Чешская рапсодия

Ярда Качер дрался, словно спасаясь от какого-то страха. В сильных руках Лопзы винтовка превратилась в страшное оружие. Он работал и ногами, и каждый удар его ноги означал для врага мучительную смерть.

— Занять стог! — перекрыл грохот боя голос Бартака. — Первая рота, выполняй приказ!

Но белогвардейцы держались за гигантский стог, как за последнее убежище, их офицер яростно размахивал шашкой. Ярда вдруг споткнулся и упал. Нет, никакой боли он не почувствовал, и он не ушибся, только никак не мог подняться, словно его мохнатые, облепленные снегом валенки примерзли к земле. Лойза с товарищами теснили белогвардейцев. Офицер выхватил пистолет и выстрелил в Лойзу, но промахнулся. Ярда мгновенно перезарядил винтовку и выстрелил лежа. Офицер выронил пистолет и рухнул в сугроб. Тут Ярда встал и поспешил за Лойзой, перескочив через одного из своих убитых. «Черт, да это тот весельчак немец, который говорил по-русски так, будто камни ворочал», — мелькнуло в голове.

Белогвардейские пушки умолкли, в поле выскочили конные казаки. Обтекая пехоту, они поскакали к Зубриловскому. Курт Вайнерт повернулся к своей батарее и поднял руки. Четыре орудия выплюнули картечь, первые ряды казаков поредели, оставшиеся по-прежнему мчались вперед. Курт скомандовал второй залп, и тотчас два полка красной кавалерии бросились казакам наперерез. Николай Волонский скакал впереди, размахивая серебристой шашкой.

Меж тем Ярда Качер почувствовал, что с ногами у него что-то неладно. Он сел у стога и откинул намокшие полы шинели. Сквозь дырявую штанину на правом бедре просачивалась кровь. Кость цела, подумал он, кость не задета! Он поспешно вынул бинт и надорвал штанину. Кровь текла из крошечной дырки. Ярда быстро наложил бинт и крепко затянул. Он задыхался, но был спокоен. И вдруг к его левому бедру будто приложили раскаленную проволоку. Опять кровь! «Должно быть, из пулемета», — проворчал Ярда. Вторая пуля только царапнула по тощему бедру, царапина уже подсыхала. Качер оторвал кусок бинта от первой повязки и обвязал вторую рану. Как же это он не почувствовал боли сразу? Из-за мороза? Закрыл глаза. Теряю сознание? Нет, нет, я жив! Вот отдохну немного и пойду за Лойзой… Качер привалился спиной к стогу — снег холодил, но это ничего, главное, в нем самом — горячая жизнь… Перед глазами его развертывалась широкая картина жаркой битвы на снежной равнине перед Ярыженской.

Рубились конные, пехота сходилась врукопашную. В кучке бойцов из первого батальона Ярда разглядел Бартака рядом с Лойзой. К белым подоспело подкрепление…

У Ярды на лбу выступил пот. Он вытер ладонью губы. Нет, мы не поддадимся, сколько бы вас ни было! Жаль, я-то сам гожусь теперь только для санитаров…

Он разглядел три дальнобойных орудия белых с разбитыми стволами, вокруг них — мертвых пушкарей. От Зубриловского спешил полк тамбовских стрелков. Бойцы на ходу развернулись в цепи, побежали… Вот они уже смешались с поредевшими рядами Рабоче-крестьянского и второго Интернационального полков. Тот тоненький красноармеец, наверно, Раиса, жена Карела Марека. Пробивается по глубокому снегу, прижимая винтовку к груди… Бартак что-то крикнул, и русские стрелки повернулись против белогвардейского подкрепления.

Начальник штаба дивизии Вацлав Сыхра понял мысль Бартака и крикнул стрелкам, окружавшим его, чтобы поспешили.

— Никого не щадите, бейте по царским кокардам!

И начдива с комиссаром увидел Ярда в рядах заамурцев. Клинки Киквидзе и Кнышева взблескивали, как молнии. А вот Ярда не мог бы сражаться верхом, хотя смолоду был конюхом…

На поле битвы падал редкий снег. «Как в Чехии! — вздохнул Ярда. — Что-то там теперь?» Все ли еще его хозяин в больших господах ходит? Штаны на нем чуть не лопаются, короткая куртка, скрытая злорадная усмешка — таким Ярда будет видеть его до самой смерти. «Батрак — тоже человек», — разглагольствовал хозяин, а платил медяками… Вынимал их из кармана жилетки и опускал сверху в протянутую ладонь. Да еще приговаривал: «Медяки тоже деньги, ребята, цените их. От серебряных-то, поди, у вас бы голова закружилась!» Вот так же подавал он милостыню и нищим на паперти. А в другом кармане он носил часы-луковицу на никелевой цепочке. В поле вынимал их, следил, сколько рядов сахарной свеклы обработает женщина за час. Была там одна жадная на работу, лютая — так он по ней мерил, а потом вычитал у других по геллеру, по два, по пять… А этой жадине тайком приплачивал по паре геллеров… Ярда с презрением вспоминал о ней и о хозяине. Ничего, погоди, всему свое время!

Словно очнувшись внезапно, он вновь осознал, что разыгрывается перед его глазами. Такого он еще не видывал. Столько сражений прошел, а сегодня, собственно, впервые видит бой, весь бой, вся битва перед ним как на ладони. Сердце его колотилось страшно. И понял он, почему красноармейцы в конце концов всегда побеждают. В них — несокрушимая сила! По каждому взмаху винтовки видно, что эти люди знают, за что воюют, таких победить невозможно! Это и есть сила той самой правды, о которой недавно говорил Конядра. Но Ярда еще не видел в бою ни его самого, ни его конников. Остались, наверно, в Юловке. Качер хотел было податься к ним да раздумал. Стрелять во врага он может, может и штыком ткнуть, но — шашкой по голове?.. Ведь в голове-то разум, самое ценное на свете… Впрочем, у Кулды его было маловато, да и у Кавки тоже. Руками работать научишь кого угодно, но в революции, когда решается будущее всего мира, кроме рук, цену имеет только рассудительный ум. И чтобы хорошо воевать за революцию, нужно много ума. Советской власти надо иметь ума за всех нас, кто идет с ней, а нам его на первых порах выдано понемногу…

Качер попытался встать. Оперся на винтовку, но рана в правом бедре отозвалась резкой болью. Ничего, пройдет, должна пройти… Он сел на охапку слежавшегося сена, которую вытянул из стога. Теперь ему стало все виднее.

Русские стрелки шаг за шагом теснили белогвардейцев, те даже не успевали подбирать своих раненых. Заамурцы рассеяли казаков, их командир Волонский, все еще на своем орловском жеребце, шашкой указывал, за кем гнаться.

Небо сделалось свинцовым, повалил снег. Почему наши не врываются в Ярыженскую? Что это значит? И второй Интернациональный отходит, хотя белые уже не стреляют по нему. Хотят, что ли, стать мишенью для их орудий?..

Первая рота прошла мимо стога. Поднявшаяся метель мешала разглядеть лица товарищей. Ярда поднялся, попытался пойти за ними. От одной группы отделился силач Лойзик и — прямо к нему.

— Ну, как ты тут, Ярда? Я все время думал о тебе… — Фуражка у Лойзика сдвинута на затылок, и лицо у него очень озабоченное.

— А ты заметил?.. — Ярда так тронут, что не мог больше выговорить ни слова.

— А как же… Не можешь встать, да? — Он подхватил Ярду под руку, поднял со снега его винтовку и повел его за своими, утешая на ходу: — Смотри-ка, ты отлично ходишь, дружище! Скоро все заживет. Положим тебя в госпиталь, и через пару дней будешь как огурчик…

Качер не отвечал. Еще бы — рядом с верным другом легко идти.

Красные отошли не до самого Зубриловского. Они залегли в кустах вдоль замерзшей канавы. Снегопад прекратился, снег покрыл кровавые следы боя. И трупы. Быстро темнело, и бойцы спрашивали друг друга, что значит эта остановка. Но вот по цепям пошло объяснение: получасовой отдых! По двум зеленым ракетам снова в атаку!

— А как ужин? — крикнул кто-то позади Лойзика.

— Ужин в Ярыженсной, — ответил из темноты твердый голос Войты Бартака.

— Мне тоже интересно бы поужинать. — сознался Ярда Качер.

— Тебе бы на перевязочный пункт пойти. Юловка недалеко, там и поесть дадут, — ответил Лойзик.

— Если я могу дойти до Юловки, то дойду и до Ярыженской, это не намного дальше, — возразил Ярда. — Не думай, что я из себя героя строю, ничуть не бывало, но хочется быть еще полезным… Царапина на левой ноге горит огнем, а сквозная рана на другой ноге совсем не болит — просто ушибся будто.

Лойзик тихо засмеялся:

— Известно, маленькая собачка больше лает! Главное, что обошлось благополучно, я очень этому рад.