Чешская рапсодия

Вдруг он замолчал, лицо его озарилось улыбкой. Он подсел ближе к Конядре.

— Матей, слушай, а ведь везет нам! Отправились мы вслепую, и вот через два дня у нас в кармане целый казачий штаб. Ох, и молодцы мы! Не бойся, я буду как невинный агнец. А теперь низко кланяюсь, командир, спешу к Вареньке. А тебе бы поступить в учение к Нюре.

С помощью Матея Конядры Михаил Волонский свез большую часть сена на свой двор и был очень доволен. Старик уже знал, что сноха спит с пленным. Что делать? Молодость уходит, не станет же он мешать снохе, пусть позабавится хотя бы с чешским студентом. Сам-то он уже не может ее утешить. Казак, которого когда-то привела к Зине Анна Малышкина, не стоил даже корзинки кизяка, и хорошо, что он отправился куда-то к чертям. Не нравился он и Волонскому. Не знал, грубиян, что та горлица, которая не сразу поет, еще краше воркует потом. Одно слово — хам. Бревно!

Старик наблюдал за Конядрой и Зиной, когда они работали в сарае или в коровнике, а когда они на ночь уединялись в чулане, Екатерине приходилось удерживать старика, чтобы не лез к двери чулана подслушивать, о чем говорят молодые. «У, бесстыжий, — ворчала старая, — чего любопытствуешь? Спи лучше, дурак беззубый. А Зина наша умнее Анны, так и знай. Ее Петр, может, завтра на том свете будет, а она опять с пустыми руками…»

Волонский ворочался рядом со своей Екатериной, думу думал. Анна привлекательная, только бешеная какая-то. Это ведь она послала Нюру в Грязи, и солдаты в поезде ее чуть не до смерти покалечили. Слава богу, не Зина туда поехала! Вдруг старик вспомнил: пленный Анны отправился утром в Алексиково с Нюрой Харламовой будто бы за пленными, казаки не хотят больше косить… Старуха подняла голову.

— Наш поедет в Алексиково за документами, чтобы тут остаться.

Волонский удивился:

— Вот как! А вернется?

— Да ведь Зина с ним поедет, забыл, что ли? — рассердилась Екатерина. — Тебе махорку привезет, а себе мужа. Ну, дрыхни!

Ранним утром Матей запряг лошадей в арбу. Зина села рядом с ним. Когда выезжали со двора, Волонский стоял на крыльце, чесал в бороденке. Эх, мир нужен, мир! Сзади всхлипнула Екатерина. Босая, в одной рубахе и нижней юбке, стояла она на пороге, и ветер трепал ее седые волосы.

Матей Конядра ехал молча, и Зине было не до разговоров. Они проехали мимо двора Малышкиных и даже не заметили, что у сарая стоит Анна, руки скрестила на груди, челюсти плотно сжала. Матей стегнул коней. Зина смотрит на его руки с длинными пальцами. Она любит эти ловкие руки. Вспоминает, как он обнимал ее, и все внутри у ней заливает теплом и особенным блаженным покоем, когда слышишь только стук собственного сердца.

— Мотя, милый Мотя, — заговорила она, — как жаль, что нельзя мне быть с тобой в Алексикове, пока ты получишь документы. Но ты скоро вернешься ко мне, правда?

— Конечно.

Она взяла его под руку и положила голову ему на плечо. Лошади шли быстрым ходом, арба подскакивала на неровной дороге. Зина отлично видела, что такая езда радует Матея. Снова заговорила:

— Думала я, ты спокойный, не вспыльчивый, глупая я, правда? Думала, ты не впутываешься в драки…

— Ас чего ты решила, что я не такой? — засмеялся он.

— Нашла в твоей постели коробочку с патронами и пистолет, а утром видела, как ты берешь это с собой. За меня ты не бойся, казаки из монастыря знают меня и тебя тоже. Петр Новиков говорил, чтобы я передала тебя его сестре, когда ты мне надоешь. Дурак, думает, что все мы такие же непостоянные, как Анна. Не отдам тебя никому, ты мой муж, и другого я уже не хочу.

Он молча кивнул, давая понять, что верит ей. Он и сам не представлял, что смог бы когда-нибудь еще так привязаться к женщине. Вспомнил ее нежную страсть и словно вернулся домой, к покойной своей Люде. Между ним и Зиной все произошло так просто, так естественно… А теперь он должен причинить ей боль… Но после войны он вернется к ней, и она его простит. Сегодня он не может даже намекнуть ей об этом. Женщины способны лечь поперек дороги мужчины и помешать ему выполнить долг, сами того не сознавая. Матей поцеловал Зину и погнал лошадей. Зина опять заговорила:

— Думаю я, Мотя, мы теперь принадлежим друг другу на всю жизнь. И если тебя мобилизуют, все равно белые или красные, буду ждать тебя до смерти. Мне бы приятнее, чтоб тебя призвали красные — отец говорит, они разумнее. И я с ним согласная.

— Вот так дед! — засмеялся Конядра.

— Он говорит, было бы здорово, если бы большевики как следует поколотили казаков. В монастыре св. Иоанна они украли все, что имело хоть какую-то цену, их генералы возами вывезли золото и серебро… — Зина повернулась к Матею. В лучах зари лицо ее порозовело, словно просвеченное девичьей, еще ничем не обманутой доверчивостью. — Вчера наш старик поругался с Малышкиным, и Малышкин попрекнул его тем, что мой деверь добровольно пошел к красным. Отец кричал, что его ничуточки это не огорчает и не будет огорчать, пока он сам не разберется, на чьей стороне правда.

— Зачем ты мне все это рассказываешь?

— Ты должен знать, какие дела у нас в семье, — ответила Зина, в глазах ее отразилась какая-то особая решимость. Он уже однажды видел это — в тот вечер, в лесу, у речки. — Я думаю, что отец прав, — продолжала меж тем Зина. — Это святая правда. Как приедем домой, я тебе покажу карточку деверя. Сидит на монгольском коне, а на папахе звезда. Только ты никому не говори, даже своему Аршину, а то нам туго придется. Казаки нас подожгут, если Аршин проболтается Вареньке или Нюрке. Анна умеет выведывать…

Они въехали в низкорослый лесок. Эти чахлые рябины, акации и стелющиеся кусты никогда не превратятся в настоящий лес. Но дорога под их сенью поросла травой, и ехать по ней приятно. Переехали через русло наполовину высохшей степной речки, и Конядра попридержал лошадей. Станица была уже далеко, а когда они снова выедут в открытую степь, то увидят вдали луковки алексиковских церквей. Лошади довольно фыркали, Матею особенно нравился вороной жеребец. У него прекрасный ход, и спина хороша под седло, и в упряжке, видно, редко ходил. Вдруг позади них послышалось ржание. Конядра поглядел на Зину, которая от неожиданности приоткрыла рот и невольно прижалась к его руке.

Матей остановил арбу и встал на сиденье. Поверх кустов, серых от пыли, увидел на дороге трех всадников с карабинами за спиной. Матей сел и погнал лошадей, Зина успокоилась, стараясь прочесть его мысли. Уже слышен был топот, всадники их догоняли, вороной заржал. Матей тихо свистнул, как свистел старый Малышкин, и лошади вынесли их из кустарника. Опять пошла ухабистая дорога, Зина крепко держалась за сиденье.

Степь распахнулась перед ними. На дымчато-синем горизонте уже ясно видны были контуры алексиковских колоколен. Матей оглянулся. Казаки были совсем близко.

— Погляди, знаешь ли их? — сказал он Зине. Она обернулась.

— Казаки как казаки, но куда они так спешат?

— Анна меня сильно ненавидит? — спросил он быстро. Зина побледнела. Вчера Анна сказала, что все-таки это он стрелял в нее, она хорошо помнит его, ведь она была от него на расстоянии всего десяти шагов. Зина решила, что незачем зря тревожить Матея, и не передала ему этого.

Казаки нахлестывали коней нагайками и злобно кричали что-то. Один казак, по-видимому, пришпорил коня: он опередил других и быстро догонял арбу. Вдруг он остановил лошадь и снял карабин с плеча. Зина испуганно крикнула:

— Это Павел! Сейчас выстрелит! Неужели Анна его послала! — Она выхватила вожжи из рук Матея. — Ложись на дно!

Матей вынул из корзинки с едой пистолет. Над его головой просвистела пуля. Матей, пригнувшись, выстрелил. Казак выронил карабин и сполз с коня. Подскакал второй, но Матей не дал ему даже выстрелить.

Арба мчалась, скрипя и болтаясь из стороны в сторону, но Зина крепко держала вожжи, как опытный кучер. Взглянула на Матея, и дыхание у нее перехватило. Матей был готов стрелять, когда приблизится третий казак. Это был офицер, он мчался за ними как бешеный. Два раза он выстрелил — промахнулся. Матей прилег на сиденье. У Зины сердце билось где-то в горле, руки дрожали, но она судорожно сжимала вожжи и кнутом подгоняла лошадей. Казак продолжал гнаться за ними и вдруг схватился за наган. Именно этого момента ждал Матей. Матей выстрелил — казак схватился за грудь и упал с седла.