Чешская рапсодия

— Смотри, чех, а скачет, как словак, — смеялся Курт Вайнерт.

— У меня предложение, ребята! — заявил Йозеф Долина. — Давайте осмотрим Филоново. По коням!

Аршин Ганза первым вскочил в седло. Подбоченясь, он поскакал вслед за Долиной, приподнимаясь на стременах. У железнодорожного моста, смелым изгибом соединявшего берега Бузулука, Петник сказал Шаме:

— А мостик что надо — жалко мне было бы взрывать его.

— Надо бы осмотреть и тот берег. Глядите, какие кусты — мы все в них укроемся. А ту высотку над берегом тоже нужно обследовать. С нее хорошо на санках кататься, был бы снег…

Отдохнувшие кони не дали всадникам договорить: пошли аллюром, отбрасывая песок из-под копыт. За два часа объехали весь город. Когда они возвратились, к ним подошел Войта Бартак с расспросами о том, что они видели.

— Завтра я поеду с вами, — сказал он Долине, — углубимся подальше в степь. Начдив хочет знать, где скапливаются казаки. У вагонов останется Барбора со своими ребятами.

— Я и зайца-то не видел, не то что мужика при лампасах, — заметил Аршин.

— Зато я видел много красивых баб, — ухмыльнулся Ян Шама. — Стирали белье в реке, и, честно говоря, все стоят доброго слова. А как они умеют подоткнуть юбки!

— Может, такие же «крестьянки», как твоя Анфиса? — язвительно спросил Бартак.

— Куда там, Конядра разглядел бы с первого взгляда, — парировал Шама и пошел к бочке с питьевой водой.

Долина принес от Кнышева чешские газеты. Бойцы уселись вокруг него, пришли и красноармейцы из соседнего вагона.

Долина читает медленно, и, хотя голос у него груб, лицо так и светится. Ему нельзя не верить, читает он с такой убежденностью, словно высказывает собственные мысли.

Властимил Барбора слушал и размышлял. Вот Йозеф читает о единстве, о сплочении пролетариев всего мира. Это необходимо, но как достичь, чтобы весь мир объединяла одна идея? Это, наверно, и невозможно вовсе. Поговорить бы об этом с Фросей! Она девушка особенная — не только потому, что он ее страшно любит, — она вообще с умом. Сказала ведь, что в пролетарской партии нечего делать кулакам и купцам — все равно за свое примутся, людям вредить будут. Да, голова у Фроси хорошая. Она называет его Властик, как мама… И такие разговоры иной раз заводит, словно не с милым сидит. «Когда эта война кончится, Властик, — сказала она однажды, — поедем мы в мое село и организуем артель. Я уже вижу, как ты будешь здорово работать». Власта потянул носом. Не для меня это, Фрося, думать о таких далеких делах. Я солдат революции, и мой долг оставаться в строю. А что будет дальше — увидим…

— Йозеф, — крикнул вдруг из угла Ганза, блестя лукавыми глазами. — Не пора ли перевернуть страницу? А то взгляни на Власту: уснул ведь от твоего чтения. Был бы у него чуб да бритая голова, я бы сказал: запорожец, которого убаюкала милая!

— Эй, заводила, а ты не подумал, может, именно теперь нам вовсе не хочется слушать твою трепотню? — прикрикнул на него Шама.

— Я треплюсь? Вот новость!

— А кто тут болтает больше тебя? — строго сказал Долина. — Ян прав. Не думай, что ты умнее всех.

Продолговатое лицо Ганзы нахмурилось.

— А ты думаешь, что у тебя смекалки столько, что в бочке не поместится?

Власта Барбора встал с седла.

— Чего вы ругаетесь? Если Аршина это успокоит, я обрею голову и отращу чуб. Читай дальше, Йозеф!

Но ссора все-таки разгорелась. Шама и Ганза кричали друг на друга, вмешались Петник с Барборой. Бартак и Долина выскочили из теплушки и ушли в командирский вагон.

— Если бы я не любил Аршина, влепил бы ему здоровую оплеуху, — сказал Долина.

Войта рассмеялся:

— Зачем? Он уже сам жалеет, что сорвался.

Как только Долина и Бартак ушли, Шама закричал во во всю глотку:

— Так, товарищи, начальства нет, теперь мы будем судить Ганзу своим судом! Он у нас узнает, как всех задирать! Ну чего он прицепился к Долине и к Власте? Сделаем чуб Аршину! Запорожец из него не получится, но татарин выйдет!

Шама побагровел, его лицо стало таким же огненным, как и его грива.

Берджих Ганза ухмыльнулся, не торопясь вытащил он из ножен шашку, провел пальцем по лезвию и гаркнул:

— Подойди-ка поближе, сын смерти! Господа, не плачьте над ним, я отправлю его на тот свет безболезненно.

Ян Шама делал вид, будто не слышит, но глаза его метали искры. Он повернулся к Карелу Петнику:

— Портняжка, возьми-ка ножницы и за дело!

Никто и оглянуться не успел, как Шама кинулся на Ганзу, вырвал шашку из его руки, и оба покатились по полу. Сила у Шамы была страшная — в одну минуту Аршин был привязан к своему седлу. Подошел Петник с ножницами и гребенкой.

— Только посмей! — кричал бледный задыхающийся Аршин, бешено крутя головой. Шама сжал ему челюсти и проворчал:

— Будешь вертеться, сделаю из тебя отбивную с чесноком!

Ганза дернулся еще раз-другой, но Петник уже въехал ножницами в его волосы и начал стричь, как барана.

— Не бойся, Аршин, мне не впервой, дома я стриг отца и братьев, и знал бы ты, как они меня хвалили! А татарин из тебя получится знатный!

И Ганза присмирел. С ненавистью таращил он глаза на Шаму, но не двигался — рыжий стоял над ним наготове. «Прямо подручный палача», — пришло в голову Аршину, и взгляд его повеселел.

— Товарищ Шама, а знаешь, ты делаешь доброе дело, — сказал он вкрадчиво. — Я как раз собирался завтра остричься, вот теперь даром это сделаю… А то у меня уже косицы дай бог… А ты, пятачковая[7] душа, — Ганза перевел взгляд на Петника, — уши мне оставь как есть, они мне, знаешь, нужны. Хоть и выросли побольше твоих закорючек, но я желаю сохранить их до гроба. Слышишь?

Товарищи стояли вокруг, безжалостно хохоча при виде того, как ловко Петник орудует ножницами. На макушке Аршина начала выделяться прядка длинных волос.

— К осени вырастет настоящий чуб! — крикнул «челябинец» Качер.

— Спрячь-ка язык за зубами, как бы Карел и его не подрезал, большой будет удар для тебя, — огрызнулся Бедржих.

Власта Барбора поднял с пола шашку Ганзы, вложил ее в ножны и повесил на стену рядом с шинелью.

Тут появилось мыло, Качер с хохотом принялся править бритву на ремне. Беда Ганза опять повел глазами, попытался встать, но Шама прижал его к седлу.

— Намыльте-ка его как следует, наш запорожский атаман любит, чтоб побольше пены было на морде! — вскричал он уже без злобы. Однако он не выпускал Ганзу из рук до тех пор, пока голова драгуна не стала как детский задок, а на темени не остался зародыш чуба. Тогда он его развязал, бросил недоуздок в угол и закурил.

— Так, а теперь произнеси-ка хорошую речь, красавец, — язвительно засмеялся он.

Аршин, не ответив, провел рукой по голове. Задержал ладонь на кустике волос. Криво усмехнулся — глаза его как-то побледнели.

— А удобно мне теперь будет! — выпалил он, однако бодрился он явно из последних сил, потому что в следующую минуту, сорвав со стены фуражку и растолкав товарищей, он выскочил из теплушки. Его проводил громовый хохот, причем выделялся голос Шамы.

Аршин вернулся через час. На бритой голове от чубчика не было и следа. Он сдержанно улыбался и разговаривал, словно медом по губам мазал.

Войтех Бартак не старался докопаться, отчего к нему так относятся его люди. Некогда ему было. Он любил сидеть в их теплушках, участвовать в их разговорах и смеяться над их остротами. Ему и в голову не приходило, что он чем-то от них отличается. Любой мог его остановить, довериться ему, хотя бы Бартак был и моложе, и заботы своих бойцов он принимал как личные. Конникам он предпочтение не отдавал, и за это его хвалили пехотинцы. А он и не стремился заслужить похвалу, ему достаточно было знать, как кто в его роте настроен. Узнав, что проделали над Бедой Ганзой, Войтех как бы мимоходом похвалил Беду за умелые действия при розыске потерянных эшелонов. Потом вызвал Власту и строго спросил, почему Ганза до сих пор не вступил в большевистскую партию. Власта, удивленный, признался, что говорил об этом с Ганзой, но Ганза до сих пор ничего не ответил.

7

По-чешски petnik (петник) — пятак.