Чешская рапсодия

Щеки ее зарумянились, в глазах, прикрытых темными ресницами, читалась какая-то доверчивая уверенность в себе. Да ведь это глаза Марфы! У Бартака похолодело в груди. Такие же прекрасные, бездонно глубокие!

— Приходите, Войтех Францевич, меня вам бояться нечего. Водки у меня нет, но я раздобыла бутылку вина и испекла немного пирогов. Вы доставите мне большое удовольствие, если придете. Марусе я не скажу ни слова.

— Может, и приду, — сказал Бартак, — а теперь уходите… Или подождите, лучше я провожу вас до вокзала.

Она кивнула по-мальчишески. Коничек подал Войтеху в окно ремень и фуражку. Катя шла, как козленок, перепрыгивая через рельсы, и непрестанно говорила, поворачивая к нему сияющее лицо. Когда он простился с ней и пошел назад, Катя долго стояла у самого края платформы, поднимаясь на цыпочки, чтобы видеть его поверх толпы.

У себя в купе Войтех застал Кнышева и Долину. Иржи Коничек стоял спиной к окну и сосредоточенно курил. Комиссар был серьезен, русые его усы обвисли, закрывая рот.

— Товарищ Киквидзе недоволен тем, что Книжек до сих пор не возвратился из Тамбова с пополнением, — говорил Кнышев медленно и хмуро. — Начдив сегодня связался с ним по телефону и приказал ехать с теми добровольцами, каких он успел набрать. Дивизия приведена в боевую готовность. С этой минуты ни один человек не должен отлучаться в город.

В дверях купе встал Вацлав Сыхра. Сворачивая самокрутку, он с недовольным видом слушал комиссара. Его большие глаза блестели зеленоватым огнем, выступающий подбородок походил на кулак.

— Белогвардейцы угрожают царицынской магистрали, нам удалось выяснить, где сосредоточились казаки. — Кнышев помолчал, откашлялся и пристально взглянул на Сыхру, будто ожидал от него одобрения. — Начинается тяжелая работа, товарищи, — скороговоркой добавил комиссар.

— Войта, достань карту, — сказал Сыхра Бартаку. — Найди Урюпинскую. Василий Исидорович смерил — от Алексикова верст сорок.

— Правильно, — сказал Бартак, глядя в карту, но думая о том, увидит ли он сегодня Катю. — Когда выступаем?

— Вечером пойдешь со мной к дивизионному, ты и Голубирек, там все узнаем. Получим особое задание, — ответил Сыхра. — А ты, Иржи, созови митинг и объясни бойцам, что нас ждет и чего мы ожидаем от них.

— Я пойду с вами, товарищ Коничек. — сказал комиссар. — Ведь в Урюпинскую мы идем не на званый обед. У белых превосходящие силы. Нельзя забывать, что казаки — серьезный противник, они несут с собой смерть. Вы, товарищ Долина, пойдите тоже на митинг. Я был бы рад, если бы вы нам больше помогали в политической работе.

Йозеф Долина пожал плечами, лицо его зарумянилось. Как во сне пошел он за Коничеком и Кнышевым. Сыхра уселся напротив Бартака, стряхнул пепел, серый и крепкий, как осиное гнездо, и заговорил, словно продолжая давнишнюю мысль:

— Так вот, я думаю, что мы все еще ничего не умеем. И что нас мало против реакционной сволочи. Киквидзе готовится к походу на Филоново, верно, туда и двинем, когда возьмем Урюпинскую. Какой гарнизон там оставить? Две роты Рабоче-крестьянского полка? Это еще молодежь, винтовку держать в руках учились только в Тамбове. Командиры у них неплохие, но что проку, когда у бойцов еще неверен глаз? А мы должны стрелять, как целая армия Теллей. Всех, кто не боится идти в бой на коне, посадим в седло. Из максимовских ребят назначь командиров разведки. Ты их знаешь, а это на войне много значит.

Войтех Бартак, медленно и бережно складывая карту, морщил нос. Командир батальона подождал его ответа, не дождавшись, сказал ехидно!

— У тебя язык, что ли, отнялся?

— Да нет, я согласен с тобой, Вацлав. Моя бы воля, посадил бы я на коней весь Чехословацкий полк. Киквидзе сразу стало бы легче. Нас не более тысячи двухсот человек, а стоим мы добрых двух тысяч. Железная метла! Тяжело мне смотреть, как гибнут пехотинцы в схватках с казаками.

— Гусар, гусар, без пехоты не выиграешь ни одного боя, — усмехнулся Сыхра.

— В степи не закончишь похода без кавалеристов, — сказал Войта, укладывая карту.

— Ладно, — улыбнулся в ответ ему Сыхра. — Совещание у дивизионного ровно в шесть. Потом мы переезжаем в Поворино — штабы и полки. Это маневр, обманем урюпинцев.

Сыхра ушел, и Бартак растянулся на диване. Пехотинцу Сыхре не понять наслаждения от верховой езды. Поди пойми людей! Коничек тоже пехота. В бою у ветряной мельницы дрался как черт, но лошади себе не взял. Он бы и молотом дрался, если бы потерял винтовку, но только на земле: она не выдаст. И таких людей этот ворон, притаившийся в царицынском штабе, хочет загнать в пасть Дудакову! Надо поговорить с комиссаром Кнышевым.

Кандауровские рабочие телеграфировали: в Тамбове подняли мятеж офицеры и кулаки, захватили город, убивают большевиков и сторонников Советской власти. К мятежникам присоединилась часть первого Тамбовского стрелкового полка. Председатель губернского совета телеграфировал из Саратова, просил Киквидзе помочь в подавлении мятежа. Тамбовское восстание не должно стать сигналом к мятежам в других местах.

Киквидзе скрипнул зубами, лицо его окаменело. Так вот почему Тамбов не отвечает по телеграфу, молчит и Царицын. Под вечер по дороге из Балашова на Алтай к Киквидзе заехал его давний друг Разживин и рассказал про Тамбов. Вечером приехал из Тамбова курьер. У Киквидзе потемнели глаза. Семен Веткин — начальник штаба дивизии — налил измученному курьеру стакан водки и дал прикурить. Киквидзе сумрачно глядел, как молодой высокий конник жадно вдыхает табачный дым, как сходит краска с его загорелого русско-татарского лица.

— Когда это случилось? — спросил начдив.

— Вчера, — ответил курьер. — Я задержался из-за темноты. В окрестностях замечены казачьи разъезды, скорее всего из Урюпинской.

— Спасибо, товарищ, за самоотверженность. Доложите командарму, что завтра ночью я буду в Тамбове и немедленно атакую город. Если бы нам в помощь дали бронепоезд, к утру Тамбов был бы нашим. И хорошо бы известить обо всем товарища Сиверса, чтобы он напрасно не ждал нас.

— Товарищ начдив, напишите товарищу Сиверсу. Я еду к нему и доставлю ваше письмо.

Киквидзе быстро набросал несколько слов на листе шершавой бумаги. Веткин запечатал, и курьер выбежал из вагона. Тем временем адъютант Ромашов велел привести курьеру свежего коня, молодого, буйного жеребца донской, породы. Курьер прокричал слова благодарности и исчез в темноте, в которую, как в черный туман, были погружены поворинский вокзал и тусклые фонари на стрелках.

Киквидзе созвал командиров полков. Норберт Книжек еще не вернулся из Тамбова, вместо него пришел Вацлав Сыхра. Он только заснул, как его разбудили, и теперь зябко ежился, подняв воротник кожанки. Коммунисты штаба дивизии были в вагоне, и по их лицам было видно, что они уже говорили с Киквидзе.

— Мы должны быть готовы к тому, что нас будут ждать перед городом, — заканчивал начдив этот разговор. — Поэтому я написал Сиверсу, что мы атакуем город с юго-востока, а его просил ударить с запада.

Натан Кнышев указал Сыхре на свободную табуретку возле себя и сказал:

— От Урюпинской пришлось пока отказаться, идем на Тамбов.

Сыхра тихонько свистнул:

— За Книжеком?

Тяжелым от бессонницы взглядом Киквидзе пробежал по лицам командиров полков. Они расселись где попало, кавалерийские командиры стояли. Все напряженно ждали. Киквидзе коротко сообщил, что случилось, и разъяснил, зачем он их собрал.

— Приказываю: со мной пойдет Чехословацкий полк, кавалерийский эскадрон и батарея легких орудий, Рабоче-крестьянский, пятый Заамурский полки и твои две батареи, товарищ Борейко. Командовать будешь сам. Рана у тебя уже не болит?

— Э, ничего, — по-мальчишески ответил украинец.

— Очень хорошо. Другие полки остаются в Поворине в полной боевой готовности. Ни к чему, чтобы и здесь вспыхнуло восстание — и потом как знать, не попытаются ли казаки отбить Поворино. Замещать меня здесь будет товарищ Веткин. Мы двинемся по железной дороге через Балашов. Это триста верст, и мы должны покрыть их за день. В Тамбове белые убивают наших. Командирам полков, остающимся тут, запрещаю говорить о цели нашего похода даже своим заместителям. Ясно? — Киквидзе снова обвел всех взглядом черных глаз, а рука его непроизвольно опустилась на кобуру.