Чешская рапсодия

Снова хлынул яростный ливень, посыпался град. Ветер словно взбесился. В мокрой, прибитой дождем траве Бартак видел только спины добровольцев. Вихрь гнал град и дождь в сторону казаков, и почти не видно было, что там у них творится. Земля была размокшая, холодная. Вдруг кто-то наклонился к Бартаку и закричал в ухо:

— Связной товарища Голубирека! Товарищ Голубирек принял на себя командование наступлением и приказывает кавалеристам атаковать казацкие окопы, как только смолкнет наша артиллерия. Идет весь чешский полк, и все должно произойти быстро.

Бартак даже не оглянулся на связного. Борейко прекратил огонь. Бухали только орудия казаков. Бартак вздрогнул от озноба. Проклятый дождь! Он встал на колени, поднял карабин. Шама, Петник и Беда Ганза, Барбора, Пулпан — все знали, что это значит. Курт Вайнерт и Йозеф Долина, промокшие, отяжелевшие, поднялись первыми. Бартак пошел к казацким окопам, за ним двинулись его спешенные конники. Ветер, дождь и град хлестали им в спины, но они уже не обращали на это внимания. Те, кто не поднялся вместе с первыми, вскакивали с опозданием, смущенные тем, что вдруг остались одни. Матей Конядра поднял одного такого за шиворот, поставил на ноги и прохрипел:

— Ты что, трусишь?

Стемнело, хотя до заката было еще далеко. Казаки увидели чехословаков лишь тогда, когда они очутились над ними. Затрещали ружейные выстрелы, залаяли пулеметы, но поздно. Шама и Костка заставили замолчать ближайший к ним пулемет, Конядра с Ганзой забросали ручными гранатами другой. Завязался рукопашный бой. Казаки поначалу смешались. Некоторые, бросив винтовки, выскакивали из мелких окопов с шашками в руках. Стрелки второго полка гнали их, стреляя в упор и останавливаясь только для того, чтобы перезарядить винтовки. Киквидзе со своим адъютантом стоял на вершине высоты, пристально наблюдая сквозь дождь за ходом боя. Извилистая цепь чехословаков двигалась вперед, как огненная лавина. Слева к ним примыкали густые цепи рабоче-крестьянского полка. Но и казаки получили подкрепление — из станицы и из окрестных балок. Отступление их приостановилось. Киквидзе нахмурился.

— Я подниму тех чехов, которые залегли, — предложил адъютант.

— Таких всего несколько человек, и некоторые еще сами поднимутся, если живы, — нервно ответил Киквидзе. — Запомните на будущее, при первом столкновении с неприятелем командир должен быть терпеливым с солдатами. Прикажите привести наших лошадей, поедем помогать чехам. Товарищу Сыхре пусть тоже приведут коня.

Ян Шама, как обычно, багровый и шумный, до хрипоты кричал: «Ура! Ура!» — с остервенением нанося удары и подбадривая товарищей. Некогда было оглядываться, где кто, только два раза мелькнул перед Шамой Беда Ганза, размахивающий шашкой, Петника и Костку он не видал, да и не вспоминал о них. Бартак, уже потерявший шапку, с карабином в руках нападал, как на медведя, на какого-то верзилу, но Шама тотчас потерял его из виду за клубком сражающихся, потом увидел его уже впереди — Бартак прикладом бил низкорослого казацкого офицера, оборонявшегося разряженным пистолетом. Рядом с Бартаком вдруг появился Голубирек на взмыленном коне, рубанул шашкой казацкого офицера и показал на размытую дорогу в станицу, по которой бежали казаки, поддавшиеся панике при первом столкновении с чехами. Вдруг у Шамы потемнело в глазах, он схватился руками за голову, зашатался и как подкошенный рухнул на колени.

Бартак остановился. Он потерял из виду Голубирека. Тряхнув непокрытой черноволосой головой, Бартак только теперь заметил, что местность изменилась: несколько крестьянских дворев были разбросаны по холмистой местности, около них — оседланные лошади.

— Захватим коней! — крикнул Бартак своим.

А те уже сбегались к нему — Долина, Барбора, Вайнерт…

— Конядра и Ганза, возьмите пулеметы и отсеките огнем тех, кто побежит к лошадям! Остальные — за мной! — скомандовал Бартак.

Казаки, поняв, что им теперь не уйти, дрались отчаянно, защищая свою жизнь, и гибли с ужасом в сердце и бранью на устах. Бартак, а с ним его максимовцы и кто-то еще добежали до лошадей и, крепко усевшись в седлах, обнажали шашки и открывали кобуры с наганами.

— Никого не щадить! — раздался вдруг знакомый голос, и с черного коня Бартаку улыбнулся комбат Сыхра, улыбнулся так, словно ему удалась озорная шутка. Забинтованной левой рукой Сыхра держал поводья, в здоровой правой — наган. Рядом с ним, на тревожно переступающем коне, сидел Киквидзе. У Бартака словно расширилась грудь. Он погнал коня к устью балки, где за камнями залегли казаки, преграждая чехам путь в станицу.

Второй Чехословацкий полк вернулся к эшелонам уже в сумерках. Все были побиты, поцарапаны, и хотелось им только одного — очутиться в сухой теплушке. Бойцы Рабоче-крестьянского полка хоронили погибших, а раненых относили в санитарные вагоны. Ужин был готов. Прошел вдоль состава Киквидзе, все еще с засученными рукавами. Остановился у вагона чешских кавалеристов:

— Товарищ Бартак тут?

Бартак показался в дверях.

— Орлы мои! — вскричал Киквидзе. — У вас теперь у каждого по три лошади?

— Верно, товарищ начдив, — сказал Бартак, — и мы просим отослать их в Царицын в подарок от нас.

— Отлично! — сказал Киквидзе.

Сыхра, с рукою на перевязи, рассказал, что у начдива хорошее настроение. Тут появился и командир полка Книжек, растерянный, озабоченный, стал расспрашивать Бартака о потерях.

— Из моих кавалеристов там осталось пятеро, — ответил Бартак. — Раненые с нами. Нам здорово повезло!

— Это верно, у пехоты дела хуже, — сказал Книжек и захромал дальше, опираясь на палку из акации.

В вагоне кавалеристов веселым огнем гудела чугунная печка, вокруг нее были расставлены сапоги, набитые соломой и сеном. На ремнях уздечек развесили для просушки одежду. Полуголым конникам было не до разговоров. Бартак сидел на лавке у двери и ел так, будто целую неделю у него маковой росинки во рту не было. Они и не заметили, что эшелон тронулся в путь.

— Я так думаю, ребята, — неожиданно произнес Ян Шама; его голова была обвязана, из-под повязки, как кружево, торчали рыжие волосы, — до чего же простая была тактика Голубирека, простая, как колумбово яйцо — да что я говорю? — как оплеуха. Но без нашей отваги эта тактика шиш бы стоила.

— Эй ты, скажи спасибо, что мы тебя знаем! — прыснул Беда Ганза. — Давай, панский батрак, сделаем тебя полковником. Голос у тебя есть, фигура тоже, и переимчивый ты, как обезьяна.

Шама пропустил насмешку мимо ушей.

— Заметили вы, ребята, того матроса и его команду? — продолжал он. — Бились, как львы, на левом фланге Рабоче-крестьянского полка.

— Это Доценко. Его ребята говорят, что от него пули отскакивают, — ответил Ганза.

— Принимаю водку! — прервал разговоры Бартак. — За глоток самогона отдам всю воду, выжатую из штанов. А если водки нет, так хоть пойте! Костка, Шама, кто первый?

Все смолкли. «Неужели у Бартака сдали нервы?» — подумал Долина, придерживая широкий бинт на бедре и кряхтя от боли.

— Никогда бы не подумал, что я способен на такое, — сказал в наступившей тишине Матей Конядра. — Ребята, ведь я забыл, что хочу стать доктором! Я убивал, и мне в голову не приходило, что мне могут дать сдачи! Что меня несло? — Сделав паузу, он продолжал глухим хрипловатым голосом: — Не знаю, как это выразить короче, белоказаки были мне отвратительны, я видел в них сброд, тупое орудие господской сволочи, как метко сказал Кнышев. Я думаю, что прислужник контры порой больший враг революции, чем тот, кто приказывает ему душить революцию.

Матею не ответили. Одни засыпали от усталости, другие не хотели и слышать о сегодняшнем испытании, верно потому, что Конядра выразил и их чувства, и нечего было больше говорить об этом.

Бартак растянулся на лавке. Костка начал что-то мурлыкать себе под нос, но скоро умолк.

Власта Барбора сидел у печи и в глубокой задумчивости ел яблоко, не замечая тряски вагона. Перед его изумленным взором проносились картины минувшего дня. Он опять видел горящую мельницу, высоту, казацкие окопы, два грозных орудия, заряженных картечью, видел, как поднимается в атаку Бартак, как встает он, Власта, и проверяет, при нем ли шашка… Вот он стреляет в казака, и казак падает. Власта перепрыгивает окоп, вставляет новую обойму в карабин — отчего это люди перед ним падают, едва успев поднять против него, Власты, винтовку или наган? Барбора снова заряжает, снова Бартак, уже верхом, и он, Власта, тоже уже верхом, смятение среди казаков, Барбора врывается в их ряды, тот молодой был не старше его самого, и я не хотел разрубить ему голову до подбородка, не хотел! А теперь вот сижу без единой царапины на теле…