Японский солдат

На фронте, в Китае и после того, как они высадились на остров Б., Такано не раз приходилось видеть квартиры офицеров высшего командного состава, значительно более роскошные, чем солдатские казармы, но то была не роскошь, а просто благоустроенное жилище, которое было необходимо для поддержания престижа командира части. Такано думал, что в условиях войны это необходимо для того, чтобы подчеркнуть ответственность командира, которому вручены чужие жизни и от которого зависит исход боя.

Но здесь, в лагере, в плену у австралийцев, где они находятся под надзором и ждут лишь репатриации, где командир батальона не несет ни малейшей ответственности ни за своих подчиненных, ни за судьбу своей страны, почему он должен жить в привилегированных условиях?

Помещение, куда утром перебрались Такано и его товарищи, оказалось складом для фуража и продовольствия, наспех переоборудованным для жилья. По обеим сторонам узкого и длинного прохода на полметра от пола возвышался настил, не из досок, а из бревен, поверх которых лежали соломенные мешки из-под риса. Изголовье было защищено листьями кокосовых пальм, но выше свободно гулял ветер. Примерно такие же «казармы» были и у других рот. Жилья для офицеров Такано пока не видел, но по сравнению с казармами для солдат дом командира батальона выглядел непозволительно роскошным.

Такано казалось, что ответственность за военное поражение гораздо тяжелее ответственности за жизнь подчиненных в лагере и за их репатриацию. «Притом вина подполковника Хагивары, - думал он, - вовсе не ограничивалась тем, что он погубил на фронте многих своих подчиненных, разве не ответствен он также за их поражение и на Гвинее, и на острове Б.? Более того, как подполковник сухопутных войск, он, так же как и другие офицеры, несет ответственность за всю эту войну в целом. А потому он должен значительно острее, чем подчиненные ему солдаты и офицеры, чувствовать свою вину и стремиться всеми силами ее искупить. Ему следовало поселиться в жилище, более скромном даже, чем солдатские казармы!»

Однако, глядя на дом подполковника Хагивары, никак не подумаешь, что он чувствует за собой какую-то вину и раскаивается в чем-то.

Последние полгода Такано очень переживал, что остался жив, тогда как его подчиненные и боевые друзья погибли, он страдал и оттого, что у него не хватало силы воли покончить с собой. Чувству ответственности научила его армия, ее установки, ее дисциплина.

Но за эти полгода Такано с удивлением понял, что ничего этого не существует; он узнал, что все высшие офицеры, которые должны были бы чувствовать свою вину еще острее, пытаются свалить ее на других.

Все это стало ему известно лишь в лагере для военнопленных, главным образом, из газет, которые переводил Кубо. Увидев на берегу моря штабных офицеров в обычной форме, он прямо оторопел. «Значит, армия еще существует», - подумал он тогда.

А теперь этот дом командира батальона… Как можно в лагере для военнопленных соорудить себе подобное жилище? Откуда все это? Этот порядок, этот дух? Да сознают ли они вообще всю тяжесть капитуляции? Такано с болью почувствовал, что атмосфера лагеря несовместима с его душевным состоянием, с тем внутренним разладом, который терзал его.

- Эй, денщик! - позвал подполковник.

Из дома вышел солдат. Подполковник отдал ему лейку, сказал что-то и минут через пять появился в военной форме.

Толстенький человек с маленькими усиками и пронзительными глазами и, как видно, резким характером обвел внимательным взглядом ряды пленных, всматриваясь в каждое лицо. Разумеется, подполковнику уже доложили об инциденте на берегу.

- Смирно! - скомандовал стоявший на правом фланге поручик Татибана. - Господину командиру полка - поклон! - Он подбежал трусцой к центру шеренги и неловко, сдавленным голосом отрапортовал: - Пятьдесят два человека во главе с поручиком Татибаной с сегодняшнего дня приданы батальону как шестая рота. Докладывает поручик Татибана.

- Вольно! - кивнул подполковник. И снова медленно обвел всех мрачным, пронзительным взглядом. Непонятно было, что сейчас сорвется с его уст. Помедлив, подполковник произнес:

- Думаю, вы попали в плен, как говорится, «когда все стрелы кончились, а меч сломался». Тем не менее вы не должны забывать - прошу обратить на это внимание, - что между нами есть существенная разница - мы сложили оружие не по своей воле, а по приказу его величества.

…«Когда все стрелы кончились, а меч сломался», - услышал Такано и вспомнил, как они попали в плен. К тому времени в роте из двухсот человек в живых оставалось двенадцать. Только пятеро или четверо из них могли кое-как передвигаться. Остальные лежали, завернувшись в одеяла, распухшие от голода, обессилевшие. А по джунглям, словно голодные волки, рыскали дезертиры, убивали своих товарищей, чтобы съесть. Такано вспомнил, как они сбрасывали трупы умерших в глубокую речную долину - чтобы их не вырыли из земли и не съели. Вспомнил, как бедствовали без соли, - нечем было заправить варево из кореньев и трав, собранных в джунглях.

Затем взглянул на изысканное жилище командира полка, так похожее на интимный особнячок. По вечерам у подполковника наверняка собираются гости. Пьют, едят… Здесь, в районе Рабаула, скопились большие запасы продовольствия, которое предназначалось для отправки на фронты Новой Гвинеи и на остров Б. Говорят, что продовольствия и боеприпасов здесь хватит на десять лет, так что господам офицерам будет что есть, даже если репатриация и затянется. И этот офицер, обжиравшийся в тылу, еще смеет говорить им: «Думаю, вы попали в плен, когда все стрелы кончились, а меч сломался», смеет заявлять, что они не такие, как он!

Такано почувствовал, как в душе его закипает гнев - впервые с тех пор, как он попал в плен. До этого момента он лишь страдал от сознания вины перед теми, кто погиб, теперь же он испытывал гнев за судьбу своих однополчан.

- Вот ты! - Подполковник ткнул пальцем в одного из пленных. - Скажи-ка, что должен делать солдат императорской армии, попав в плен?

Ефрейтор Акаги, на которого указал подполковник, молчал. Он побледнел. Видимо, его тоже душили гнев и боль.

- У военного, попавшего в плен, - невозмутимо продолжал подполковник так, словно он и не ожидал никакого ответа, - есть только два выхода, а именно: мужественно умереть, как это сделал командир части Идзука, и тем самым искупить свою вину перед родиной, или остаться жить, но с сознанием, что ты однажды уже умер и теперь возродился вновь. Вы поступили мудро - в конце войны выбрали не смерть, а жизнь. Но я верю, что вы сделали это, твердо понимая, что однажды уже приняли смерть.

Такано ожидал, что кто-нибудь одернет этого краснобая. Конечно, здесь, в лагере, решиться на это трудно, но Кубо и его друзья, пожалуй, способны на такое. Когда в Лаэ они налетели на капитана Окабэ или когда здесь, в Рабауле, одернули офицера штаба, Такано не считал возможным присоединиться к ним. Теперь же он чувствовал, что пойдет за Кубо и Исидой, если они выйдут вперед и остановят подполковника.

Однако ни Кубо, ни другие не двинулись с места.

Вернувшись в казарму, вне себя от ярости пленные швыряли на пол потные фуражки, ремни и рубахи и зло пинали ногами деревянные столбы.

Объясняя, почему он не одернул подполковника, Кубо сказал:

- А что толку! Здесь пока еще соблюдаются военные порядки. Я не знаю, крепка ли основа, на которой они держатся. Кажется, не очень, но может статься, что армейский дух пустил здесь глубокие корни. Начнешь шуметь, да все зря - никто не поддержит. Вот я и подумал: «Подожду немного, посмотрим, как повернется дело».

Однако, слушая подполковника Хагивару, Кубо думал совсем о другом. Он и не предполагал, что может сложиться подобное положение. И теперь твердил себе: «Вот она - реальность! Вот она - демилитаризация!» Привык к лагерной жизни за год, размяк, стал смотреть на все умозрительно, односторонне, а на деле вот оно как! Пленные могут оправдать сами себя, только осуждая бесчеловечность японской армии. Вот почему идеи демократизации, провозглашенные союзниками, воспринимались ими без особого сопротивления и без особых противоречий. Вот и он тоже начал строить иллюзии, будто вся Япония торжественно поворачивает на новый исторический путь!