Японский солдат

- Ага, значит, он смылся в то утро, когда был сильный ливень, - сказал Тадзаки. (Он и здесь назвался Ямадой.) - Помню, в тот день большой шум был, все спрашивали, куда девался тот тип, что валялся с трофической язвой. Значит, ты еще тогда все знал?

Есимура часто потом вспоминал, как Кубо вышел будто бы по нужде и бесследно исчез в джунглях. Перед тем как выйти из хижины, он взглянул на Есимуру, как бы предупреждая: «Ну, я пошел». Есимура удивился тогда, откуда в этом хилом, изможденном человеке такая сила духа.

Кубо не раз говорил: если переправиться через реку Преак, окажешься в тылу противника - там не так опасно, как на переднем крае. Есимура проводил Кубо взглядом, мысленно пожелав ему благополучно добраться до австралийцев, хотя у него не было никакой уверенности в том, что Кубо это удастся.

И теперь, встретив Кубо в лагере, он не переставал удивляться превратностям судьбы человека на войне. Есимура был очень далек от переживаний Такано и Тадзаки, которых все еще волновал тот факт, что Кубо добровольно сдался в плен. Его гораздо больше интересовало, почему здесь, в этом лагере, царит такое странное спокойствие, такая беспечность.

Есимура встал, вышел из палатки, словно желая избежать разговора о Кубо, и направился к уборной - Исида показал им, где она находится.

В обед Есимура наелся до отвала вареного риса с маслом - это был твердый и ломкий австралийский рис, - и вот теперь в животе крутило и бурлило.

Беспощадное жаркое солнце слепило глаза. Над широким пустырем за проволокой струился горячий воздух. Такой жары не бывало с тех пор, как они высадились на остров. А может быть, солнце казалось таким ослепительным оттого, что они долго не вылезали из джунглей…

Почти все пленные укрылись в палатках, но и там было жарко, поэтому многие лежали раздетыми - как вышли из-под душа, в одних трусах или фундоси. Есимура вспомнил, как в жандармской части сожгли их одежду, и подумал: «Интересно, где это они раздобыли фундоси?»

Одни, раздевшись, укладывались спать, другие сидели на кроватях, скрестив ноги, и играли в шахматы, болтали, помогали друг другу бриться или перед зеркалом расчесывали отросшие волосы.

Глядя на эту картину, Есимура подумал: «Да сознают ли эти люди, что они в плену?» Здесь не было слышно ни грохота пушек, ни треска винтовок, ни разрывов бомб. В тишине под жгучими лучами солнца никли даже деревья и травы. И Есимура почувствовал, что в этом напоенном летним зноем дремотном мире и его нервное напряжение ослабевает.

Уборная представляла собой длинное строение, сколоченное из досок. Войдя в него, он увидел штук шесть железных бочек, наполовину вкопанных в землю. Они располагались рядком, без всяких перегородок, и на одной из них восседал какой-то человек. Есимура собирался было выскочить наружу, но, вспомнив, что и у австралийских солдат в жандармской части была точно такая же уборная, остановился в растерянности. Видимо, у австралийцев такой же обычай, как и у китайцев, - справлять нужду, сидя рядом с другими. А если так, беги не беги, ничего не поделаешь. К тому же терпеть больше не было сил. Заметив нерешительность Есимуры, мужчина засмеялся. «С непривычки странно, а потом перестаешь обращать внимание». Он улыбался, поблескивая золотым зубом, - видимо, он был добродушный малый.

Есимура спустил штаны и присел было на корточки, но в тот же миг испуганно вскочил - снизу его обдало жаром.

- Там огонь, - смеясь сказал мужчина. - Вот из этой трубы, - он показал на длинную железную трубу, проходящую позади, - капает нефть, и все сжигается.

И действительно, задняя часть железных бочек оставалась открытой, и из трубы, которая проходила поверху, капала нефть. Есимура заглянул вниз - на дне бочки стлались язычки голубого пламени.

- Регулировать подачу нефти очень трудно, - заметил мужчина. - Нальешь лишнего, горит так, что сидеть невозможно. Убавишь малость - потухнет.

- Так весь день и жгут? - спросил Есимура, устраиваясь поудобнее.

- Ну да, за этим дежурные следят.

«Здорово придумали!» - подумал Есимура. Он видел, как сжигали нечистоты в жандармской части, - набросали в бочку дров и подожгли. Уборной тогда, конечно, не пользовались.

- Не чувствуете запаха? - спросил мужчина. - Некоторые не выносят запаха нефти.

Мужчина был, видимо, очень словоохотлив, но Есимура все же испытывал неловкость. Неудобно сидеть рядом с другим человеком в такой позе - все это непривычно для японцев, да и нефтью в самом деле разило довольно сильно. Есимуру поташнивало.

- Вы, наверно, сегодня утром прибыли? - спросил мужчина. - Мы-то здесь уже месяц. Сначала очень удивлялись: сжигать нечистоты - такое в Японии никому и в голову не придет.

- Наверно, чтоб черви не разводились?

- Ну да. Они и пищевые отходы сжигают. Видели за воротами железные баки? Сбрасывают туда и жгут. Меня прямо смех берет, когда вспоминаю, как у нас в части заставляли солдат мух ловить. По полсотни, а то и по сотне в день. Помните? Не так-то легко поймать сотню мух, даже если они роем носятся. Я, бывало, поймаю лягушку или гусеницу, убью и положу позади уборной на солнышке, а как облепят ее мухи, хлоп - и одним ударом штук двадцать-тридцать убиваю.

- Вы из части Аканэ? - спросил Есимура. Он подумал, что, может быть, они из одной дивизии.

- Нет, я из отдельной смешанной бригады.

Эта бригада дислоцировалась на северо-западе острова, как раз в противоположной от них стороне, и Есимура не имел представления о том, что там происходило.

- Я не собирался сдаваться в плен, - усмехнулся мужчина, - но сейчас мне кажется, что все это даже к лучшему.

Мужчина поднялся и, сказав: «Не надо огорчаться», вышел.

Оставшись один, Есимура с облегчением распрямился. «Судя по всему, большинство японцев не очень-то переживают из-за того, что попали в плен, - подумал он. - И я, наверно, скоро так же просто буду к этому относиться».

За неделю Есимура и его друзья изменились до неузнаваемости. Поредевшие волосы и брови буквально на глазах потемнели, руки округлились. Двое пленных, которых подселили к ним в палатку, тоже поправились, правда, на работу они еще не выходили, но лежали уже меньше. Из какой они части, пока было не ясно. Один назвался старшим ефрейтором Кикути, другой - ефрейтором Каваи. Говорили они мало, глядели хмуро, но ели с таким же зверским аппетитом, как Есимура и его товарищи.

Лагерь хорошо снабжался продовольствием. Твердый, мелкозернистый австралийский рис, похожий на неочищенный, требовал большого искусства от поваров, но давали его вдоволь. Есимура и его друзья предпочитали есть рис, а не хлеб. Те же, кто находился в лагере уже более месяца, с большим удовольствием ели хлеб и пончики из пшеничной муки.

Кроме риса, давали солонину и рыбные консервы из иваси и сельди. На охранников-австралийцев, которых было всего двадцать человек, два раза в неделю из холодильника выдавали по целому барану, так что рыбные консервы у них все время оставались. Пленные, работавшие на кухне, старательно готовили еду на всех, добавляя к консервам сухие овощи, зеленый горошек, масло и сахар в количествах значительно больших, чем в японской армии, так что все, кто страдали от дистрофии, мало-помалу восстанавливали свои силы.

Прошла еще неделя, и трое друзей вышли на работу. Тадзаки пожелал пойти в кухонную команду, где его сразу же отправили колоть дрова. Есимура и Такано стали помогать в уборке территории лагеря. В одиннадцать часов утра австралийские солдаты приходили проверять работу, и к этому времени нужно было закончить уборку палаток, столовой, кухни, уборной и прачечной.

В восемь утра и в шесть вечера была поверка, на которой обычно присутствовал комендант лагеря, поручик Симоне. Когда он проходил перед выстроившимися в четыре ряда пленными, пересчитывая их, от него пахло одеколоном. Это был подтянутый краснолицый мужчина средних лет, хмурый и надменный. Пленные ни разу не видели его улыбки. Появлялся он всегда в хорошо отутюженной форме, в темных очках и длинных узких ботинках. Фуражка небрежно сдвинута набок. Пройдя с высокомерным видом перед строем пленных, он за одну-две минуты производил поверку и тут же удалялся, не проявив к ним никакого интереса.