Диана де Пуатье

И это еще была не самая серьезная опасность. Молодая красавица могла бы пренебрежительно относиться к презрительным отзывам, насмехаться над проповедями так же, как и над сатирой. Но этого уже не могла себе позволить женщина, стоявшая на пороге зимы своей жизни, потрясающая представительница старого поколения, каждая черта лица которой была уязвима.

Злословие протестантов превратило Ориану в Иезавель. Его нужно было остановить любой ценой и покарать.

Вплоть до 1557 года правительство довольно сурово преследовало еретиков, но непостоянно и иногда непоследовательно. Затем король внезапно осознал, каких невиданных успехов достигла «секта», и прибег к крайним средствам: 13 февраля 1557 года он попросил у папы разрешения на установление Инквизиции во Франции. Впрочем, протестанты, к которым каждый день примыкало множество недовольных, ничуть не были этим напуганы.

Пятого сентября, в разгар смутного периода, последовавшего за поражением, была обнаружена «ассамблея, проводимая на улице Сен-Жак… где присутствовало бессчетное количество мужчин и женщин благородного происхождения, а также и простого люда, которым читали проповеди на Женевский манер, и большинство из них было арестовано, что вызвало много шума и волнение в народе».

Диана потребовала примерного наказания. «Госпожа герцогиня де Валентинуа, — Написал 24 октября кардиналу Караффе нунций Лоренцо Ленти, — здесь при дворе активно способствует успеху дела религии и святой римской Церкви: она ожесточенно борется со всеми противниками веры и делает все для того, чтобы они были наказаны за их грехи».

Итак, нет никаких сомнений: ожесточение Генриха против протестантов и возобновление его дружбы, его привязанности к Монморанси, эти два чувства, которые в дальнейшем спровоцировали революцию в Европе, заронила, поддержала и укрепила в сердце короля Диана де Пуатье.

«Священный мир»

Франция 1558 года была подобна колоссу, которого пожирали три опасные болезни: анархия центральной власти — упадок в экономике — раскол внутри страны. При дворе правительственные круги были подвластны козням заговорщических группировок. В деревнях вдоль дорог можно было увидеть умерших от голода людей. Стоимость ливра — довольно показательный факт — за пятьдесят лет уменьшилась вполовину. Девальвация, инфляция, чрезмерно высокие налоги, рост цен доводили до изнеможения рантье, чиновников, мелкую знать. Целые города лежали в руинах.

Эта ситуация не меньше, чем духовный кризис, повлияла на невиданный размах идеи Реформации, приверженцы которой составляли примерно треть населения.

Значительное, преследуемое меньшинство, которое находило поддержку у немецких принцев, союзников короля, и в армии, состоявшей, по большей части, из наемников-лютеран и протестантов, неизбежно и даже вопреки собственной доктрине превратилось в партию оппозиции. При этом ни у кого не появлялось мысли о необходимости отделения церкви от государства. Но как же, чуть позже, ученики Кальвина, среди которых находился первый принц крови (Антуан де Бурбон) общались с представителями всех слоев населения, как же эти увлеченные люди могли не попытаться сначала отречься от королевской власти, а затем и захватить ее?

Какое-то время спустя после Сен-Кантена протестанты еще не понимали, что из этой первой необходимости для них уже выросла вторая. «Во всех уголках государства пылает огонь, и воды всех морей не было бы достаточно, чтобы потушить его», — писал Кальвину пастор Макар.

Французский король, который бы больше, чем о религии, заботился о мировом господстве, вероятно, захотел бы встать во главе этой обширнейшей революции, охватившей всю Европу, и превратить войну в крестовый поход наоборот, с новыми силами нанеся неотразимый удар Риму и Австрийскому дому.

Но Генрих II, не способный на такое, естественно, стремился к миру, чтобы установить порядок в своем государстве. Теперь, после взятия Кале, это уже не было позором, он даже мог выдвигать свои условия Филиппу II, который точно так же нуждался в деньгах и мечтал вновь перейти через Пиренеи. Впрочем, таковы были его намерения, когда назначали дату совещания между Гранвелем и кардиналом Лотарингский.

И тут произошли два решающих события: все так же воинственно настроенный Карл Лотарингский умышленно сорвал только что начавшиеся переговоры; протестанты провели то, что мы бы назвали массовой демонстрацией.

На протяжении шести дней тысячи «протестантов» различного происхождения во главе с Антуаном де Бурбоном, ставшим королем Наварры, шествовали по улице Пре-де-Клерк в Париже, распевая псалмы. Городские власти были бессильны что-либо сделать, чтобы заставить их молчать, а вмешавшиеся стражи порядка были вынуждены отступить.

Генрих представил себе восставших еретиков, захвативших целую улицу. Безмерно потрясенный, он воскликнул:

— Я клянусь, если я улажу внешнеполитические дела, я сделаю так, что на улицах прольется кровь и будут валяться головы этого лютеранского сброда!

Это было невозможно, пока длилась война, конца которой Гизы не хотели.

Тогда король преисполнился чрезвычайного доверия к своим пленным друзьям, Монморанси и Сент-Андре. О большем испанцы не могли даже мечтать.

Генрих отправил коннетаблю письмо, проникнутое отчаянием:

«Я умоляю Вас, друг мой, верить в то, что я несчастлив, с тех пор, как Вы меня покинули, и не буду счастлив, если Господь не смилостивится надо мною и я не увижу Вас в добром здравии.

Кроме того, Вы можете быть уверены, ничто не сможет разлучить меня с Вами, кроме смерти, которую я с радостью встречу и умру довольным, когда наступит мир и я увижу человека, которого я люблю и ценю больше всех в мире».

Сам же Монморанси желал заключения мира любой ценой. Те слова, которыми в 1556 году превозносили проницательного министра, уже не подходили для человека, который более, чем о триумфе своей политики, заботился о том, как освободиться, измотать силы своих соперников, попасть, как он говорил, в положение «вице-короля», и даже сделать так, чтобы уменьшили огромный выкуп за коннетабля Франции. Сент-Андре руководствовался не лучшими побуждениями. Черпая силы в поддержке, которую им оказывала Диана, они прежде всего надеялись добиться безоговорочного королевского расположения.

События, произошедшие на поле военных действий летом, — взятие Тионвиля, которое компенсировало поражение при Гравелине, визит Сент-Андре и давление со стороны любовницы подвели Генриха к принятию окончательного решения. О нем не было известно за пределами покоев Дианы, так как король Франции, из страха перед Гизами, действовал, как заговорщик. Он написал коннетаблю:

«Друг мой, я уверяю Вас, что господин де Гиз не хочет мира, каждый день он пытается мне доказать, что сейчас у меня больше средств для того, чтобы вести войну, чем когда бы то ни было, и что, продолжая войну, я не потеряю больше, чем если бы Вы пришли к согласию. Делайте все, что в Ваших силах для того, чтобы наступил мир. Не показывайте это письмо никому, кроме маршала Сент-Андре, а затем сожгите его. Этот человек (Гиз) здесь сказал в разговоре с кем-то, что, пока война продолжается, ни один из вас не покинет тюрьмы, поэтому считайте это делом, которое относится лично к Вам».

Простой монах сумел объединить тайной связью Христианнейшего короля и короля католического. Он настолько в этом преуспел, что шестого октября оба правителя уже назначили своих полномочных представителей и назвали местом проведения совещания Серкан. Генрих побоялся не допустить туда Гизов: с его стороны вместе с Монморанси и Сент-Андре присутствовал также кардинал Лотарингский. Испанцы, для которых этот враг был опасен, поспешно разрешили коннетаблю «навестить» своего господина в Амьенском лагере. Монморанси пообещал им «сотворить чудо».

Как был рад Генрих! Ускользнув от Гизов, он помчался, несмотря на поздний час, на встречу с пленником. Монморанси выглядел не лучшим образом.