Диана де Пуатье

«Я очень рад тому, что выиграл дело о Лимуре, не из любви к себе, но к Вам, и я бы хотел, чтобы он стоил в десять раз больше, и уверяю Вас, что Вам никогда не удастся получить все те блага, которых Вам желает тот, кто любит Вас больше, чем себя самого».

Десятого августа, в день, когда ей исполнялось пятьдесят девять лет:

«Я умоляю Вас, моя милая, принять это кольцо в знак моей любви… Я умоляю Вас всегда помнить о том, кто никогда не любил и не полюбит никого, кроме Вас».

Стихи, которые он ей писал, иногда говорили о ревности, от которой он хотел уберечься:

Иногда они выдавали его смирение:

Безмерно осторожная вдова Сенешаля проявила очень большую непредусмотрительность, заставив его уничтожить ее ответные письма. Без всякого сомнения, эта переписка заставила бы нас составить о ней более лестное впечатление, чем те письма, которые показывают нам ее постоянно занятой судебными процессами, делами и заботой о своем благосостоянии. В действительности, ни ее стиль, ни почерк не говорят о ее сентиментальности. Фраза, абсолютно лишенная изысков, ведет мысль прямо к цели. Ее построением управляют безупречная логика и решительная воля. Если перо Генриха оставляет нерешительно-робкие следы, то рукой Дианы оставлены знаки, подчеркивающие ее силу, уверенность, властность. И ее подпись «завершает мысль, как магическое слово, сияющее неумолимой мощью».

Лишь четыре стихотворных строчки, написанных Генрихом, и одно стихотворение, автором которого является Диана, показывают нам Мадам такой, какой мы хотели бы ее видеть.

Вот эти строчки:

И, с другой стороны, нежное прощальное приветствие красавицы:

Как бы то ни было, они являлись образцовыми возлюбленными, готовыми стать легендой, которая терялась в глуши турских лесов. Это была пара, страстью и верностью вознесенная над человеческими существами, пара, сияющая «в серебряных лучах небесного светила, которое Теокрит сравнивал с женской чувственностью».115 Пара, в которой мужчина всегда оставался «служителем» своей верной спутницы. Только она несла свое торжество сквозь поэзию, произведения искусства, символы.

воскликнул Иоахим Дю Белле.

«Sola vivit in illo — Она жила только в нем», можно прочесть на деревянных панелях королевских жилищ. А надпись на восхитительной медали, в которой, наконец, проявилась бесконечная гордость этой женщины, гласит: «Omnium victorem vici — Я победила победившего всё» — и им может быть и король, и Время, и Любовное чувство.

Эта удивительная история надолго еще останется в памяти как воплощение не союза двух неразлучных существ — Тристана и Изольды, Ромео и Джульетты — но апофеоза, чудесного возвышения женщины на склоне лет.

В глазах потомства Диана затмит своего боязливого обожателя. Не будет героя, будет лишь героиня у этой истории, достойной сравнения с «языческими сказаниями, порожденными небом и воображением, которые окружают победным лучом колыбель человечества».116

О том, как относилась королева-золушка, Екатерина Медичи, к страстям своего мужа и его пассии, мы можем судить по рассказу Брантюма из его «Галантных дам», рассказу, конечно, совершенно неправдоподобному и написанному много позже, но зато точно отразившему умонастроение и самочувствие французской королевы. Несмотря на анонимность персонажей, не угадать их невозможно:

«Один всем известный король любил в свое время прекрасную собой, высокочтимую и знатную вдовую даму, и любил столь пылко и безрассудно, что многие почитали его околдованным, ибо он, позабыв о приличиях, презрел свою супругу, с которой виделся лишь урывками, тогда как даме его сердца доставались все самые прекрасные цветы из его сада; это сильно досаждало королеве, полагавшей себя не менее красивой, обходительной и вполне достойной наиболее лакомых кусочков с мужнина стола; небрежение то весьма ее печалило. И вот она поверила свои горести одной приближенной даме и затеяла вместе с ней непременно хоть в какую-нибудь дырочку, да подглядеть любовную игру мужа своего, короля, с его любовницей. Почему и приказала провертеть множество отверстий в стенах спальни помянутой дамы и собралась понаблюдать в них все, что будут совершать любовники: что ж, взору их предстало чудеснейшее зрелище: красавица дама, белокожая, хрупкая, свежая, полуобнаженная, в одной лишь сорочке, то нежно, то шаловливо, то страстно ласкала своего любовника, отвечавшего ей тем же; сперва они миловались в постели, потом, сойдя с нее, ложились, дабы освежиться, обнаженными прямо на мягкий ковер; так же поступал и еще один принц, мой знакомый; я знаю с его слов, что они с женою, наикрасивейшей женщиной в мире, спасаясь от летнего зноя, занимались любовью на полу.

Итак, королева при виде всего этого, с досады горько заплакала: стеная, причитая и жалуясь на то, что муж не обходится с нею тем же манером и не безумствует, как с любовницей.

Наперсница принялась утешать свою госпожу, говоря, что нечего ей горевать, коли она сама решилась увидеть все воочию; мол, чего хотела, то и получила, а слезами горю не поможешь. На что королева отвечала: "Увы мне, Вы правы: я вздумала смотреть на то, чего видеть мне никак не следовало; зрелище сие поразило меня в самое сердце". Однако же вскорости она вполне утешилась и более уж не огорчалась, хотя по-прежнему занималась подглядыванием за любовниками, тешась сим зрелищем, а может быть, и кое-чем другим».117

Понимая, что даже на троне она зависит от прихоти своей соперницы, ученица Макиавелли стала вести себя, как раньше. И была за это вознаграждена. «Королева, — написал Лоренцо Контарини, — в самом начале своего царствования не могла выносить любви и расположения, которые король выказывал герцогине (Диане), но позже, по настоятельной просьбе короля, она смирилась и стала терпеливо к этому относиться. Королева даже не прекратила наносить визиты герцогине, которая, со своей стороны, оказывала ей неоценимые услуги в плане воздействия на короля, и часто именно она советовала ему идти спать с королевой».

115

Jean Héritier.

116

G. Guiffrey.

117

Пер. И. Я. Волевич.