Помяловский

Вот князь Ремнищев Епифан Андреевич, «захудалый род», тип «Идиота» — князя Мышкина. Но Помяловский своего «захудалого» князька рисует без всякого христианского ореола. «Епифан Андреевич был хил и захудал. Это была забитая личность. Выражение лица доброе, но запуганное, недоверчивое, в одиночку всегда довольное».

Помяловский имел в виду дать большую вставную повесть об этом «захудалом роде», ведя его от глубокой древности, через царствование Иоанна III, Годунова, Петра I до Николая I, когда род угас. Он хотел дать подробную историю этой деградации.

В примечаниях Помяловского виден большой «психологический материал», собранный для воспроизведения этого типа. Не смакуя, подобно Достоевскому, всякого мучительства, Помяловский подошел к этому людскому «материалу» как педагог-гуманист.

С этой точки зрения рисуется и князь Ремнищев; он «часто прислушивался ко всем звукам и явлениям своей комнаты, смотрел в жерло лежанки, наблюдая работу огня, треск полена и тление углей, играл с котятами, занимался росчерками пером на бумаге. Чай он пил не столько с аппетитом, сколько с любовью хозяйничать, потому чайные приборы были у него чисты, в порядке — он точно играл, как маленькие дети играют, в чай. Перетирал, пересчитывал старые деньги; иногда пересчитывал, без всякой нужды, новые деньги, умел разговаривать с неодушевленными предметами, для него каждый из них имел смысл».

В лирическом обращении к этому герою Помяловский сочувственно говорит: «еще благо тебе, Епифан, что редко ты высказываешься перед людьми, а больше говоришь со столами и вещами, а то бы натерпелся ты за то, что подлый отец-деспот когда-то треснул тебя по неокрепшему твоему черепу и вышиб из тебя спасителя жизни людской — мозг из черепа… Много и в твоей жизни будет горя-злосчастья, но знай, что без горя-злосчастья и счастье не ходит по Руси».

Таким образом, и столь популярный тогда жанр повести о бедном чиновнике Помяловский имел в виду строить совсем иначе, нежели, скажем, у Достоевского.

Из типов «бедного чиновничества» весьма любопытен в этом романе отставной титулярный советник (Лебядкин), который три раза срывал по 300 рублей за то, что били его по морде, «а морду, ей-богу, и даром можно бить». Срывает этот «герой» деньги, приставая к незнакомым и доводя их до такого раздражения, что те вынуждены «бить по морде». Свидетели наготове, суд и… заработок. Гражданская палата, однако, скоро раскусила «промысел» этого шантажиста.

И автор дает такие «сопроводительные пояснения» по этому поводу. «Чем же теперь промышлять? Последний товар — физиономия — упал в цене; дошло до того, что бить стало можно эту физиономию, плевать в нее, как в плевательницу, тыкать пальцами, топтать ногами».

Среди типов «дна» особенно выпукла фигура певчего Алексея Акимовича Частоколова («снаряд о восемнадцати октавах»), человека без рода, без племени, вытащенного сейчас же после своего рождения из проруби и усыновленного каким-то мещанином.

По примечаниям этот тип должен был быть показан через дикий и самобытный язык и «существование у нас во многих кружках оригинальных слов и оборотов речи, читателю вероятно неизвестных». Тут важно подчеркнуть, что в том или ином виде дикий и самобытный язык интересует всегда Помяловского, как отражение той или иной общественной группы.

Частоколова характеризуют такие свойства: «цинизм последнего предела», «ненависть к барам, франтам, богачам», «предпочтение редьки ананасу» и т. п. Разговор певчего пронизан всякими присловиями, в роде «поймал вошь, будет дождь», «поймал две рядом, будет с градом». «Если поплевать на ладонь, да треснуть ею хорошенько по харе, то весь румянец пропадет». Таковы и его афоризмы о бабе, «гадине женского пола», или такие фразы: «того и гляди, что экватор на брюхе лопнет» или «пью косуху, бью по уху, со всего духу, я старуху; вот калина, вот малина. Раз-два — голова, три-четыре — прицепили, пять-шесть — что же есть, семь-восемь — сено косим, девять-десять — деньги весить. Яблочко катилось вокруг огорода, кто его поднял, тот воевода, — вот и вся история»…

Подробный словарь своего героя Помяловский так разъясняет, что «всякую фразу певчий брал из событий своей жизни или из столкновения с кем-нибудь и с чем-нибудь».

Центральное место в раздумьях этого певчего занимает желудок («его желудок способен переварить что угодно»). Гастрономия его самая разнообразная: «ел воробьев, колюшек; крыс давил собственными руками». Этот тип Помяловский хотел представить в исчерпывающей полноте.

Кто-то из критиков сравнил этого певчего Частоколова с певчим Тетеревым из горьковских «Мещан». Вспоминается также и нашумевший в свое время рассказ Скитальца «Октава».

Все эти приводимые нами литературные ассоциации свидетельствуют о том, в какой степени Помяловский был новатором-зачинателем целой полосы демократической литературы. Повесть о пьяном певчем Частоколове, столь детально намеченная в романе, уже сама по себе говорит о том, как широко Помяловский распахнул ворота литературы для таких самых «последних людей».

В Частоколове показаны все перипетии алкоголизма — от «веселого охмеления», добрых шуток и ласкового обращения с маленькими детьми до плача и бешенства. Страницы о Частоколове до сих пор волнуют изображением тяжелой безысходности и личной трагедии самого Помяловского. Лирические вставки, где автор проклинает русскую землю, мать-сивуху, отражают трагические метания Помяловского и еще более усиливают впечатление.

«Частоколов пил ее (сивуху) с жадностью человека, пьющего воду в пустыне. Его здоровая грудь расхлябалась, печень расширилась, он постоянно кашлял и мокротой бурого цвета устилал пол своей невзрачной комнаты. Лицо его чернело и отливалось каким-то медноватым цветом; рука, подносящая ко рту откупной стакан, дрожала. Он потерял половину силы, голос его надтреснулся и хрипел, помутившиеся глаза слезились; он постоянно чувствовал какой-то страх, как будто не мог припомнить страшное преступление, сделанное им на днях. Череп его утомился, «трещала черепица», как сам он выражался, память ослабела и видимо поглупел этот богатырь-циник».

Это описание болезни при всей своей натуралистичности все же проникнуто художественно-обобщающей силой глубокого трагизма. Подобные картины разбросаны по всему роману.

Фрагменты «Брата и сестры» дают повод полагать, что Помяловский собирал материал для огромной эпопеи, к которой по размаху ее подходило бы название бальзаковской «Человеческой комедии».

В лице Потесина и окружающих его «отверженных» намечены были зловещие картины капиталистической «колесницы Джагернаута» [7] и всех жертв декларации. Метод этого воспроизведения лежал в совершенно противоположном направлении, чем у Достоевского. Он обусловлен был социальной непримиримостью, точной познавательностью художника-материалиста. Отсюда полемическая борьба с либерально-дворянски-ми литературными канонами, публицистическая заостренность, очерковый реализм новых «участков жизни».

Пред нами художник-протестант, отвергающий всякое социальное «оправдание зла» и возведение его в некие метафизические категории, как у Достоевского.

Общество Помяловского раздроблено на социальные этажи; классовый антагонизм — его основная черта. В этом свете воспроизводятся все герои этого романа, их своеобразный язык, диалоги, похожие на присловия, а также и авторские описания обстановки и характеры.

Автор «Брата и сестры» никогда не выступает в объективно повествовательной роли. Он, прежде всего, горячий заступник и трибун этих «отверженных».

В романе «Брат и сестра» Помяловский выступает, как воинствующий плебей. Он сам всегда употребляет крепкие слова по адресу аристократов и либералов. По его мнению, в самом просвещенном кружке аристократов всегда «найдется несколько болванов, презирающих все, что не имеет многолетней генеалогии».

На первом месте у него всегда оправдание плебейства.

7

Джагернаут — индусское божество. Самое торжественное религиозное празднество, посвященное ему, называется «праздником колесницы». Идола, изображающего Джагернаута, перевозят из храма в храм в сопровождении толпы паломников под музыку и вопли фанатиков.