Страница 100 из 119
— Тогда нужно отходить, пока немцы еще не перекрыли нам отход по большаку и не обнаружили нас здесь, — предложил я.
— Да, — согласился Агапоненко, — нужно уходить из этого леса, пока не поздно. Надо как следует разведать, а потом идти всем отрядом.
Твердо решив вернуться назад, мы приказали отряду идти по тому же пути, по которому шли сюда.
Когда мы перешли через большак и проверили наличие партизан во взводах, то оказалось, что одного молодого партизана из недавно прибывших не оказалось среди нас. Это нас с командиром очень сильно встревожило. Мы понимали, что если этот партизан ушел от нас к немцам, то дело совсем плохо. Он может сообщить им, что один из небольших отрядов партизан пытается перейти линию блокады.
Это насторожит их, и они встретят нас на линии блокады усиленным пулеметно-автоматным огнем.
Когда мы шли по лесу еще по восточной стороне большака, то я внимательно присматривался к расположению лесного массива. Мне, как человеку, выросшему в деревне, окруженной со всех сторон большими лесами и болотами, хорошо запомнились отдельные складки местности, где рос этот лес. На южной стороне этого лесного массива было несколько высоток, заросших невысокими соснами, а северная сторона имела несколько балок, идущих с запада на восток. Западная сторона по большаку представляла собой сосновый лес. Сосны в несколько десятков метров высоты величественно возвышались над остальным лесным массивом. Здесь рос строевой лес. Я подумал, что толстые стволы этих сосен позволили бы партизанам на случай боя укрываться за ними от автоматных очередей противника. Так я мысленно оценивал с точки зрения возможного боя этот лесной массив. И все, что я видел и запомнил в лесу, мне пригодилось несколько позже, примерно через неделю.
Мы медленно шли со своим отрядом, удрученные неудачной попыткой прорваться через линию блокады. В ельнике мы нашли спрятанную нами повозку, снова запрягли лошадь и, погрузив наши пожитки, двинулись догонять остальные отряды отступающей бригады. Примерно через час мы догнали их. Оказалось, что бригада дальше двигаться не стала, а расположилась вдоль лесной дороги, которая шла в сторону реки Березины. Справа и слева от нее находился сильно заболоченный лес. Командир отряда приказал всем расположиться под деревьями около небольшой лесной полянки, находящейся на левой стороне дороги. Справа от нас через дорогу расположились две повозки каких-то отступающих вместе с нами местных жителей. Там было много женщин и детей, одетых в белые рубашки и белые кофточки, которые были хорошо видны на фоне зеленого леса.
В соседнем отряде партизаны забили коня и поделились с нами кониной. Наш командир хозвзвода Егоров уже разжег костер и с нашими девушками хлопотал у костра. Вдруг неожиданно почти на бреющем полете налетела группа немецких пикирующих бомбардировщиков и, обнаружив среди леса женщин и детей в их белой одежде, начала бомбить нашу полянку.
Бомбы рвались, вздымая массу земли и с корнем вырывая деревья. Я залег между высоких кочек и ждал с большой тревогой, когда же наконец кончится этот налет. Наконец все стихло, самолеты, отбомбившись, улетели. Вскочив на ноги и отряхнувшись от засыпавшей меня земли, я увидел, что в расположении женщин и детей, где только что они находились, ничего не осталось — ни повозок, ни людей. Были видны только глубокие черные воронки от взорвавшихся бомб, которые уже наполнялись болотной водой. На ветках деревьев кое-где виднелись клочки одежды этих несчастных людей.
К счастью, у нас в отряде никто не пострадал, и мы отделались только испугом от этой неожиданной бомбардировки. Варившаяся в котле конина каким-то чудом уцелела, и наш командир хозвзвода, вылив из бачка воду, разделил конину партизанам. Несмотря на то что было уже часов пять дня, от нервного напряжения есть мне не хотелось, и я, получив свою долю конины, положил ее в полевую сумку.
Пришел связной от комиссара бригады Игнатовича, который передал приказ, чтобы командир и комиссар отряда прибыли на совещание к штабу бригады, который расположился недалеко от нас под густыми высокими елками. Когда собрались все командиры отрядов, кроме второго, который, оказывается, остался где-то на Буку, начальник штаба бригады Руколь объявил, какая сложилась сейчас военная обстановка в районе нашей дислокации, а затем сказал:
— Штаб бригады предлагает ввиду сложившейся тяжелой обстановки сделать попытку прорыва блокады отдельно одной нашей бригадой в сторону Борисова, где, по данным нашей разведки, находится меньше немецких воинских частей. Там у немцев нет никаких оборонительных сооружений, и воинские части стоят по деревням. Какое ваше мнение, товарищи командиры и комиссары отрядов?
— Давно надо было это сделать! — решительно сказал Агапоненко.
Подтвердили это мнение нашего командира и все остальные командиры и комиссары на этом совещании.
— Тогда завтра рано утром всем отрядам следовать за штабом бригады. Впереди колонны пойдут наши разведчики, — приказал Руколь.
Утром все отряды бригады двинулись в южном направлении по лесам этого района. Во второй половине дня мы подошли к одному из лагерей местных партизан, в котором никого не было видно. Кругом были опустевшие партизанские землянки. Поступил приказ сделать привал и с полчаса отдохнуть в этом лесу около покинутых землянок.
Николай Агапоненко, Шура и я сели на лежащие бревна около дороги, идущей к лагерю. Отдыхая, мы втроем о чем-то спокойно беседовали. Неожиданно для всех нас раздался сильный взрыв в районе покинутых землянок. Мы все поднялись и с недоумением стали смотреть в ту сторону, где произошел взрыв.
— Что там такое произошло? — тревожно спросил Агапоненко.
И вдруг мы услышали крик одного из партизан:
— Идите скорее сюда! Подорвался на мине ординарец комиссара бригады Зелютков!
Комиссар бригады Игнатович, сестра Зелюткова Валя, а за ними и другие партизаны побежали к той злополучной землянке, где, истекая кровью, лежал с раздробленными ногами Зелютков Иван и тяжело стонал. Когда к нему подбежал Игнатович и увидел своего ординарца в таком тяжелом состоянии, то у него блеснула мысль: «Эх, Ваня, ты уже не жилец на этом свете». Очнувшись, Зелютков открыл глаза и, увидев своего комиссара, тихо попросил его:
— Комиссар… Мне оторвало обе ноги… Я во всем сам виноват… Я все равно умру… Мне очень плохо и мучительно больно… Я больше уже не могу терпеть такой боли… Федор Петрович, пристрелите меня, чтобы я больше не мучился…
Мы не знаем, какое чувство овладело в этот момент Игнатовичем, но только все увидели, как он подозвал к себе врача Пересыпкина и приказал ему убить Зелюткова Ивана. Прогремел выстрел, и его не стало. Пистолетный выстрел тяжелым эхом отозвался в сердцах всех партизан бригады. А сестра Зелюткова Ивана, Валя, покачнувшись, упала в обморок на руки Голикова Александра. Когда привели в чувство Валю, то она, посмотрев на Игнатовича, с большой болью в своем голосе спросила его:
— За что вы убили моего брата?
Ничего не ответил на ее вопрос Игнатович и, опустив голову, ушел от партизан в лес. Похоронив Ивана Зелюткова, мы с тяжелыми думами в голове снова двинулись в путь. Весь остаток дня и всю ночь мы медленно шли на юг в сторону Борисова.
Рано утром, когда уже стало светать, наша колонна вышла на опушку леса. Лесной массив кончился. Впереди было поле, на котором, по всей видимости, прошлый год росла картошка. На южном краю этого поля росли отдельные деревья и кусты, за которыми не было видно, что делается впереди. Партизаны бригады расположились вдоль опушки леса. Бригадная разведка пошла вперед, чтобы выяснить, где находятся немцы, так, чтобы лучше пройти по безлесным местам, не вступая с ними в бой.
Кое-где уже загорелись костры, и партизаны начали готовить себе завтрак. Взошло солнце и стало нас пригревать на этой опушке леса. И вдруг, совсем неожиданно, примерно в километре от нас, куда ушли наши разведчики, началась сильная пулеметная стрельба и раздались взрывы гранат. Пули со свистом летели в нашу сторону. Среди нас началась паника. Партизаны поспешно стали ловить и запрягать в повозки своих коней, которые паслись рядом на лужайке около опушки леса. Костры были потушены. Все залегли у опушки, чтобы встретить немцев огнем пулеметов и автоматов.