Страница 12 из 17
…На прощание Марич поцеловал мне руку.
— Хотелось бы подольше не видеть вас, капитан, — сказала я.
— Боюсь, мы еще встретимся, и не раз, — с достоинством парировал Кирилл Алексеевич. — Интуиция никогда еще меня не подводила….
— Тогда передавайте ей привет. Мы остались одни. Лавруха подогнал “москвичок” к тротуару, включил аварийку и нервно закурил.
— Интересно, как и когда тебя угораздило так ему не понравиться? — спросил Лавруха.
— У нас было некоторое количество времени… А в общем, я и сама ума не приложу. Ты думаешь, это может как-то на нас отразиться?
— Я, конечно, не Господь Бог, и даже не искусствовед, но одно я знаю точно: вокруг больших полотен всегда идет большая игра. Особенно если они не находятся под защитой государства.
— Ты решил соскочить?
— Я уже ввязался….
— Я смотрю, ты этому совсем не рад.
— Кэт, — Лавруха обернулся ко мне и коснулся пальцами подбородка. — Скажи, ты все мне рассказала, Кэт?
Конечно же, я не все рассказала Снегирю. Подробности первого свидания с картиной я благоразумно опустила: взгляд Быкадорова, устремленный на картину, его абсолютно обнаженное тело; трюмо, придвинутое к двери… Китайские колокольчики вопросов снова зазвенели в моей изнывающей от жары голове.
— Абсолютно все. Ты знаешь ровно столько, сколько и я.
— Ну хорошо. Сейчас я двину к Ваньке, может быть, что-то уже прояснилось.
Неожиданно меня обдало холодом. А вдруг законопослушный Бергман поднимет тревогу и переполошит всю культурную столицу?..
— Ты можешь на него положиться, Лавруха?
— На кого?
— На Ивана? Он никому не расскажет о картине?
— Я взял с него слово, — успокоил меня Лавруха. — И потом, он же мой лучший друг, почти брат. Молочный.
— Интересно, что ты ему наплел?
— Сказал, что прикупил ее у старухи в Опочке. За смешные деньги, — в изворотливости Снегирь мог посоревноваться со мной. — Видишь, для только что погибшего в автомобильной катастрофе я довольно изобретателен.
Это был камень в мой огород: Лавруха запомнил реплику Марича о моей домашней заготовке для шведки.
— Будешь жить сто лет, — беспечно сказала я. — Я сейчас в Эрмитаж, к Динке. Просмотрю” кое-что. Буду дома к девяти. Если что-нибудь прояснится — подъезжай прямо ко мне.
Динка Козлова, моя однокурсница по академии, удачно пристроилась в отделе фламандской живописи и имела доступ к эрмитажным фондам. Именно в них я надеялась разжиться информацией о голландцах и немцах: я до сих пор пребывала в твердой уверенности, что неизвестный автор доски был или немцем, или голландцем.
— Нужно было бы сфотографировать картину. Для сравнительного анализа, — пояснил Снегирь.
— Зачем? — искренне удивилась я. — Я и так ее помню. До последнего мазка.
Это была чистая правда: картина уже жила во мне, в любой момент я могла вызвать в памяти каждое движение кисти неизвестного мне художника, каждый изгиб мантии девушки, каждую звезду в ее рыжих волосах.
— Ну конечно, — Снегирь улыбнулся. — В молодые годы ты проводила слишком много времени перед зеркалом.
— Теперь мне двадцать девять, и я кардинально изменила поведение, — утешила я Снегиря.
— Как ты думаешь, почему она так похожа на тебя?
— Ты же сам сказал о переселении душ. Так что я в отношении этой картины обладаю правом первой ночи.
— Не увлекайся, Кэт, — напутствовал меня Лавруха. — Чует мое сердце, что мы с чертовой доской еще хлебнем.
Почему я не прислушалась тогда к пророческим словам Снегиря?..
Динка встретила меня причитаниями. В основном они касались аномальной для Питера жары: мама с гипертоническим кризом, папа с ишемической болезнью, отпуск не раньше ноября, да еще муж, похоже, бегает на сторону и столуется у какой-то жлобки-буфетчицы с Адмиралтейских верфей. Терпеливо выслушав Динку, я приступила к изложению своей просьбы.
— Я могу посмотреть материалы на кое-каких голландцев? Приблизительно шестнадцатый-восемнадца-тый век?
— Ты же занимаешься прерафаэлитами, — Динка отличалась профессиональной искусствоведческой памятью.
— Именно поэтому! Не читала новых исследований о влиянии Жана Белльгамба [11] и его последователей на “Братство прерафаэлитов”? — тут же слепила горбатого я. Мне совсем не улыбалось посвящать в свои последние перипетии кого бы то ни было.
Заручившись согласием Динки, я приступила к изучению всех доступных мне материалов.
Эрмитажная коллекция голландцев не была особенно обширной, иначе я просто утонула бы в потоке информации. И все равно, к ночи у меня уже кружилась голова от обилия имен или подобия имен — Мастер женских полуфигур, Мастер легенды о святой Марии
Магдалине, Брауншвейгский монограммист… Исследователям не откажешь в логике — чего проще: собрать похожие по манере письма картины и объединить их именем неизвестного автора. Интересно, как назовут художника, если авторство так и не будет установлено? Мастер видения святой Екатерины? Или Мастер скорбного финала святого Себастьяна?.. Я перерыла шестнадцатый век и перешла к семнадцатому — но ничего хотя бы приблизительно похожего так и не обнаружила. Я утешала себе тем, что анализ картины даст нам возможность хотя бы приблизительно установить время ее написания. И тогда поле поиска максимально сузится.
В любом случае остается надеяться только на Лавруху.
Но вечером Лавруха так и не объявился. Я слонялась по дому, меланхолично пробовала читать, просмотрела пару дурацких детективных сериалов по телевизору: сериальных убийц я угадывала с лету, капитан Марич вполне мог бы зачислить меня на довольствие.
— Давай, звони, скотина! — заклинала я молчащий телефон.
И Лавруха откликнулся.
Он позвонил в. половине второго и долго сопел в трубку.
— Ну? — спросила я.
— Ты сидишь? — хрипло пробубнил Лавруха.
— А что?
— Если стоишь, то сядь. Мы провели предварительную экспертизу. Пятнадцатый век. Этой картине цены нет.
Ну конечно же, я знала, я чувствовала, я не могла ошибиться!…
— Бери тачку и приезжай. Немедленно. В реставрационные мастерские, к Ваньке. Тут тебя такое ждет…
— Не мог раньше позвонить.? — я сразу же возненавидела Снегиря. — До мостов пятнадцать минут…
— Пулей из дому! Еще успеешь… Говорил же тебе, меняй свой Васильевский остров на проспект Ветеранов! Или улицу инженера Графтио.
Не дослушав Лавруху, я бросила трубку, втиснулась в джинсы и выскочила из дому.
Я уложилась в сроки и добралась до Бергмана за десять минут. Всего и нужно было, что перемахнуть мост лейтенанта Шмидта, проехать площадь Труда и повернуть на Декабристов. Снегирь ждал меня у дверей реставрационных мастерских.
— Давай, колись! — крикнула я ему, едва отпустив машину.
— Не сейчас. Все будет происходить в торжественной обстановке. Сейчас сходим за шампанским, и я представлю вас друг другу.
— Кого?
— Тебя и картину.
Всю дорогу до ближайшего магазинчика “24 часа” и обратно Снегирь хранил молчание. Я видела, чего это ему стоило. Лицо Лаврухи ходило ходуном, щеки вздувались, а рот постоянно растягивался в улыбке. Я начала бояться — как бы Лавруху не разнесло изнутри.
— Если ты не освободишься от тайны в ближайшие пять минут, тебя хватит апоплексический удар, — припугнула я Снегиря.
— Уже хватил, — признался Лавруха. — Как только Ванька снял ее в инфракрасном излучении и мы сделали спектральный анализ.
— Так быстро? — удивилась я.
— Они получили новое оборудование, американское… Компьютерная обработка данных. Ладно, все это неважно. Важно то, что ты умница, Кэт!
…Я знала Ваньку Бергмана много лет, но еще никогда не видела его в таком возбужденном состоянии. Его изящная, построенная по всем правилам золотого сечения лысина то и дело покрывалась испариной, а по вискам струился пот. Ванька сидел на стремянке возле стены, заставленной стеллажами со специальной литературой, и рылся в каком-то журнале.
11
Жан Белльгамб (1470 — 1534) — нидерландский художник