Страница 92 из 186
Я бы хотел, чтоб сегодня все работники театра призадумались вот над чем:
А ведь Музей-то сохраняет и делает рельефным не только то, что служит к славе театра; в своем глубоком, благородном, историческом объективизме он занимается и нашими слабостями, и нашими ошибками, и нашими преступлениями. Все, что мы сейчас делаем, он подберет в красках, в письмах, в фотографиях и покажет будущему.
Не вспоминать ли нам почаще об этом ласковом, но правдивом летописце? Да вспоминать в самой гуще нашей работы! Ведь не уйти нам от суда музея, как не уйти…[874]
Спасибо Вам и Вашим товарищам большое за Вашу бережную и любовную работу. И от души желаю Вам сил, здоровья и удачи.
Не могу не вспомнить в этот день первого основателя музея Порфирия Артемьевича Подобеда, которому прошу послать мой привет…
Ваш Вл. Немирович-Данченко
{392} 468. Из письма О. С. Бокшанской[875]
20 мая 1932 г.
20 мая 1932 г.
… По вопросу Константина Сергеевича о репертуаре будущего года:
Что я могу сказать? Чтоб я мечтал о чем-нибудь очень определенном — у меня этого нет. Из старой литературы мне приятней всего думать о «Войне и мире»[876]. Булгаков обещал, кажется, дать синопсис?..[877]
Остаюсь при желании поработать с Качаловым над «Тартюфом».
«Мария Стюарт»?.. Не могу отделаться от впечатления чего-то старо-старо-провинциального. Единственное оправдание постановки — дать Еланской великолепную роль, чего она вполне заслуживает. Но уж это одно ставит вопрос о постановке на старо-провинциальную почву. Еланская к Марии Стюарт подходит только темпераментом. Но Мария Стюарт, умевшая иметь около себя Мортимеров средствами женщины, Мария Стюарт католичка, Мария Стюарт такая, что будь она на месте Елизаветы, она бы так же обезглавила Елизавету, как та ее, — все это, конечно, пролетит мимо, как летело мимо и у Ермоловой, и у Пашенной, и у всех великолепных Марий только по темпераменту.
А как это Лейстеры, Шрюзбери и др. лорды? Наши-то Добронравовы?.. Они этого никогда не умели, не умеют, никогда не будут уметь, да и нет в этом умении никакой надобности.
Я помню, когда Островский был привлечен к управлению Малым театром и пересматривал репертуар, он сказал после «Марии Стюарт»: «Как это портит русских актеров!»
А играли Ленский, Южин, Федотова, Рыбаков, Правдин…
Куда же Судакову, всегда склонному к вульгарности, одолеть такие задачи? А без этих задач: старая русская провинция…
Все это я пишу для Константина Сергеевича — Судакову и исполнителям не надо пока говорить это…
{393} Может быть, можно сократить трагедию до короткой пьесы в несколько картин? Ради нескольких великолепных театральных сцен. Сделать отрывок?
Нет, меня этот спектакль не увлекает[878].
«Таланты и поклонники»? Тарханов совершенно прав, что эти пьесы надо играть первоклассным мастерам и индивидуальностям. Но эта пьеса, как и «Бесприданница», такая обаятельная, что всегда приятно позаняться.
С наибольшим интересом я занялся бы новой современной пьесой. …
469. Коллективу Государственного Музыкального театра имени Вл. И. Немировича-Данченко[879]
14 октября 1932 г. Сан-Ремо
14 окт. 1932 г.
Сан-Ремо
Я поздно узнал о новом юбилее «Анго»[880], поэтому и мой привет театру — с большим опозданием.
Милая «Анго» доставила много радостей. И неплохо нет‑нет и оглядываться на нее внимательнее. Что в ней заложено такого, что до сих пор пленяет и о чем не надо забывать?
Прежде всего — ее природная красота. И вот первый завет: работать над произведениями только высоких качеств, не временного, не случайного интереса. Содержание «Анго» хоть и старое, но крепко республиканское; драматургическая структура исключительно мастерская; музыка — до сих пор неувядаемой прелести. И все вместе подчинено важнейшему закону искусства — стилю.
Второе, что заложено в постановку «Анго», — молодая, самоотверженная любовь исполнителей, соединенная с известной долей мастерства и опыта. Важно и то и другое. Если вообще ни к какому делу нельзя относиться ремесленно, безыдейно, то любовное отношение к делу искусства — самый прочный залог успеха. «Анго» готовилась в горячей любовной атмосфере. Всех захватывала идея нового музыкального театра.
Прошло 12 лет. Очертания идеи из смутных становятся все отчетливее. Все дело растет не только вширь, но и вглубь. Уже прошли «Карменсита», «Джонни», «Сорочинская ярмарка». {394} Уже приблизились к работе громадной ответственности — новой опере нового композитора огромного таланта[881]. И труппа уже состоит не из одних стариков. Они вынесли весь театр на своих плечах через тяжелые, голодные полосы его существования, но им уже приходится потесниться, часто и много уступать новой молодежи. Опыт стариков драгоценен, но без постоянного, хотя и медленного, профильтрованного притока молодежи делу грозило бы быстрое увядание.
Великое значение имеют традиции. Но в них надо разбираться умно и самоотверженно. Я нежно люблю моих стариков за их отношение к делу очень высокой моральной ценности. Достаточно указать на этих юбиляров 600‑го представления. Какой театр может гордиться таким примером? Скажу на основании полувекового театрального опыта: одно присутствие в труппе такой преданности делу гарантирует его прочность. Еще большую радость доставляет, когда не только талантливейшие из стариков, но и малые из них обнаруживают умение схватить то «человеческое в музыке», что составляет художественную основу нашего театра.
Но есть и оборотная, вредная сторона традиций, как: рабское подчинение раз утвержденному внешнему рисунку; неподвижность первоначального образа; неприкосновенность толкований и т. д. Хотя бы это и было раньше подсказано мною.
Формальное подражание, внешнее, не по существу, может вести только к удушению свободного творчества.
Очень трудно вашим руководителям. Надо поддерживать непрерывный приток молодых сил, но подчинять их благороднейшим традициям театра; надо бороться с анархической беспорядочностью, но дать свободу развитию сил.
А требования все растут — и вокальные и музыкальные!
Вот мысли, набежавшие у меня к 600‑му представлению «Анго».
Посылаю вам их вместе с горячими пожеланиями дружного единения всего коллектива.
Вл. Немирович-Данченко
{395} 470. А. М. Горькому[882]
23 октября 1932 г. Сан-Ремо
23 окт. 1932
Италия, Сан-Ремо
Villa «Adriana»
Дорогой Алексей Максимович!
Я рассчитывал написать это письмо к Вашему юбилею[883]. К сожалению, вправе сделать это только теперь.
Я занят книгой воспоминаний, по контракту с американским издательством[884]. Это не просто «мемуары», это — полосы Художественного театра, куски, в которых мои личные воспоминания перемешиваются с характеристикой настроений и направлений Художественного театра: Чехов и новый театр; Горький; Толстой; пайщики и общество; цензура.
Искусство и жизнь переплетаются в простом рассказе.
Я, не закончив еще «Чехова», оторвался, чтоб написать отдел «Максим Горький» к Вашему юбилею. Теперь я его окончил.
С первой нашей встречи в Ялте. Мои поездки к Вам в Нижний, в Олеиз, в Арзамас. Постановки. Главное: «Горьковское» в Художественном театре, в его искусстве и в его быте, — нисколько не похожее ни на «Чеховское», ни на «Толстовское».
Мне самому эти записки дали много хороших часов. Засверкали опять картины первых встреч Художественного театра с Вами. Черты взаимоотношений обрисовались в памяти с той монументальной рельефностью, когда частности и мелочи отпадают, как засохшие листья, даже не тронутые воспоминаниями, когда остается только крупное, стоящее быть переданным новому читателю.
Ровно 30 лет прошло с постановки «Мещан» и «На дне». Тогда я испытывал к Вам чувство самого искреннего восхищения, теперь вместе с благодарностью за прошлое испытываю изумление перед работой, не имеющей примера в мировой литературе, какую Вы проделали за эти 30 лет над собой и своим гением.