Страница 50 из 186
Не все это может Вас интересовать, да и невозможно — в письме. А выделить из всех моих впечатлений что-то — мне трудно. Поэтому не взыщите за беспорядочность письма.
Я попал на «Зеленое кольцо» в его 4‑е или 5‑е представление — до того был долго болен. Газеты расхвалили спектакль, но пьесу не одобряли. Я шел, не настроенный против пьесы, но и не склонный защищать ее от нападок. Смотрел я два полных представления и в третий раз еще сценами (для проверки интересовавших меня частностей). Я застал в студии атмосферу повышенную, радостную, но в первое мое присутствие несколько тревожную. Впрочем, к концу спектакля студия уже не стеснялась меня.
Общее впечатление было таково, что оба вечера я провел с большим удовольствием. А я в редком театре не жалею среди вечера о пропавшем даром времени. Что исполнение нравится всей публике — слишком ясно, но почему уклончиво отношение к пьесе, я и сейчас недоумеваю. На всем спектакле печать — позвольте так выразиться — искренности и здравого смысла. У этого спектакля хороший, здоровый цвет лица и ясный, спокойный взгляд. (Извините за этакую фигуральность.) И идет это впечатление не только от исполнителей. Мне даже кажется, что исполнение потому и хорошо — свежо, здорово и искренне, что оно доверчиво отдалось автору. При этом определенное впечатление сценичности пьесы. Она развертывается с уверенностью, без задержек, но и без комканья, с ясностью конечных задач. Весь рисунок сделан твердо и легко. В первый же раз, когда я был, я встретил там одного критика (из лучших в Москве), он смотрел уже вторично, — так ему нравится спектакль, а к пьесе все-таки относится отрицательно. После 3‑го действия я решительно сказал, что и пьеса мне нравится. Он начал опровергать меня рядом разных формул, но не разубедил. И после второго раза я утверждал, что пьеса никак не может заслуживать порицаний. Нет, тут есть какая-то предвзятость. Пусть пьеса не восхищает, потому что в ней мало {203} красочно-художественного блеска или даже потому, что сама антитеза — не от горения сердца, не пылкий призыв горячо верующего автора. Но она сценически — стройная, написана искренно, с отлично очерченными простыми, жизненными фигурами. Отношение к антитезе у автора добросердечное, наблюдательное, не больше. Это дает пьесе, выражаясь на театральном жаргоне, легко-комедийный тон, этот тон крепко схвачен и общим исполнением. И это не мешает настоящему драматизму — и по всей главной роли, и в третьем действии. В этой общей тональности отлично уловлен на сцене ритм пьесы и (знакомое Вам) «сквозное действие». Может быть, когда Вы увидите, Вы найдете, что кое-что в пьесе излишне опрощено. Может быть, Вы пожалеете, что за почти стихийной жизненностью событий, как они развертываются в этом спектакле, не звенит, не кричит поставленная Вами антитеза, — тогда между Вами и режиссерами завязался бы, вероятно, такой же спор, как между мною и Дмитрием Сергеевичем[398] по поводу «Будет радость». И я, конечно, буду на стороне студийцев. Основная мысль пьесы была и в их работе руководящей, без всякого уклона, но деятели сцены этого направления не хотят быть мертвым орудием проповедника.
Впрочем, так как я был далек от работы и пьесу забыл, может быть, и я нашел бы, что молодежь могла бы найти тон столь же искренний, но более «боевой»… Не знаю, не буду останавливаться на этом[399].
Факт тот, что 2‑я Студия пошла без всякой критики по стопам своей метрополии. Еще определеннее в сторону актерского «искусства переживаний», свежее и вооруженнее в приемах простоты, еще не обремененная нажитыми «штампами» и трафаретами, но зато и не позволяющая себе роскошь витать со всеми своими переживаниями над землею…
В этом отношении 2‑я Студия в моих глазах развивает искусство Художественного театра количественно, но не качественно. И место для какой-то студии, в настоящем значении этого слова, остается все еще не занятым. Может быть, оно {204} займется не молодежью, а частью артистического персонала. По крайней мере, сейчас в театре производится энергичная, групповая работа. Скоро увидим, что из этого выходит.
Возвращаюсь к «Зеленому кольцу». Спектаклю помогло решительно талантливое исполнение главной роли, скажу даже — исключительно талантливое[400], очень приятный Стахович[401], хорошая, нервная игра Качаловой-Литовцевой[402] и — больше всего — счастливая случайность, что спектакль рос в атмосфере юности, полной надежд, на пороге того царства, куда несет ее мечта. Это — то же, что сверкало в первых спектаклях Студии первой, то же, что заливало светом первый год Художественного театра, то, что не заменимо никаким «искусством», техникой, что не повторяется. Своего рода аромат первой любви. Тут все — вера в «лучезарное» будущее, все на высоте настоящей, чистой этики, все облагорожено, все не тронуто рукой закулисной действительности. Охлаждать этот их общий порыв было бы преступно, но разделять их веру, что так будет и всегда, — глупо. Не хочется даже рассеивать их заблуждения относительно настоящего.
Все они, даже в Первой студии, все-таки стремятся в театр. Маленькую роль в театре предпочтут большой в студии. Спрашиваешь их — зачем? И понимаешь, что в честолюбивой мечте о более широкой аудитории нет ничего худого. Она — не от каботинства, а от артистичности.
Но попробуйте перенести этот пленительный спектакль на сцену Художественного театра. Успех «Зеленого кольца» очень большой. Такой же, как «Сверчка» в Первой студии. «Сверчок» сыгран уже около 175 раз и может быть сыгран еще [не] раз. Неполных сборов не бывает никогда, ни на одной пьесе. «Зеленое кольцо» сыграли уже, должно быть, раз 25, а ведь еще не было ни одного анонса, ни одной афиши. Если бы перенести в Художественный театр и объявить продажу билетов сразу, скажем, на 10 – 15 спектаклей, то в несколько дней все билеты были бы проданы. Но впечатление едва ли было бы тенью того, какое получается сейчас в «студии». И это не мое мнение только, а и Станиславского. Первая студия работает уже 5‑й год, и вряд ли среди ее руководителей остался {205} кто-нибудь, кто еще верил бы в возможность перенести любой из их спектаклей с одинаковым успехом из студии в театр
Почему же это?
Вот тут-то и начинается сложность загадок и разгадок. Тут и гипноз интимной обстановки — и не только то, что это маленький театр, а именно — что это частная небольшая квартира. И что исполнители могут не форсировать ни голосов, ни переживаний, а, стало быть, сохранять в полнейшей чистоте искренность и индивидуальности. И что им на подмостках надо делать не более 5 – 6 шагов, как привычно в комнате, и потому можно не рисковать обнаружить угловатость движений. И что при наличности какого-нибудь темперамента его хватит на 8 – 10 рядов стульев. И что ни одна удачная подробность не пропадет, а неудачи легко затушуются. Трудно перечислить все выгодные особенности этой интимной атмосферы. Публика не понимает. Перенесите спектакль на большую сцену, и у публики сразу раскроются глаза. И не надо. Не потому не надо ей раскрывать глаза, что это помешает кому-то эксплуатировать ее, а потому что публика с раскрытыми глазами видит еще меньше, чем с закрытыми. Поняв кое-что, она свалит в одну кучу и то, что было скрыто от нее «трюком», и те драгоценности студийного спектакля, которые не были кажущимися, а исчезли только потому, что не успели созреть настолько, чтоб преодолеть грубую акустику большой аудитории.
Нужен исключительный опыт и еще какие-то качества, чтобы, следя за спектаклем студии, различить: 1) что по существу ординарно, а кажется неординарным благодаря интимной атмосфере; 2) что хорошо здесь и останется хорошим на большой сцене, хотя бы после некоторых технических работ; 3) что здесь совсем не замечается, а на большой сцене окажется гибельным и — самое интересное — 4) что чудесно и имеет полную самодовлеющую ценность, но только в интимной обстановке, здесь, в студии, непременно в интимной. И вот это последнее может спутать все соображения, все расчеты. Как самое дорогое оно и привлекает наибольшее внимание, и расстаться с этим, ради широкой аудитории и каких бы то ни было общественных задач, для эстетизма, мучительно. Что выйдет из этой молодой актрисы, играющей в Вашей пьесе {206} героиню, можно едва угадывать. Пустите ее сейчас на большую сцену, она не произведет и ничтожной доли такого впечатления, как [и] Зуева[403]. А через 3 – 4 года, когда станет актрисой большой сцены, вероятно, что-то важнейшее в ней переродится в иное. Теперь же… Рощина-Инсарова очаровательная актриса, но кто бы и как бы ни убеждал меня, я не могу себе представить, чтоб предпочел ее Тарасовой. Это даже не сравнимые величины. В другой плоскости. И никогда актрисе какого угодно таланта не дать такую убедительность самой высокой чистоты…