Страница 122 из 186
Книппер приехал из Ирана, куда летал от вас…
А в театре Руставели уверены, что дело со мной пойдет так: вот через несколько дней я встану, значит, через недельку начну постановку… которую сдам примерно в декабре!
Кстати, во избежание разных кривотолков.
С театром Руставели с первых же дней моего приезда завязались переговоры о моей работе. Я ставил вопрос так: не знаю еще, как пойдет зарплата из Москвы; если мне ее будет хватать, то никаких денег я брать с вас не буду. Буду работать сколько смогу и как смогу. Если же не хватит, буду брать с вас, хотя бы и много. Такая форма их не устраивала, чисто канцелярски, бюджетно. И кончили на том, что театр назначил мне 4 000 в месяц. Однако прошел октябрь, прошел ноябрь, я работать не начинал и потому денег не брал. Но в декабре приступил. Сначала к ряду бесед. Провел две и уже получил первую плату за декабрь и — свалился. Болезнь — {528} январь, потом февраль я не работал и от всякого жалованья, конечно, отказался. Они настаивали на «бюллетене» и еще чем-то — я отклонил. Так больше ничего и не получал. Но так как я подготовил полностью план работы и действительно через несколько дней могу начать репетиции, то так и сказал: сколько понадобится, я, может быть, возьму потом, когда дело покатится. А до тех пор — ни рубля.
(Хотя мне уж давно не хватает моих зарплат!!.) Пишу об этом, повторяю, во избежание болтовни. Вы знаете, как это бывает, когда речь идет о деньгах. Наверное, уже треплют где-нибудь, что я получаю несметные деньги!..
О чем я хотел записать, когда взялся за перо??. Не помню… Заговорил о другом, а главное и забыл… А может быть, оно не главное…
Очень славная телеграмма Виленкина, поздравительная. Едва ли не лучшая. Превосходная — от театра, Москвина[1256].
От Вас — ни звука! Очевидно, где-то по пути завалялась. А может быть, и не посылали отдельно? Конечно, Вы со всем театром!
Телеграмм у меня без конца, отовсюду и от лиц, и от учреждений.
Да, вспомнил! Среди телеграмм есть одна, не лишенная курьезика. От Еланской. Вот: «Поздравляю хорошего учителя Сталинской премией. Желаю здоровья, победы, нашей встречи. Любящая Вас Еланская». Весь тон и искренний и теплый настолько, что не допускает подозрения в желании сделать легонькую шпилечку. А между тем что значит этот удовлетворительный балл моим достоинствам: «хорошего» учителя? Что если бы милая Клавдия, справляя юбилей, получила от меня такой привет: «… от всего сердца с любовью поздравляю неплохую ученицу…»
Телеграмму мне читали. Я переспросил: «дорогого» учителя?.. Пауза… «Нет, очень ясно… хорошего».
И повезло телеграмме. Часа через два мне принесли ее же, во втором посыле. И там же признаются мои неплохие педагогические заслуги. Обе у меня целы. Так как между мной и Клавдией всегда была стена, которую не могли сдвинуть ни мой педагогический дар, ни мое нежное отношение к самой {529} Клавдии, то я думаю, что и здесь она хотела написать что-нибудь вроде «любимого» учителя, или «замечательного», но мысленно испугалась «стены» и поправила. Но ведь стена в это время находилась в Челябинске? Да, но и она торжествовала учительское признание…[1257]
Всю эту историйку, пожалуй, не передавайте Клавдии. Или передайте в хорошую минуту, не огорчите ее…
28/IV.
Вот два дня занимался телеграммами в Москву о моем возвращении в июне. Не рассказываю, так как пока эти строки дойдут до Вас, — если даже еще дойдут, — то Вы все будете знать.
Сколько я издержал на телеграммы за все это время!! МХАТ оплачивает Нежный, а Музыкальный?!.
Нет, относительно напечатанных отрывков из моих воспоминаний Вы ошиблись. В грузинской газете («Коммунист») напечатаны куски первой части, а в «Заре Востока» куски из второй части. Вся рукопись у меня имеется[1258].
Все протоколы, стенограммы заседаний Комитета сталинских премий в отдельной папке будут Вам переданы; у меня…
Вчера получил «почтой» поздравительные телеграммы — Вашу, Орловской, Гошевой, Зуевой, Лопатина с Комиссаровым… от 13‑го!
Поблагодарите от меня их. Очень.
29/IV.
Вот не знаю, посылать мне Кнебель или нет?.. Я тут среди разных диктовок начал большую, важную для МХАТа, на тему, что именно важного для нашего искусства было в работе по «Трем сестрам». План этой записки — борьба со штампами, с одной стороны, и все то, позднейшее, с другой; отношение к возобновляемой пьесе, как к новой, поэзия, крепость зерна, простота, мужественность, физическое самочувствие и т. п. и т. д.
Но продиктовал я только начало, как бы программу. И вот думаю переписать и послать Марии Осиповне[1259] на помощь в работе по «Вишневому саду». А боюсь, выйдет ни то ни се…
{530} Кстати, о ней. Калишьян телеграфирует, что театр будет ходатайствовать перед Комитетом искусств о награждении ее за работу по «Курантам». Сделано это? Это было бы величайшей несправедливостью не сделать. У меня это в памятке…
Сейчас только прочел строки обо мне, по поводу Сталинской премии, в «Литературе и искусстве». Очень мне понравилось! И глубоко, и точно, и сжато. — Крути[1260].
30/V.
Даже послал в редакцию вчера же телеграмму, чтобы передали Крути мою благодарность.
Получил вот только что Ваше письмо от 11 – 12‑го о Болдумане — Забелине, Жене, Герасимове[1261], о том, как у вас приняли сообщение о Сталинской премии.
Телеграмма, которую я послал Грибову, у меня занотовалась в записочке «фрагменты из сценической философии». Телеграмма написана тяжело, трудно понимаемо, но те, очень немногие, кто проникся моими идеями, поймет и даже найдет в этой телеграмме целую программу[1262]. Можно бы поместить в газете под заголовком «Вл. Нем.‑Данч. и А. Н. Грибов в “Кремлевских курантах”». Как Грибов добивался, какими путями шел, как я вдохновлял его «большими идеями» и подсказывал (а то и показывал) тончайшие сценические приемы, как он был «великолепно настойчив» и почему я получил полное, настоящее удовлетворение, хотя бы и умерев в его индивидуальности…
… Тбилисская поездка МХАТ давно отпала!
«Грозный» Толстого — хорошо бы работать, но параллельно с Судаковым??!!!..[1263]
И до чего мне досадно, если Толстой не позаймется пьесой еще и еще. И потом — еще! Но лучше Хмелева — Грозного не выдумать[1264]. А в Малом берут какого-то Гамлета из Воронежа[1265].
Моя мечта — право, несмотря на мой возраст, стало мечтой: «Антоний и Клеопатра». Ах, как я хорошо и много подумал!..
Третий день я встаю с постели, одеваюсь, но на волю еще не выхожу. Теперь надо месяц — «Барвиха»!
{531} 589. М. О. Кнебель[1266]
Конец апреля 1942 г. Тбилиси
Что в моих глазах важного в постановке «Три сестры»? Какими путями достигнуты такие блестящие результаты? Я считаю этот спектакль, как выражаются у нас, потолком театрального искусства. Это вершина, к которой, можно сказать, даже полусознательно стремился Художественный театр, начиная с «Чайки», с первого же года. Как будто бы 40 лет шло только развитие и ожидание тех театральных начал, какие были заложены мной и Станиславским в последние годы.
Успех последней постановки «Трех сестер» можно расценивать по двум линиям, так сказать, негативной и позитивной, т. е. устранение накопившихся штампов, устранение отрицательных явлений в искусстве Художественного театра, и внедрение и углубление новых элементов постановочного творчества. К первому относится:
1. преувеличенное и искривленное пользование приемами «объекта»;
2. борьба с затяжным темпом;
3. так же как и первое, дурно понятые приемы так называемой системы Станиславского в восприятии того, что происходит на сцене;
4. борьба с выработавшейся привычкой говорить, ради плохо понятой простоты, себе под нос;
5. засорение текста;
6. сентиментализм вместо лирики.
Ко второй области, положительных элементов, надо отнести:
1. хорошо выдержанное, крепкое зерно спектакля;
2. прекрасно понятый, схваченный и проведенный «второй план»;