Страница 118 из 186
Но не будем ни терять времени, ни быть сороконожкой, не знающей, с какой ноги начать[1198].
Что бы он там ни говорил, Вл. Ив., мы есть такие, какие есть: что попало нам в сознание, примем и исправим, а что не попало, будем делать так, как умеем. Но не угнетаться и не терять времени!
Можете все это прочесть товарищам.
Ваш Вл. Немирович-Данченко
{510} 574. М. Б. Храпченко[1199]
20 марта 1941 г. Москва
20 марта
Дорогой Михаил Борисович!
Я опять по поводу жалованья Качалова и Москвина. В этом пункте у Вас решительно какая-то ошибка. Даже в последней нашей встрече я уловил нотку, что в Ваших глазах Садовский, например, — то же, что Качалов и Москвин. Это же грубейшая недооценка. Я очень ценю Садовского, Климова, Яблочкину, Книппер и т. д., но Качалов и Москвин головой выше всех «народных» СССР, получающих одинаково по 3 тысячи руб. У Садовского нельзя найти во всем его репертуаре ни одной роли такого масштаба, такого создания, каких у Качалова легко насчитать восемь-десять! Юлий Цезарь, Иван Карамазов, Анатэма, Карено, даже Бардин, Барон — это то, что мне сразу приходит на память. Таких созданий у его товарищей нет. Что касается Москвина, то я не знаю ни одного актера, у которого были бы такие блестящие исполнения по синтезу формы и содержания, глубине образа и яркости его выражения: Федор, Лука, Епиходов, Опискин, Снегирев — опять-таки первые, приходящие мне на память.
Как можно ставить этих двух на одну доску со всеми, хотя и прекрасными актерами.
А они у Вас получают даже меньше Леонидова. Почему?
И Вы за них не боретесь. Простите, но здесь какая-то канцелярская уравниловщина.
Говорю со всей убежденностью моего полувекового опыта: равных этим двум актерам нет во всем Союзе.
С искренним приветом
Вл. Немирович-Данченко
575. А. М. Бучме[1200]
4 мая 1941 г.
Телеграмма
В дни расцвета Вашей актерской жизни желаю надолго сохранить свежесть и заразительность Вашего прекрасного таланта.
Немирович-Данченко
{511} 576. В. Каймакову и Н. Золотухиной[1201]
18 июня 1941 г. Москва
1941 г.
Милые ребята!
Мне грустно, что в ответ на Ваш горячий порыв приходится писать слова, как холодный душ.
Все Ваше письмо — это сплошное зазнайство, даже мало простительное детским невежеством.
Вы себя несколько раз называете «большим талантом». Сначала кажется, что вы шутите. Вы не имеете никакого понятия о том, что такое талант. А есть у вас сценический дар или нет, это может определиться лет через пять! Сейчас у вас только горячее желание. Но чтобы это желание осуществилось, чтобы через несколько лет вы могли попасть в театральную школу, вам надо прежде всего учиться, учиться и учиться; надо прежде всего быть хорошо грамотными. А судя по вашему письму, вы даже для 6‑тиклассников мало грамотны.
Второе — вам надо преодолеть ваше зазнайство. Можете, конечно, и вчитываться в лучшие драматические произведения. Можете и «представлять», для себя, как забаву, но не отдавайте этому занятию время, оторванное от общей учебы, от физкультуры, не считайте это пока вашим важнейшим делом.
А главное, повторяю, — учитесь.
Вл. Немирович-Данченко
577. В. Г. Сахновскому[1202]
9 августа 1941 г. Москва
9 августа 1941 г.
Милый Василий Григорьевич!
Уезжаю с некоторым беспокойством за Вас и недовольством, что Вы меня не слушаетесь. Требую, чтобы Вы берегли себя, не рвались на работу без достаточно отдохнувших сил. Поймите же, что Вы чрезвычайно нужны театру. И нужны здоровым[1203].
Буду надеяться, что письмецо это дойдет до Вашей воли.
Ваш Вл. Немирович-Данченко
{512} 578. М. Б. Храпченко[1204]
Сентябрь (после 10‑го) 1941 г. Нальчик
Плохо понимаю, но доверчиво подчиняюсь[1205].
Здесь очень просят спектакля, целой пьесы. Наши тоже очень охотно идут на это. Намечаем, что можно сделать. «На дне», «Мудрец», «Царские врата», «Последняя жертва».
Прежде всего необходимо оставить тут Тарасову. Без актрисы ни одной пьесы. Кого-то еще попросим прислать сюда. Перекинусь с Калужским и Калишьяном.
Хочу — раз тут Качалов и Тарасова — тронуть «Антония и Клеопатру».
«Последнюю жертву» начал уже.
По этим спектаклям прочту здешним актерам лекции.
Прошу прислать Орловскую[1206].
Нежный всегда около меня. Здесь готовят Вам коллективную просьбу, чтоб его не отзывали. Нужен до крайности, до всех бытовых мелочей.
Пришлите бригаду Музыкального театра (включив моего сына).
Здоровье мое было бы превосходно, если бы не большие затруднения с диетическим питанием. Это же мешает мне съездить в Тбилиси.
Наши непрерывно участвуют в госпитальных концертах.
Композиторы и художники получают заказы.
579. В. Г. Сахновскому[1207]
19 сентября 1941 г. Нальчик
19/IX
Дорогой Василий Григорьевич!
Если бы Вы почуяли, как часто и помногу я думаю о Вас, Вы, может быть, были бы тронуты. И как я хочу, чтобы Вы были здоровы-здоровы.
И право, Вы сделаете гораздо больше, если будете стараться работать, как говорили в старину, — методичнее. Это, очевидно, значило меньше тратить нерва.
Как-то у Вас там дела? От Ольги Сергеевны[1208] давно уж не имею вестей, с неделю!
{513} Вот возьму да и уеду в Тбилиси![1209]
Как же Вы будете с Тархановым, если он приедет до выпуска «Курантов» с Хмелевым?[1210] Только решительно не допускайте, чтоб…
Погодин писал пьесу о Ленине, Леонидов ставил пьесу о Забелине[1211], а не вышла бы теперь пьеса о матросе Рыбакове, или даже просто пьеса о Ливанове[1212]. Боритесь крепче.
Ну, будьте здоровы!
Я писем почти совсем не пишу.
Это вот воспользовался «оказией» — поездкой Аллы Константиновны[1213]. Должен сказать, что она давно уже готова ехать в Москву, без всяких колебаний.
Привет Вашей жене и находящимся около Вас в МХА Те.
Вл. Немирович-Данченко
580. Из письма Е. Е. Лигской[1214]
28 сентября 1941 г. Нальчик
28 сентября
Я посылаю Вам письмецо от 19‑го — доказательство растрепанности, в какой находится переписка. Во-первых, как-то совсем не хочется писать, когда знаешь, что письмо дойдет в лучшем случае на 8‑й, 9‑й день. А события, и настроения, и обстановка так меняются. Во-вторых, я совершенно обратился в буриданова осла, да еще сложнее. Тот не знал, из какой из двух вязанок есть, а я — из трех. Ложишься спать. — Нет, в Москву! в Москву! Утром налаживаешь Москву: не хочу слушать Храпченко, ничего страшного в Москве нет, а если и есть, почему я должен составлять исключение? Бомбежка по пути? — Преувеличение! Иду в Совнарком говорить по прямому проводу с Храпченко. «Нет, нет! Оставайтесь!» — «Да почему Вы так настаиваете на том, чтобы я оставался?!» — «Не я настаиваю, а кто послал Вас. И не могу говорить подробнее по телефону».
А погода летняя, тихая, горы сверкают снежной белизной… Ладно! Остаюсь.
Проходит день. Скучища! Тощища!
{514} Еду в Тбилиси. Там уже ждут! Сговариваемся с Нежным, он меня будет сопровождать. Телефоны, запросы. Едем по Военно-Грузинской дороге. Все время на зисе, от Нальчика. В Орджоникидзе отдыхаем, и т. д. и пр.
Следующий день. А чем меня там будут кормить?[1215] А хватит ли меня? Ведь надо будет смотреть грузинский драматический, оперный, русский драматический и по каждому выступать и выступать вообще, и банкеты!.. Не выдержу, «не забывай о возрасте!» Да и 400 километров автомобиля! Нет, остаюсь в Нальчике. Работать! Диктовать! Давайте сюда Орловскую. Потом все снова — сначала. Нет, в Москву! Нет, остаюсь! Нет, Тбилиси. И еще выписать сюда наших. И так иногда буквально каждый день. Нежный измотался: то места в поезде (отсюда мягкого вагона не получить, надо из Тбилиси. Это было одним из соблазнов Тбилиси: оттуда прямо до Москвы!). То машину на 400 километров, то телеграммы, то телефоны!.. А тут еще смена военных вестей! Да слухи, да рассказы приезжающих.