Страница 116 из 186
У всех движения тихие, медленные, мягкие, как во всем городе. Но за этой тишью страсти острые, злые, колючие, как во всей кровавой истории Венеции…
Пленительная баркарола обнимает весь акт, все события, и сдержанные расчеты на разорение игроков (главнейший доход), и смертоносную ревность, и самую огневую страсть, и исчезновение образа человеческого, и убийство — и все это в легком прибое волн у подъездов, в мягких коврах, в кружевных узорах, в улыбке и поцелуях, быстро и бесшумно сменяющих кровь и смерть.
В. Н.‑Д.
Разные мысли о Венеции…
Роль Никлауса в этом акте??
Если его дуэт с Джульеттой (Баркарола) еще можно как-нибудь оправдать… гость, полувнимательно, полуравнодушно, то дальше?
Во всяком случае, дуэт — не Янко, у которой как раз нет необходимейших здесь низов. Может быть, это просто какой-то влюбленный в Джульетту юноша? или лаццароне?.. С хорошими низами.
Дальше — сцена Гофмана с Никлаусом вовсе никчемная. Музыкально ее можно использовать для режиссерских целей.
И дальше Никлаус болтается, может он быть, может и не быть. Даже для ансамбля не нужен, хотя и поет там что-то. А уж крик в конце: «Полиция!» совсем ни к чему. Там, когда произойдет убийство, то необходимая для таких частых казусов прислуга, уже увидевшая, куда клонится дело, уберет труп моментально, зная, куда его девать.
А может быть, у режиссера имеется такая мысль, что если при Гофмане всегда состоит черт в разных видах, то состоит {502} и друг? Но тогда и ему хорошо бы быть в разных видах. Не в одном же и том же он виде за все эти годы разных любовных драм Гофмана?
Все больше думаю, что акт должен быть разорван на эпизоды, иногда даже без боязни пауз — конечно, очень коротких. Эпизоды здесь совсем не связаны драматургической сцепкой, одним сквозным действием. Даже наоборот, сквозное действие именно в отдельных эпизодах, в их ритме, медлительном, баркарольном, каком-то внешнем покое, в розни сцен. И как пели Баркаролу; и как перешли в одну из гостиных или внутренний садик, где слуги дают прохладительное, мороженое, оршад; и как в мягком, поэтическом, улыбчивом настроении вступила вакхическая песнь; и как пошли играть, в самой неторопливости притворяясь, что внутри не клокочет жажда выигрыша; и как двигается Джульетта, точно купается в тепле южного вечера, ничем не обнаруживая, что физическое наслаждение жизнью не мешает ей все замечать, видеть все и всех насквозь, там, в ее хищнических желаниях все найдет свое место, и нужный ей Дапертутто — богат, и владеет ее душой, и ревнивый Шлемиль — черт его знает, чего доброго шарахнет кинжалом! И самое искреннее увлечение Гофманом, то есть самое искреннее желание отдаться ему на какой-то короткий, похотливый отрезок времени… отдаться поэту! Так я хочу… даже слезы, что он хотел уйти не простившись — злые, ревнивые, но настоящие, искренние… И большой любовный дуэт — у самой постели, даже двери не побоялись запереть; и этот секстет, когда все задержали свои готовые вспыхнуть огнем страсти, секстет, переходящий в конце на pianissimo; и этот выход, спуск на гондолу, и опять аккорды Баркаролы, — словом, все эпизоды — в этом баркарольном ритме. Лишь кое-где взрываются быстрые, острые моменты, секунды…
Кажется, я уже заметил, что вакхическая песнь не должна быть банально оперно-бравурной. Хотя она, вероятно, так написана. Думаю, что и увлечение Гофмана Джульеттой — в ритме Баркаролы. Не одинаков же его любовный пафос в трех случаях, не все же он театрально пылает ко всем трем женщинам. Разные краски любви. И винные вспышки не одинаковые. Зависят от атмосферы данной ситуации. Подчеркиваю, {503} что характернейшая атмосфера игорных домов — мягкие ковры и тишина. Это страшнее. И не только в самой игорной зале. От нее диктуется настроение и всех окружающих гостиных.
Попробую отметить эпизоды.
Мне кажется, что в этих набросках за каждой фразой — право, за каждой фразой — режиссер найдет важные задачи. Поэтому хотелось бы, чтоб к моим наброскам отнеслись внимательно, даже если кажется, что мои мысли не вполне соответствуют всем указаниям Оффенбаха.
В. Н.‑Д.
570. Коллективу Оперного театра имени К. С. Станиславского[1189]
7 февраля 1941 г. Барвиха
7 февраля 1941 г.
Барвиха
В день празднования 20‑летия театра 7 февраля 1941 г.
Врачи санатория лишают меня радости лично приветствовать и дорогих юбиляров и весь коллектив.
Тем глубже, в невольном одиночестве, переживаю я цепь воспоминаний:
о том, как 20 лет назад начиналось это дело, такое маленькое по виду и такое огромное по содержанию;
о Вашем чудесном вожде, который повел Вас одновременно с яркой художественной смелостью и с мудрой осторожностью, о его горячих, страстных мечтах укрепить оперу на крепких сваях подлинного искусства, о том, через кого мы связаны неразрывным духовным родством, — о Константине Сергеевиче Станиславском;
в этой цени воспоминаний и Ваши лучшие достижения, к которым мы всегда относились с ревностью, но и с глубоким уважением;
и чувства сердечной признательности за то прекрасное содружество и в коллективе и в руководстве, которое опрокидывает вот уже 15‑й год поговорку, будто бы два медведя в одной берлоге не могут ужиться.
Вот уживаемся!
{504} И пишу вам сейчас с искреннейшими пожеланиями сил, удачи, расцвета, чтобы вы с гордостью продолжали нести ответственность —
и перед именем вашего создателя,
и перед светочем вашего искусства, именуемым Московским Художественным театром,
и перед великой Родиной, благословляющей вас на ваше трудное благородное дело!
Вл. Немирович-Данченко
571. В. Г. Сахновскому[1190]
11 февраля 1941 г. Барвиха
11/II – 41 г.
Дорогой Василий Григорьевич!
Ввиду срочности поставленных Вами вопросов отбрасываю все возражения, какие я мог бы привести как в целях самозащиты, так и по пунктам спорного порядка, и отвечаю только на то, что требует категорического и немедленного моего ответа[1191].
Вот единственная позиция, которую я не могу оставить незащищенной:
в основном репертуаре нашего театра должны быть спектакли, целиком достойные репутации и ответственности МХАТа. Это — главнейшая задача моей жизни, этого требует правительство, и это не отрицается Вами.
В этом центре сходятся — или помогают и осуществляются, или мешают и отбрасываются — все вопросы театра. Пускай это будут только спектакли основной сцены, пускай они готовятся слишком долго, но никакие вопросы самолюбия, сострадания или текущих удобств не должны засорять эти спектакли в их каждодневном движении.
Раз эта позиция оберегается, — тем лучше будет атмосфера в театре, тем благороднее будет мое чувство ко всем, кто этому поможет, — в первую очередь к Вам.
Исходя из этого, и отвечаю на центральный абзац Вашего письма (стр. 2): «Сущность этих очередных вопросов» {505} и т. д. Здесь только два пункта, встречающих мои возражения. Первый: «более широкое и смелое дублерство». Выше это же, очевидно, определяется «ответственным дублерством». Не очень ясно представляю себе это конкретно, поэтому и оговариваю, что если это надо, чтоб изменить существующую сейчас строжайшую систему в дублировании в «Трех сестрах» или в ведущих ролях «Анны Карениной», «Врагов», «Горячего сердца» и других пьес того основного репертуара, о котором я говорил выше, то дать полное согласие на такое эластичное определение я не могу: буду запрашивать о каждом случае в отдельности. Лучше всего, если бы Вы этот вопрос обставили конкретными примерами. Может быть, я не испугался бы. Против «широкого дублерства» в других пьесах и не возражал.
Второй пункт — организация школы. Повторяю, что это вопрос сложный, он еще больше сгустит атмосферу недовольных, затребует еще спектаклей и т. д. и т. д. Да это и не срочно[1192].
По всем остальным пунктам этого абзаца предоставляю Вам действовать как найдете нужным: