Страница 11 из 32
— Тебе понравилась пьеса?
— Не очень.
— Почему?
— Что-то уж очень старомодное…
Ничего не ответила она на это, но больше никогда, ни одним словом о спектакле не упоминала. На другой день поехали мы в цирк, — а я его с детства люблю, — полковник улыбнулся, — и программа в тот день была хорошая. Ну, — хохочу я от души, и вдруг замечаю, что Соня на меня как-то странно поглядывает.
Не обратил я на все это внимания, а спустя день-другой заметил, словно какая-то трещинка между нами легла. Кажется, пустяк, а вон чем это обернулась…
Полковник замолчал.
— У вас нет детей? — спросил Радин.
— В том-то и дело, что нет… — с горечью ответил полковник.
И Радин понял, как неосторожно задел он этого пожилого, с детской душой, полковника.
Некоторое время они молчали, затем Четвериков продолжил:
— Конечно, после того дня прошло много времени, я и читать книги стал, и в кино чаще хожу, бывает, даже сам ей какие пластинки покупаю.
Радин еле сдержал улыбку. Теперь он понял, что означала третья стопка пластинок, стоявшая в отдалении от столика с патефоном.
— …выписал себе «Университет на дому», «Малую энциклопедию», «Жизнь замечательных людей». Читаю все это понемножку, набираюсь, так сказать, знаний, а все же берет иногда сомнение: то ли читаю, что нужно?
— Да как вам сказать… — смущенно пробормотал Радин.
— Я понимаю… Ну и буду начинать, — с отчаянной решимостью сказал Четвериков, — начну с азов, и все одно добьюсь культуры. Самураев бил, с бандами Маньчжоу-Го дрался, и эту — он решительно махнул рукой, — крепость возьму!
— Я желаю вам успеха, Григорий Васильевич, — сказал Радин.
Темный лес надежно укрывал пограничников. Умные овчарки притаились вместе с людьми.
— Скоро белые ночи, — сказал полковник. — Ночью будет светло, как днем, вот они, — кивнул он в сторону границы, — и торопятся.
Полковник был так спокоен и буднично прост, что Радин не выдержал и спросил:
— Неужели не волнуетесь?
— В нашем деле, уважаемый Владимир Александрович, волноваться нельзя. Ни к чему. Если только он заявится, будет схвачен…
— А он может и не появиться?
— Конечно, такое бывает довольно часто. То ли изменилась обстановка, то ли ложные сведения, а то и в другом месте произойдет выброска.
Они сидели в землянке, метрах в шестидесяти от того места, где была засада.
Спокойный и решительный, точно знавший свое дело, полковник не похож был на человека, три часа назад просившего у Радина совета и помощи. «Он на своем месте, — с уважением подумал Радин. — А Соня, его жена?». И воспоминания, которые он гнал от себя, опять завладели им. Ее взгляд, ее странное, необъяснимое душевное состояние и мгновенное, еле уловимое смятение, когда они прощались у выхода…
Может быть, хотите чаю? — услышал он голос полковника. — В термосе крепкий, горячий, а вот и галеты.
Вошел майор, сопровождаемый старшиной.
— Все готово, товарищ полковник, — доложил он, кивнув головой В сторону границы.
— Садись, пей чай и расскажи подробней, — предложил Четвериков.
— Все на местах. Заставы и дозоры, оцепление и наблюдение проверены. На той стороне в течение дня ничего не замечено. Как всегда, вовремя прошли смены застав и караулов.
— Это хорошо, — одобрительно кивнул головой полковник.
— На пункте 21 и секторе 84, согласно вашему приказу, усилены секреты.
— Это тоже добре. Я думаю, что именно там пройдет нарушитель.
— Почему? — поинтересовался Радин.
— Потому что они больше оголены, кроме камышей да двух-трех кустов ничего там нет. Да и места расположены ближе всего к нашей заставе. На японо-маньчжурской границе мы почти всегда ловили эту нечисть именно там, где всего опасней был переход.
Полковник взглянул на часы.
— Скоро полночь… Пора на воздух. Наступает самая темень.
Они вышли из землянки.
Было тихо и тревожно. Так, по крайней мере, казалось Радину, пограничники же были просто спокойны. Радин вспомнил Софью Аркадьевну, ее напряженный, странный, будто мерцающий взгляд.
А рядом стоял полковник Четвериков, ни о чем другом не думавший, кроме выполнения своего долга. Он стоял прямо, как статуя, и, чуть откинув назад голову, напряженно смотрел в сторону границы.
— Он уже переходит нейтральную зону, — шепнул Радину полковник и, понимая недоумение Радина, добавил: — Обратите внимание на верхушку этой ели.
И Радин увидел, как одна из густых веток могучей ели чуть качнулась.
— Это сигналят с наблюдательного пункта, — пояснил полковник.
Едва Радин отвел глаза от ели, как впереди что-то сверкнуло и засветилось. Часть леса все еще была темной и хмурой, зато другая ее половина озарилась молочно-белым цветом.
Осветительные шашки! — догадался Радин и обернулся к Четверикову. Но того уже не было, рядом с писателем находился лишь майор. И полковник, и старшина исчезли.
— Он там, — показывая рукой в сторону все еще светлой полосы, сказал майор.
Послышался шум, голоса, и все смолкло. Только минуты две в потухающем свете ракет отчетливо вставали могучие стволы деревьев.
— Готово, можно идти на заставу, — спокойно сказал майор.
Только теперь Радин понял, что все кончилось. Несколько разочарованный, Радин направился к заставе.
Спустя немного времени пришел и полковник.
— Я пойду, Григорий Васильевич, к машине, — сказал Радин, понимая, что больше ему здесь делать нечего.
— Не только к машине, а в машину, — чуть улыбаясь одними глазами, сказал Четвериков. — Вы возвращайтесь в город, а днем, вероятно, приеду и я. Ночь пройдет в работе, — и, обернувшись к шоферу, приказал: — Отвези товарища в гостиницу. Выспись и сам, а в двенадцать приезжай за мной.
Спустя десять минут Радин уже полудремал в машине полковника, быстро несшейся к Бугачу.
Утром он проснулся поздно. То ли потому, что лег не сразу, прокрутив еще раз в голове все треволнения полудетективного приключения на границе, то ли потому, что спал тяжелым сном. Раньше с ним такого не бывало. Он метался во сне, то просыпаясь, то впадая в полузабытье, видел ее, слышал ее голос. Потом все путалось и смешивалось, и Григорий Васильевич, и майор, и тревожная, таинственная ночь под внезапно озарившимся небом.
Он умылся, привел себя в порядок, спустился вниз, где завтракали такие же заезжие, командировочные люди. После завтрака стал ждать звонка из штаба. Или полковник, или майор, но кто-то из них должен был вызвать его к себе, чтобы рассказать детали вчерашнего дела.
Был, однако, уже час дня, а звонка все еще не было.
Радин ходил по комнате, прислушиваясь к шуму в коридоре. Он пересмотрел свои бумаги, отточил все карандаши, зарядил авторучку и пытался обмануть себя, что его беспокойство вызвано исключительно отсутствием звонка из штаба, хотя прекрасно понимал, что истинная причина в другом…
Он взглянул на часы. Шел уже третий час, и тогда он позвонил полковнику в штаб. Ответил лейтенант Иванов.
— Добрый день, Иван Владимирович. Это говорит Радин, писатель Радин. Можно соединить меня с полковником?
— Григория Васильевича нет. Он полчаса назад звонил, задерживается. Приедет только к шести часам вечера. А что вы хотели, товарищ Радин? — учтиво спросил лейтенант. — Если по поводу вчерашней операции, то часов в пять вам позвонит майор Карпов.
— Спасибо, спасибо, — Радин повесил трубку, походил, взволнованный, по комнате и решительно направился к дверям.
Радин быстрым шагом шел к санчасти.
Он почти взбежал на второй этаж и, подойдя к регистраторше, сказал:
— Я приезжий. У меня болит зуб. Можно мне без очереди к доктору Четвериковой?
— Конечно, можно, товарищ писатель. Ведь вы наш гость, мы все знаем вас, — бойко ответила регистраторша.
Ни один мускул не дрогнул на лице Софьи Аркадьевны.
— Опять заболел зуб? — мягко, словно обычному, очередному пациенту, сказала она.