Прикосновение

Казбек же не такой. Не идет на хитрости. Ему явно нравится находиться в центре внимания людей, особенно на кувде, когда выпивка развязывает языки и то один, то второй нет-нет да и обратится со словами приветствия и благодарности к председателю колхоза, полагая, что это может сказаться в дальнейшем на отношении к нему Казбека Дрисовича. Рубиев не отказывался от бокала, а выпитое в свою очередь требует плотной закуски — вот и располнел председатель. Но Казбек умен, ишь какие меры предлагает для производства мяса, шерсти, молока… От него так и веет спокойствием, довольством. Задумывается ли он над тем, что так мучает в эти дни Тотырбека? Не напрасно ли Кетоев пришел к нему? Сможет ли сын Дриса ответить ему на его вопросы? Самому Тотырбеку никак не понять, откуда и когда вдруг у некоторых появилось это непонятное равнодушие к тому, что рождает земля.

Надо, чтобы члены семьи сами отвечали за весь процесс выращивания колхозного урожая, подсчитывая с карандашом в руках, на сколько дней взять трактор, комбайн, молотилку, сколько купить удобрений, с тем чтобы, исходя из размеров будущего урожая, не только рассчитаться за все затраты, но и получить хорошую прибыль. Тотырбек убежден, что то, что выгодно обществу, а значит, и всем, должно внедряться. Как-то на зональном совещании он поделился своими мыслями с выступавшим перед ним профессором. Тот, выслушав его вполуха, небрежно бросил: «Вы правы. Но экономисты возражают. Подсчитав предполагаемые доходы людей, они пришли к выводу, что нет соответствующего товарного покрытия их». Это было произнесено таким тоном, будто бы дано полное объяснение и аргумент настолько серьезен, что его невозможно опровергнуть. Но чем дольше он размышлял об этом, тем сильнее его охватывало недоумение и даже возмущение. Разве обществу, стране может быть хуже оттого, что кто-то на колхозном участке получит урожай вдвое выше? Поработал он? Поработал. Пусть ему и денежки идут как положено. Пусть у него в доме их будет больше, чем у того, кто не смог добиться подобного урожая. Товаров не хватает? Так пусть и те, кто выпускает разные товары, дают вдвое больше. Всем это выгодно! Всем! А значит, и стране!..

И Тотырбек вновь недобрым словом вспомнил экономистов.

— …А теперь давайте послушаем, что скажет уважаемый Тотырбек Иналыкович, — прервал его размышления Казбек Дрисович, и все присутствующие повернулись к Кетоеву.

Тотырбек тяжело поднялся со своего места, оглядел членов правления внимательным взглядом, ну точь-в-точь как когда-то, и сказал:

— Земля может дать достаток людям, если… — он помолчал —…если люди сами бережно отнесутся к ней и соберут все, что она рождает. Если каждый из нас будет хорошим хозяином. Я так понимаю: дать народу то, что требуется для прекрасной жизни, можно, не теряя ни одного колоска; используя каждый клочок земли… Кто это должен делать? Мы! Каждый из нас! Согласны?

Недружный хор поддакнул ему.

— А что у нас получается? Послушайте и ответьте мне: если я сошел с ума, то прямо в глаза мне это скажите. Или объясните, что произошло с нашими односельчанами. — И он, волнуясь и негодуя, рассказал про гибнущие помидоры и про то, как шестеро хозяев хадзаров, в которые он постучался, ответили ему…

Члены правления возмущались, приводили и другие случаи безответственности. Тотырбек слушал их, но ощущение неудовлетворенности все сильнее охватывало его. Люди будто уходили от вопроса. И это раздражение выплеснулось у него на Рубиева, когда тот провожал старика до его дома…

— И я виноват, — каялся председатель колхоза. — До всего не доходят руки. Внедрили специализацию, наш колхоз стал овцеводческим, — вот я в первую очередь и отвечаю за это. В случае плохих показателей в этой отрасли с меня шкуру снимут. За другие дела пожурят, а за овцеводство не избежать взбучки…

— Тебя должно волновать, откуда у иных людей появилось безразличие, — возмутился Тотырбек. — Но я вижу, ты об этом не задумываешься. А спохватишься — не поздно ли будет?.. — И, в отчаянии махнув рукой, пошел к калитке, оставив Казбека Дрисовича в растерянности посреди улицы…

…Тотырбек и не меряя давление знал, что оно у него резко повысилось, оттого и тяжесть такая ощущается в затылке, и он прошел на кухню, но, открыв холодильник, вспомнил, что в трехлитровом баллоне не осталось тыквенного сока, и Тотырбек глотнул целую таблетку адельфана — единственного лекарства, которое еще понижало его давление. Но, сбивая его, адельфан одновременно приносил с собой слабость и потливость. Тотырбек разделся и, прихватив областную газету, прилег. Читая информацию о двойняшках, один из которых родился в двадцать три часа пятьдесят шесть минут тридцать первого декабря, а второй — через восемь минут, то есть уже в следующем году, — старец мысленно представил себе, как могут по-разному сложиться судьбы двух малышей. Вот и у близнецов Руслана и Хаджумара они совершенно несхожие… Перед ним всплыло лицо Руслана. Да, он был явно чем-то озабочен. Он конечно же приехал в Ногунал, чтобы посоветоваться с Тотырбеком. Но старец, расстроенный случившимся, не выслушал Руслана. А, по всему видать, племяннику нужен совет. Очень нужен. Надо помочь ему обрести покой.

Утром, никого не предупредив, Тотырбек отправился на автобусную станцию и взял билет до Орджоникидзе. Он спешил к Руслану. Ему хотелось как можно скорее начать разговор, такой важный и для племянника, и для него самого.

Глава восьмая

— …Дядя Руслан, а у вас была… любовь? — глаза Майрама пытливо уставились в лицо родственнику. — Сильная… Чистая… В общем, настоящая любовь была у вас, а?..

Майрам напряженно ждал, требовал ответа. А что мог сказать ему Руслан? Разве он знает, была ли у него пылкая, чистая, настоящая любовь? Надя? Надя… Надюша… Да! Она и была его первой любовью. Теперь он это ясно и отчетливо понимает. Но почему, когда она была рядом, он не задумывался над тем, любовь ли заставляла его искать встреч с нею? Или не та, о которой спрашивает Майрам…

Любовь, любовь… Много было встреч у Руслана, но что осталось в памяти?

Любовь, любовь… Как дотянуться до тебя? Где ты скрываешься? Почему не всем даешься?..

Любовь, любовь… И все-таки была любовь у него, Руслана! Была! Поразительно сознавать это, но была! И его, несчастного горемыку, не обошла. И имя его любви — Катя!..

…Ступеньки вели вниз, к выходу, завешенному плащ-палаткой. Руслан раздвинул ее и оказался в небольшой землянке. Крючков и его адъютант сидели за столом, срубленным небрежно, из наспех отесанного дерева. Когда командир поднял глаза на Гагаева, тот молча протянул ему папку. Крючков торопливо выхватил ее из рук Руслана, жадно впился в нее глазами, спросил:

— Она?

Гагаев устало кивнул.

— Олег, быстренько сбегай в медсанбат, покажи Вячеславу — тому, что работал в райисполкоме до войны, пусть уточнит: та папка или нет, — приказал Крючков адъютанту и, когда тот выскочил, опять повернулся к Руслану: — О Нырко и Волкове знаю. Вернулись в отряд.

Руслан опять же молча протянул вещмешки и винтовки.

— Дорого же она нам досталась, эта папка!.. — Руслан вздохнул, чтоб рассказать, как было, — так он решил.

— Та-ак! — с удивлением и одновременно восторженно глянул на Руслана Крючков. — Значит, папку из секретного сейфа сам добыл?! Молодец.

Руслан отрицательно покачал головой, лихорадочно провел ладонью по лицу. Надо, надо рассказать. Все, как поклялся. Ничего не утаивать… Только собраться бы с духом…

— Ты чего? Плохо тебе? — участливо спросил командир.

— Скверно, — признался Руслан.

— Устал, — понимающе кивнул ему Крючков. Иль хворь какая?

А может, не говорить? Ведь он, Руслан, выполнил задание. Промолчать? Руслан съежился от этой трусливой мысли… Нет, нет, он не должен умолчать!.. Это подло!.. Это предательство!..

— Не в себе ты, парень, — прищурился командир. — Отчего?

И Руслан решился.

— В том, что случилось с Волковым и Нырко, моя вина, — сказал он, и теперь, когда главное было сказано, он смело поглядел в глаза командиру.