Прикосновение

— Ты, Сослан, не знаешь, как началась моя самостоятельная жизнь. Узнав — поймешь ли?

Мне было четырнадцать, и я знал гораздо меньше, чем ты, Сослан, в эти годы. Я и не подозревал о многом из того, что тебе преподнесли на блюдечке в школе. Но я могу утверждать, что был мудрее тебя, ибо мудрость не в знаниях. Мудрость — в принятии жизни, в восприятии ее законов. Тех, что устраивают тебя, и тех, что не по душе тебе. Ты же, Сослан, создал свое представление о жизни и не желаешь принимать ее неправильности.

Сослан поднялся. Руслан наклонился над хурджином, протянул ему три кругляша осетинского сыра:

— Отдашь матери.

— Зачем? — резко запротестовал тот.

Сослан был уже у порога, когда дверь вдруг распахнулась и вошел Майрам. Увидев брата, он с укором бросил ему:

— Вот ты где! А я весь город объездил. Был и у нее.

— Напрасно! — гневно закричал Сослан.

— И она призналась, что вы поссорились, — Майрам обратился за подмогой: — Дядя Руслан, скажите же ему, что без ссор не бывает.

— Зачем меня успокаивать? — развел руками Сослан. — Зря стараешься. Я знаю то, что давно могло стать истиной для всех. Раскрыть эту тайну?

Майрам покосился на брата.

— Раскрою! — Сослана понесло точно в скачках. — Знайте же, что людям известна только одна любовь — несчастная! Хотите возразить? — он поочередно посмотрел на Руслана и Майрама. — Напрасно. Послушайте рассказы друзей, папаш, мамаш, бабулек, полистайте романы, вспомните фильмы — и убедитесь: везде любовь — страдание, любовь — разлука, любовь — отчаяние. А нет любви — счастья, нет! Ну? Возражайте. Приводите факты. Напоминайте. Доказывайте обратное… Молчите? Не ройтесь в памяти — ничего не отыщете. Любовь тогда становится любовью, когда человек теряет возможность соединиться с любимым. Любые причины годятся. Исчезнет причина — смоется и любовь! Когда люди рядом, когда им ничего не мешает быть друг с другом, — они порой и не задумываются над тем, что это за штука — любовь. Великое вечное чувство? Нет! Ему достаточно всего по нескольку минут в сутки обладать любимым, его душой, и — вся любовь!

Руслан поморщился. Ершистый ты, Сослан, и вечный путаник. Как ты внешне похож на Майрама, но какие вы… неродственные. И жизнь у вас по-разному складывается. Майрам ходит по земле, не задумываясь, куда и как поставить ногу, мол, везде я дома, везде меня примут. Радуется каждой минуте жизни. И друзей вокруг дего полный рой. Любо смотреть, как он ведет машину.

Сам Руслан когда-то был шофером, знает, как нелегок хлеб таксиста, — но по Майраму этого не скажешь. Упивается он скоростью, гонит «Волгу» на пределе. Руслан по себе знает, что многих шоферов больше всего раздражает черепашья скорость машин, им ближе вихрь опасных поворотов и частое мельканье встречных автобусов и самосвалов. Жалобный, предостерегающий визг тормозов для Майрама — сладкая мелодия, но легкое убаюкивающее покачивание на мягких сиденьях порой лишает его ощущения опасности. Он может, правда, ловко увернуться от, казалось бы, неизбежного удара лоб в лоб с грозным и неповоротливым, заполнившим всю трассу красавцем «Икарусом», а в деревенской глуши, на пустынной улице, где и набрать-то скорость невозможно, наткнется на телефонный столб. Да-да, и так с ним случалось. Майрам убежден, что все законы и правила дорожного движения, устанавливаемые государством, совершенно правильны и нужна еще большая строгость. Но сам он внутренне считает, что его они не касаются, и он не признает никаких ограничений скорости для своей «крошки». Это ему не мешает грозно прикрикивать на владельцев личных машин, осмелившихся на свободной трассе превысить положенную скорость. Обгоняя их, Майрам показывает им кулак, бросает в окошко обидные фразы и потом еще долго дает волю своему гневу и возмущению.

Если Майрам легкомыслен, то Сослан — человек других качеств. Все чего-то ищет. И с людьми не ладит. Характер у него дурной, вспыльчивый. Что же мучает его? Чтоб быть настолько несчастным, нужна веская причина…

— Надо забыть о любви и прочих глупостях. Жить стоит только большими делами, — убеждая самого себя, заявил Сослан. — Или уйти в себя, забыть обо всем.

Вот здесь ты, Сослан, совсем не прав. Замкнутость, уход в себя не принесут покоя. Человек не может гробить в себе то, что дано ему от рождения. Как ни старайся, а против натуры не попрешь. Рано или поздно выползешь из скорлупы, раскроешься, как это случается с самыми осторожными, — и пропустишь удар. Но если: в боксе этот удар несет боль и поражение, то удар жизни может погубить тебя. Руслан мог бы привести пример. Один-единственный из своей жизни. Но он не мог говорить о себе. Это была только его боль! И она должна была умереть с ним. Радостью человек может и должен делиться, а боль следует нести в себе. Делиться невзгодами — значит кому-то доставлять страдание. Но нужно ли это?

Руслан мысленно сочинял ответ, но слова казались бездушными и затасканными…

— Не отчаивайся, брат, потерпи, — услышал он голос Майрама. — Время все лечит.

— Нашел спасительное лекарство! — возмутился Сослан. — Время многое может, но не все!

В этом ты, Сослан, прав. Прав! Времени не все подвластно…

— Ему не предать забвению измену, — твердил Сослан. — Любовь не подвластна времени. Я прав, ученый чабан? — Так он иногда называл Руслана. — Отчего забывается многое? — наклонившись к Руслану, спросил Сослан. — Почему в мирной жизни порой не помнят, за что сражались отцы и деды?

— Помнят, — запротестовал Майрам. — Всегда об этом говорят.

— В будничной жизни, прости, иногда забывают, — заявил Сослан.

Повзрослел ты, Сослан. Смотришь в корень. Нащупал то, что уже не первый год волнует его, Руслана. Одни воскрешают в памяти все прошлое, и притом ежедневно, а другие еще позволяют себе забыть, чего они не желают помнить.

— Все оттого, наверное, что меньше стало калек на улицах, — стал рассуждать Руслан вслух. — Их почти не встретишь. Уходят туда, откуда возврата нет. Ты, Сослан, когда кого-то из калек встретишь, то сам себя спрашиваешь: «Интересно, как и где он потерял руку?» Как и где?! А три десятка лет назад люди таких вопросов себе не задавали.

«Нельзя судить о дереве по его коре», — вспомнилась Руслану вычитанная им где-то фраза. Он произнес ее вслух.

И вдруг с ужасом понял, что невольно заговорил о себе. Майрам это уловил: ишь как отвернулся от него — стыдится посмотреть в лицо. Вспомнилось Руслану, как однажды слышал слова матери, многозначительно ответившей на изумленный вопрос по поводу его перемены профессии: «Определился человек — и то хорошо. И чабанство — дело, не позволит ему погибнуть».

Как будто гнев вдруг вселился в Руслана. Он вызывающе бросил братьям:

— Все это было давно: и институт, и английский… — И невольно привел английскую поговорку: — Когда Адам был еще ребенком. А говоря по-русски, при царе Горохе. Чего усмехаетесь? Чабан с замашками интеллигента? А я не стыжусь. Так и знайте. Не стыжусь, потому что еще неизвестно, как бы вы на моем месте выглядели. Если бы с вами случилось то, что со мной. Может, и мне хочется в белой сорочке да при галстуке… Но судьба! Слышали, конечно, о моей чисто человеческой слабости. Но никто не может упрекнуть меня. Никто! Ни один человек на свете!

Сослан покраснел, так ему стало не по себе. Майрам хотел жестом остановить брата, но тот отмахнулся. — Может! — заявил он. — Может и даже должен!

— Может? — уставился Руслан на него.

— Да! — еще жестче подтвердил Сослан. — Каждый должен заниматься тем, в чем он силен, чтоб принести большую пользу обществу. Максимальное для его возможностей дело делать! А вы занимаетесь тем, с чем легко справится и необразованный человек. Хотите знать мое мнение? Вы дезертировали! Вы нашли себе легкое занятие.

— Легкое? — возмутился Руслан.

— Чабанить тяжко, — примирительно заметил Майрам. — Походи сутками по горам!..

— Брось, не о том речь, — оборвал брата Сослан. — Не о физических трудностях говорю я. Когда человек сторонится того, что ему по плечу, надо с него строго спрашивать.