Прикосновение

Избегая его взгляда, Руслан несмело кивнул головой…

— Понятно, — Тотырбек побледнел и с хрустом скомкал в кулаке бумажку, на которой записал было номер машины; помолчав, он, едва сдерживая гнев, сказал:

— Я давно догадывался, Урузмаг, что ты темными делами ворочаешь. Теперь убедился: так и есть. Но твоя вина еще глубже. Ты не только сам погряз в болотной лужице, но и Руслана сбиваешь с верного пути. Ни того, ни этого не могу тебе простить. Не могу! Поверил, что вы проведать родню приехали, а вы… — горечь сжала ему горло, но он пересилил себя, старался говорить спокойно. — У нас одна кровь, и мой дом открыт для вас. Но если еще раз вы… пеняйте на себя… Оба! Сейчас мы поедем к нам обедать, а потом ты, Руслан, отвезешь это туда, откуда привез. Ясно? — он сложил вожжи и в сердцах замахнулся на лошадей. — Но!..

— Стой! — схватился за вожжи и потянул на себя Урузмаг. — Стой! Я схожу. Не нужен мне твой обед, брат! Не нужен. Я сыт уже твоими угрозами, — он неловко спрыгнул с линейки, деревяшка стукнулась о землю, но Урузмаг, не обращая внимания на боль, закричал: — Но если ты думаешь, что убедил меня, то ошибаешься. Я живу не хуже тебя, и радостей у меня побольше. Ишь нашел чем хвастаться: зерном, тракторами да детским садом. Будто это тебе принадлежит! Сегодня ты председатель, а завтра тебя снимут, чем тогда будешь гордиться?

Тотырбек гневно приподнялся с места, угрожающе поднял кулак, закричал:

— Этого не тронь! В этом моя жизнь, ты слышишь, жизнь! И не смей это марать! Не понять тебе это!

Он с силой дернул вожжи, и лошади понесли линейку, Спрыгивая с нее, Руслан едва удержался на ногах.

Глава семнадцатая

… В Орджоникидзе проходил слет красных бойцов — ветеранов гражданской войны. И, как всегда при посещении города, Тотырбек навестил Руслана. Руслан давно не видел его в черкеске, при портупее, с шашкой и с кинжалом. Сбросив на пол хурджин с едой, дядя попросил:

— Высвободи…

— Куда столько? — ахнул Руслан при виде телячьей ноги, пяти кругов овечьего сыра, баллона масла…

— Тебе надо много есть, — возразил Тотырбек. — Возраст такой…

Всякий раз, когда дядя проявлял заботу о нем, — а это случалось часто, — Руслану становилось не по себе. Наслушавшись рассуждений Урузмага, обвинявшего в случившемся с Умаром именно Тотырбека, и только его, Руслан, принимая щедрые дары, чувствовал себя так, словно совершал предательство по отношению к отцу. Но не жадность заставляла его принимать заботу Тотырбека. Никак не мог он осуждать его. Тотырбек был искренен и когда гневался, и когда проявлял заботу. Руслан нутром чувствовал, что в случившемся с его отцом не столько виноват брат матери, сколько сам Умар. Трудно было произнести это вслух, но так ощущалось. Да и сам Тотырбек вел себя с ним, сыном Умара, так, будто считал себя совершенно правым и ни перед кем не собирался извиняться… В общем, он внушал Руслану уважение к себе и поступками, и своим обликом открытого человека, не ищущего личных выгод…

Дядя устало снял с себя портупею, позвякивающую саблей и кинжалом, положил на комод, и, зевнув, вытянулся во весь свой рост, и заявил:

— Неохота в дорогу на ночь глядя. Приютишь?..

Руслан не стал предлагать Тотырбеку посидеть за столом с Урузмагом, зная, что он все еще сердит на младшего из братьев Гагаевых за его проделки с лесом… Племянник уступил дяде кровать, а сам улегся в соседней комнате на бурке…

Чуть брезжил рассвет за окном, когда вопль, от которого и мертвый бы ожил, разбудил Руслана. Из-за стены доносились сдавленные стоны, шум яростной борьбы.

— Помо!.. — потряс дом женский крик и оборвался.

Руслан бросился в коридор. Клава, испуганно выглядывавшая из своей комнаты, дрожащей рукой показала на Генину дверь. Руслан рванул ручку на себя. Дверь была не заперта. Тускло светилось окно. На кровати у противоположной стены кто-то широкой ладонью сдавливал рот Жени, Руслан с силой оторвал руку от лица женщины, рванул на себя.

— Хад! Гад! — закричала Женя.

В комнату вбежали Клава, Асият, Вера, запыхавшийся Урузмаг. Встревоженные голоса неслись и с первого этажа. Мужчина выворачивался из рук Руслана, рвался во внутреннюю комнату. Повернув его к себе, Руслан ахнул:

— Ты?! — Из его рук пытался вырваться горбун.

— Гена! Гена! — звала, забившись в изголовье кровати, Женя.

Окружив ее, женщины пытались успокоить Женю, Асият, путая в испуге русские и осетинские слова, выспрашивала:

— Напал на тебя этот гяур, да?!

— Позовите Гену, — умоляла Женя. — Где же он?!

— Зовите, зовите Геночку, — оправившись от испуга, насмешливо поддакнул ей горбун и зарычал: — Чего набежали? Чего?! — А от Руслана потребовал: — Отпусти!

Отодвинув в сторону толпящихся в дверях соседей, в комнату прошел Тотырбек. Был он в мягких домашних чувяках Руслана.

— …Думала — Гена, — рассказывала взахлеб Женя. — Подвинулась, а он еще теснит. А потом обхватил и к себе воротит!

Тотырбек перевел взгляд с Жени на горбуна, замахнулся на него рукой, но не ударил, только презрительно сказал:

— Таких убивать надо.

— За что убивать? За что? — вскипел горбун. — За то, что не оплачивают жилье?! Второй месяц живут задарма.

— Чую: не Гена, — стонала Женя. — Отталкиваю, а он как присосался! Кричу, а он лапой рот закрывает и лезет, лезет… — Она всхлипнула, содрогнувшись от омерзения, воскликнула в отчаянии: — Где же Гена?!

Горбун произнес спокойно и назидательно:

— Глупая ты, Женя. Сама себе славу создаешь. — И зловеще потребовал: — Да покличьте же Гену!.. А вот и он сам, — засмеялся горбун. Процедил сквозь зубы: — Скажи, Гена, чтоб убирались отсюда. Все!

— Уходите, — пряча глаза, покорным голосом произнес Гена, и на них пахнуло чем-то неестественным, злым…

Женя подняла с его плеча голову, внимательно посмотрела ему в глаза и вдруг отшатнулась от мужа, медленно поднялась. Одеяльце соскользнуло с ее худенького тельца, оголив ноги. Она в ужасе смотрела на Гену, на миг замерев, прошептала:

— Ты… Ты…

— Уходите! — вскипел Гена и бросился выталкивать соседок из комнаты.

Ступив босыми ногами на холодный пол, Женя в ужасе уткнулась лицом в руки, плечи ее затряслись от плача, из груди вырвался вопль:

— Нет! Нет!!!

Гена оторвал ее руки от лица, закричал:

— Куда мне с тобой идти? Куда?!

Она посмотрела на него невидящим взглядом. Она! не верила. Она отказывалась верить!..

В рассветной мгле сверкнуло лезвие шашки. Конец ее глухо задел притолоку двери, и это спасло горбуна. Тотырбек вновь взмахнул ею. Урузмаг успел повиснуть на его руке, испуганно закричал:

— Тотырбек!!!

Руслан бросился на помощь Урузмагу. Тотырбек рвался из их рук, свирепо рычал:

— И того! И этого! Обоих!!! Не жить таким!!!

Горбун с прытью, какой от него трудно было ожидать, бросился в свою комнату, лихорадочно захлопнул дверь. Гена же с рубашкой в руках, которую собирался натянуть на себя, замер в оцепенении.

— Уходи! — закричал ему Руслан.

Но он словно загипнотизированный смотрел на шашку Тотырбека, которой тот все еще пытался достать его. И лишь когда общими усилиями Урузмагу, Руслану и Клаве удалось вытащить Тотырбека в коридор, Гена, надев рубашку, схватил со спинки кровати пиджак, перебросил его через плечо, мельком глянув на вспыхнувшего вновь горца, и быстро пошел к лестнице.

— Гена! Куда ты, Гена? — закричала Женя и, сорвав со стула свое единственное платьице, натягивая его на ходу, бросилась догонять мужа.

— Это ты всех всполошил! — выглянув из дверей, закричал Руслану горбун. — Погоди, я доложу кому следует, кто ты и на какие шиши живешь! Но! Но! — испугался он, когда Руслан шагнул к двери.

— Тебе драться нельзя, — перехватив племянника на полпути, шепнул по-осетински Урузмаг.

Увидев Тотырбека, горбун юркнул за дверь.

— Ой, надо было их рубить! Надо! Почему не дали? — устало упрекнул Урузмага и племянника Тотырбек. — Ой, не понимаю я ни их, ни вас. Совсем не понимаю. На войне поруби я им головы — народ сказал бы спасибо. А тут должен мириться? Почему? Вижу: плохие люди, а должен молчать! Почему? — Он повернулся к Руслану, зло бросил: — И сам ты такой. Удрал со стройки, новую жизнь перестал строить. Что будешь внукам рассказывать?! — он безнадежно махнул рукой и пошел к лестнице, устало опустив шашку… Вдруг он обернулся, ткнул пальцем в Урузмага: — Он тебе сказал, кто навредил твоему отцу. Не возражай, знаю, что меня обвиняет. Как ни больно было душе, иначе не мог поступить. И теперь я в ответе за тебя… А ты у этого перекупщика под крылышком пристроился?! Нет, больше я тебя здесь ни на один день не оставлю… Забьешь двери квартиры и поедешь со мной. В колхозе будешь работать. Возвратишься, когда крепко на ногах будешь стоять… Молчи — не возражай!.. Собирайся в дорогу!..