Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 62 из 101

— Всегда рад тебе, — уловив волнение Макухина, отозвался Артем Григорьевич.

— Буду через десять минут, — торопливо заговорил Макухин, словно боясь, что Артем Григорьевич, не услышав его, положит трубку. — И долго тебя не задержу.

— Да что ты расшаркиваешься, — удивился Артем Григорьевич. — Мы же старые друзья, давай без церемоний.

Макухин аккуратно свернул газету, положил ее в красную папку, с которой обычно ездил с докладом «наверх», и вышел из кабинета. Встревоженная Фаина проводила его до лестничной площадки.

— Если задержусь, скажи Веретенникову, чтобы подождал, — наказал он Фаине, досадуя на себя за то, что уезжает из редакции, не переговорив со своим заместителем.

Машина помчала Макухина по улицам Москвы, но он не замечал сейчас ни самих улиц, ни их тревожной, полной военных забот жизни, даже шофера, который, приметив настроение Макухина, всю дорогу молча вертел баранку.

Артем Григорьевич Бочаров, ответственный работник НКВД, с которым Макухин воевал еще на колчаковском фронте, встретил его с тем же неизменным радушием, с каким встречают верных и желанных друзей. Дел у Бочарова, как и всегда, было по горло, но ради Макухина он отложил их в сторону.

— Что с тобой, Федя? — встревоженно спросил он Макухина, едва тот появился на пороге. — Да на тебе лица нет. Постарел, сгорбился…

— Ничего себе комплиментики, — преодолевая боль в сердце, попробовал усмехнуться Макухин. Но усмешка получилась столь горькой и страшной, что Бочаров, приготовившись ответить на его ворчание шуткой, осекся.

Они уселись на диван, и Макухин как-то несмело и даже отчужденно отодвинулся от Бочарова и, раскрыв папку, протянул ему сложенную вдвое газету.

— Читай, — только и сказал Макухин.

Прежде чем читать, Бочаров вновь с изумлением поглядел на Макухина, как бы узнавая и не узнавая его, хотел что-то сказать, но взгляд у Макухина был таким отрешенным и непреклонным, что он тотчас же приник к газете, позабыв про очки.

Прочитав, Бочаров уже без удивления посмотрел на Макухина.

— Ты прости, Федор, — негромко сказал он, понимая, что не найдет слов, которые могли бы в эти минуты утешить Макухина. — Прости, что я балагурил. Не знал ведь.

Макухин молчал. Собственно, он приехал сюда, к своему старому другу, вовсе не для того, чтобы искать у него защиты или хотя бы моральной поддержки. Он хорошо понимал, что никто сейчас при всем желании не сумеет защитить его — он и сам не смог бы защитить себя. Макухин, отправляясь к Бочарову, хотел лишь рассказать о случившемся, чтобы избавить себя от мучений, которые были бы во сто крат тяжелее, если бы он сидел и ждал, пока ему сообщат о сыне те самые люди, которые должны все узнать от него самого.

— Предположим, что это провокация, стремление скомпрометировать редактора советской газеты, — начал Бочаров.

— Предположим, что это правда, — поправил Макухин.

— Ты так легко оказываешь в доверии сыну? — насторожился Бочаров.

— Я верил ему, как самому себе, — горячо ответил Макухин и тотчас же добавил: — Верю…

— Вот видишь. Значит, начнем с предположения. А чтобы оно стало доказательством, нужно время. Вижу, что происходит с тобой. Но напрягись, выдержи, дьявол тебя забери. Ты же умеешь выдержать. Я наведу справки, сделаю все возможное. Не гарантирую, конечно, сам знаешь, что происходит на фронте. Но попытаюсь.

— Спасибо, — голос Макухина дрогнул.

— За что спасибо? — горько усмехнулся Бочаров. — Одно повторяю: держись. Сейчас у каждого свое горе. Мой Витька тоже в Действующей. И с июня — ни одного письма.

— Что узнаешь, сообщи, — Макухин задержал руку Бочарова в своей, — не томи.

— Не совестно тебе, Федор? — укорил Бочаров.

— А газету оставляю, — не оправдываясь, продолжал Макухин. — И прошу, Артем, — тут он поперхнулся, будто в горло попала сухая хлебная крошка, — одним словом, в этом деле не смотри, что мы друзья…

— Об этом мог бы и не говорить, — остановил его Бочаров. Он обнял Макухина за плечи, со спокойной мудростью посмотрел в глаза, как бы давая понять, что в любых испытаниях остается таким же надежным и верным другом.

Попрощавшись с Бочаровым, Макухин хотел было вернуться в редакцию, но уже в машине почувствовал нестерпимое жжение у сердца.



— Давай-ка, Дмитрич, домой, — сказал он шоферу, и машина свернула на Кузнецкий мост.

Войдя в подъезд, Макухин с трудом, останавливаясь на каждой ступеньке, поднялся на второй этаж и, позвонив, обессиленно прислонился к косяку двери.

— Ты? — удивленно спросила Ольга Афанасьевна, не привыкшая к ранним возвращениям мужа, и тут же, увидев его посеревшее лицо, ахнула: — Сердце?!

— Без паники, Ольга. — Опираясь на ее плечо, Макухин переступил порог. — Полежу часок и — порядок.

Ольга Афанасьевна уложила его в постель, поставила горчичники, приложила грелку к ногам.

— Машина вернется через часок, — сказал Макухин. — Я Дмитрича обедать отпустил.

— И не выдумывай! — рассердилась Ольга Афанасьевна. — Выпровожу я твоего Дмитрича. О редакции сейчас забудь! Горазд ты, Феденька, шуточки выкомаривать. — Она присела рядом и, всмотревшись в его будто окаменевшее лицо, всполошилась:

— Случилось что, Феденька? Вижу, что беда стряслась, вижу! Может, с Кимушкой что?

«Материнское сердце не обманешь», — обреченно подумал Макухин.

— Не паникуй, Ольга. — Макухин попытался произнести эти слова как нечто заученное, спокойно и даже бесстрастно, но голос предательски осекся и тут же повлажнели глаза.

— Ким?! — вскрикнула Ольга Афанасьевна.

«Бывает же, бывает же ложь во спасение», — стараясь убедить самого себя, подумал Макухин и, зная, что не сможет произнести сейчас ни единого звука, отрицательно качнул головой. Он не знал, что глаза, его глаза, которые он не успел прикрыть, уже выдали и сказали все, чего не отважился сказать он.

— Феденька! — Ольга Афанасьевна едва не задохнулась: ей не хватало воздуха. Она не спускала глаз с мужа, стараясь прочитать на его лице все, что он пытался скрыть от нее. — Поклянись, Феденька, — умоляюще, почти ласково попросила она. — Поклянись!

— Ты что… ты что это… — растерянно, не зная, как ему поступить, заговорил Макухин. — Какие клятвы, какие к дьяволу клятвы, когда он на фронте, понимаешь, на фронте…

— Жив он? Жив? — не отступала Ольга Афанасьевна. — Ты скажи, одно только словечко скажи: жив? Одно словечко — и потом молчи, хоть год молчи…

— Жив, — глухо, безрадостно ответил Макухин и, чувствуя, что больше не вынесет ее, схожего с пыткой, обжигающего горем взгляда, добавил сердито: — Ты бы мне, матушка, лучше бы горчичники сменила, вовсе их не чувствую, дрянь, а не горчичники.

Ольга Афанасьевна засуетилась, и Макухин облегченно вздохнул.

К вечеру ему стало хуже, и пришлось вызвать врача. Тот прописал постельный режим, намекал насчет больницы, но Макухин разворчался на него, сказав, что этот разговор во время войны — зряшная затея и пустая трата времени.

Через неделю на прикроватной тумбочке зазвонил телефон. Макухин рывком схватил трубку, воровато оглянулся, нет ли поблизости жены. К счастью, она была на кухне.

— Федор? — Макухин сразу же узнал голос Бочарова. — Я звонил на работу, а ты, оказывается, дома. Не заболел ли? Как самочувствие?

— Нормально, — по привычке ответил Макухин, понимая всю нелепость и фальшь такого ответа. — Взял домой срочную работу, в редакции ни черта не напишешь.

Он заведомо врал Бочарову, боясь, что тот, узнав о его болезни, решит пощадить и скроет полученное им известие.

— Это верно, там не напишешь, — согласился Бочаров. — У вас там все бегом да бегом. — Он помолчал немного. — А я по твоему вопросу.

Макухин съежился, точно ожидая удара, и изо всех сил прижал трубку к уху, опасаясь, что не услышит того, что должен сейчас сообщить Бочаров.

— Ответ на запрос пришел, — осторожно, неуверенно, все еще колеблясь, говорить или не говорить, начал Бочаров. — Ким твой действительно в плену.