Звездочеты

Легостаев стремительно опрокинул в рот стаканчик водки и без промедления принялся за еду. Это было истинное упоение едой, и, глядя на него, набросились на уху Максим и Ярослава. Причмокивая от удовольствия, ела и Жека.

— Представьте, сегодня в лодке меня терзал один и тот же назойливый вопрос, — вдруг оживился Легостаев. — Что у вас за странное имя — Ярослава? Та, что плачет в Путивле, — Ярославна. А вы — Ярослава. Что это еще за вольности?

— Максиму нравится, — улыбнулась Ярослава.

— Игорем его наречь! — потребовал Легостаев. — Князем Игорем! Справедливости жажду и — истины! Сплошные загадки! Имя — русское и быть вам этакой бледнолицей девахой с румянцем во всю щеку, с косой до колен да с васильковыми глазами. И на тебе: смуглянка, южная ночь, едва ли не Земфира из табора. Что за парадоксы, что за шуточки? Настоящий вызов природе и истории! О чем думали ваши папа и мама, нарекая вас Ярославой?

— Вы еще больше удивитесь, если узнаете, что она родилась в Энгельсе, — любуясь Ярославой, сказал Максим.

Легостаев не заметил недовольного взгляда Ярославы, обращенного к Максиму. Она как бы предостерегала его, чтобы он не продолжал.

— Вот как? — удивился Легостаев. — Выходит, среди немцев Поволжья? И владеете немецким языком?

— Что вы| — поспешно возразила Ярослава: она не настолько хорошо знала Легостаева, чтобы откровенничать с ним. — Мне не было еще и года, когда родители уехали оттуда.

Максим зарделся от смущения, поняв, что сказал лишнее. Легостаев уловил их настроение и разлил оставшуюся водку в стаканы.

— Каюсь, — сказал он. — Люблю под ушицу тяпнуть чуточку сверх плана. — Выпив, он задумался. — Вот ведь как бывает. Иной раз едешь за тысячи километров искать интересных людей — поездом, самолетом, а то и на собаках. А их и искать не надо — они рядом. Я не волшебник, но хотите скажу, кто вы?

— Попробуйте, — насторожилась Ярослава.

— Ну, во-первых, вы оба москвичи. Во-вторых, поженились года четыре назад. В-третьих, а скорее, во-первых, все еще влюблены друг в друга, как молодожены. А главное — боитесь разлуки.

— Ой! — не выдержала Ярослава, всплеснув руками.

— Я знаю все, — хвастливо заявил Легостаев. — От сотворения мира до наших дней.

— А чем объяснить, что в древние времена было много пророков? — спросил Максим, стараясь увести разговор от биографических подробностей. — Или же люди за века настолько отшлифовали их мысли, что они превратились в афоризмы?

— Блестящая догадка! — воскликнул Легостаев. — Этой надеждой живу и я — все, что я говорю сегодня, у этого костра, через мильон лет станет сверкать, как алмаз. Хотите знать, юноша, кем вы работаете?

Максим пожал плечами.

— Вы — учитель.

Максим не мог скрыть удивления.

— Еще не все. Преподаете литературу.

— Не угадали. Я — историк.

— Чуть-чуть не угадал, — самодовольно сказал Легостаев, хрустнув сочной луковицей. — Но чуть-чуть не считается. Остается недоумевать, почему я до сих пор не возведен в ранг прорицателя.

— Вы и в самом деле прорицатель, — оказала Ярослава.

— Э, не преувеличивайте, не переношу неумеренной похвалы, — шутливо пробасил Легостаев. — Нужно ли быть волшебником, чтобы это разгадать. Все написано на ваших лицах. А я по профессии художник, и мне лица людей вовсе не безразличны. Могу лишь сказать, что расстаетесь вы в весьма грозное время. И кто знает, может, каждый день, проведенный здесь, на Оке, потом будет вспоминаться, как неповторимое чудо.

— Сложное время, — задумчиво произнес Максим. — Но нам ли бояться грозы!

— И все-таки не очень радостно, если молния угодит в ваш дом. — Чувствовалось, что Легостаеву не терпится ввязаться в жаркий спор, но он сдерживает себя, напрягая свою волю. — Нет ничего отвратительнее войны. Разве это не противоестественно, что мозг человека занят войной, занят мыслью, как лучше, изобретательнее, хитрее убить, уничтожить? Вот вам величайшая трагедия нашего века. Зачем рожать детей? Чтобы они шли под ружье? Какой смысл строить дома? Чтобы их тут же охватило пламя пожаров? Предчувствие неминуемой войны обрекает человека на страшное безволие, парализует его, отбивает желание мыслить. Понимаете, мыслить! Война — и у рабочего опустились руки, из них вырвали молот. Война — и не вспаханы земли. И не целованы девушки. И разбита любовь. И пустота в душе.

— Простите, — не выдержал Максим, — но из ваших размышлений следует, что вы вообще против всяких войн?

— Против? Вчера вечером я слышал, как вы вдвоем, нет, даже втроем — Жека удивительно хорошо подпевала вам — пели «Каховку». Для меня это не только песня.

— Вы воевали под Каховкой? Сколько же вам было лет? — спросил Максим.

— Примерно столько, сколько сейчас вам. Или моему сыну. Впрочем, что бы я ни говорил о войне, как бы ни проклинал ее — она будет. Будет! Вот в чем трагедия. У меня сын такой, как вы, Семеном зовут. Служит на границе. Уже начальник заставы. Юноша прямой, честный. Но… лишенный сомнений. Все воспринимает как абсолютную истину. Хорошо? Прекрасно! Но для чего создан мозг? Наверное, чтобы мыслить.

— И непременно сомневаться? — уточнил Максим.

— Возможно, я не совсем точно выразился. Точнее: быть диалектиком. Вникать в суть явлений. Ничего нет проще, как повторять готовые истины. Право повторять имеет лишь тот, кто не просто вызубрил их, а глубоко понял смысл, пропустил через сердце. И не ради краснобайства — чтобы утверждать, созидать. Разрушать — много ли ума надо? Все истинные творцы обладали гигантской силой мышления. Чем ограниченней ум, тем бесполезнее жизнь человека. Такой человек вынужден изощряться, идти на все, чтобы самоутвердиться. Его спасение — в хитрости, изворотливости, угодничестве. Верная опора человека — мудрость. Но если ее нет? Значит, все-таки нужна опора? Самые талантливые злодеи те, у кого нет за душой ничего, кроме сатанинского желания разрушать. Представьте на миг, что вся сила мозга, весь умственный заряд человека направлен в одну точку — все во имя зла. Ого, это страшная бомба!

— Мне не приходилось встречаться с такого рода людьми, — сказал Максим, не понимая, к чему Легостаев завел этот разговор.

— Вам легче! — почему-то сердито воскликнул Легостаев. — И все же, — голос его зазвучал добрее и мягче, — я, наверное, большой оригинал. Говорю о злодеях, когда нужно вести речь совсем о другом. И то, что сейчас скажу, могу сказать только вам. Дьявол вас забери, но я почему-то — ну просто беспричинно, повинуясь какой-то таинственной силе, интуиции, что ли, — верю вам. Да что там верю — не было бы вас здесь, я бы с этой распрекрасной Оки уже сбежал бы. Так вот слушайте. Мы тут упоминали о войнах. Увы, это не абстракция. Война у порога. Собственно, она уже идет. Не так давно я вернулся из Испании.

— Из Испании? — не сразу поверил Максим.

— Расскажите, — попросила Ярослава.

— Как-нибудь расскажу, — пообещал Легостаев. — Фашисты нападут на нас, помяните мое слово. Нам придется воевать. А войне нужны не только солдаты, но и полководцы. Причем полководцы новой формации. А мы вот в такой-то момент лишились одного из талантливых полководцев.

— Кого же? — спросил Максим.

— Кого? Извольте. Маршала Тухачевского. Михаила Николаевича.

Кружка с чаем застыла в руке у Максима.

— Я не знаю такого маршала, — жестко отчеканил Максим. — Знаю только, что Тухачевский — враг народа. И вы это знаете не хуже меня.

Максим задохнулся от волнения — Легостаев застиг его врасплох, он не был готов к аргументированному опровержению.

— Вы читали о нем? — упрямо продолжал Легостаев. — Читали его труды? Вижу, что нет. А я был лично знаком с ним. Прочитайте его книги — в них прогноз на войну.

— Лучше о чем-нибудь другом, — попросила Ярослава. — Так будет лучше. Не надо…

— Нет, надо! — воскликнул Максим. — Коль уж нам навязывают такое кощунственное мнение…

— Да, надо, — удивительно мягко, будто вовсе и не было спора, проговорил Легостаев. — Уж простите меня, но что я с собой поделаю — не привык скрывать свои мысли. Нас учили быть прямыми и искренними. Нет ничего страшнее, если человек думает одно, а говорит нечто противоположное.