Завоевание Англии

Он был как будто воплощением Одина, этого скандинавского бога войны; с его смертью угасла последняя надежда норвежцев на победу. Но они тем не менее не отступали, а умирали на месте; многие скончались от потери крови и истощения сил.

Когда ночь начала окутывать темным покровом место страшного побоища, король стоял среди груды разбросанных щитов, опираясь ногой на труп знаменосца и положив руку на древко «Опустошителя земли».

— Смотри, там несут твоего брата! — прошептал ему Гакон на ухо, хладнокровно отирая кровь со своего меча и опуская его в ножны.

Глава XII

Сын Гардрады, Олай, был, по счастью, убережен от всей этой резни. На судах оставался сильный отряд норвежцев, а его предводители, предвидя конечный результат сражения и зная, что Гардрада не уйдет с того поля, где водрузил свое знамя, пока не победит или не будет побежден, насильно удержали принца на корабле.

Но прежде, чем суда успели выйти в море, меры, принятые саксами, преградили им путь. Тогда смелые норвежцы решили погибнуть славной смертью героев.

На следующее утро Гарольд вышел на берег. За ним знатнейшие вожди, опустив дротики острием вниз, торжественно несли тело убитого короля-поэта. Они остановились и послали к норвежскому флоту парламентера, который пригласил вождей вместе с принцем принять тело их государя и выслушать предложение короля англосаксов.

Норвежцы полагали, что им отрубят головы, но все же приняли предложение. Двенадцать знатнейших вождей и сам Олай отправились на переговоры. Гарольд вышел к ним навстречу с Леофвайном и Гуртом.

— Ваш король, — начал он, — пошел войной на ни в чем не повинный народ; он поплатился жизнью за неправое дело; мы не воюем с мертвыми. Окажите этим бренным останкам почести, достойные храброго вождя. Мы отдаем вам тело без выкупа и условий, оно не может более вредить нам… Что же касается тебя, молодой вождь, — продолжал Гарольд, с состраданием глядя на глубокую горесть Олая, — мы победили, но не желаем мстить. Возьми столько кораблей, сколько тебе понадобится для оставшихся в живых воинов! Возвратись на свои родные берега и защищай их так, как мы защищаем свои… Довольны ли вы мной?

Среди вождей был и владыка Аркадских островов; он вышел вперед, преклонил колено перед королем и сказал:

— Повелитель Англии! Ты вчера победил только тела норвежцев, а сегодня покорил их души. Никогда скандинавы не пойдут войной на берега того, кто так чтит умерших и щадит живых!

— Быть по сему! — сказали в один голос вожди, преклоняя колени.

Один только Олай не произнес ни слова: перед ним лежало тело убитого отца, а месть считалась у викингов доблестью. Мертвеца медленно понесли к шлюпке; норвежцы последовали за ним скорбным шагом. Только когда носилки были уже доставлены на королевский корабль, раздался плач и стоны, звучавшие глубоким неподдельным горем, и затем скальд Гардрады пропел над его телом последнюю песнь.

Сборы норвежцев были коротки, и корабли их скоро снялись с якоря и поплыли вниз по реке. Гарольд, глядя им вслед, произнес задумчиво:

— Уплыли корабли, в последний раз принесшие кровожадного ворона к английским берегам!

Непобедимые норвежцы потерпели страшное поражение. На носилках, которые они везли из Англии, лежал последний внук берсеркеров и морских королей. К чести Гарольда вспомним, что не норманнами, а им был побежден «Опустошитель земли».

— Да, — ответил Гакон на замечание дяди, — твое предсказание отчасти справедливо. Не забывай, однако, потомка скандинавов Вильгельма Руанского.

Гарольд невольно вздрогнул и сказал вождям:

— Велите трубить, мы собираемся в путь! Отправимся в Йорк, соберем там добычу — и потом назад, друзья мои, на юг. Но преклони сперва колени, Гакон, сын дорогого брата! Ты совершил, видит небо, славные подвиги, и тебе будут оказаны достойные их почести! Я дам тебе не побрякушки норманнского рыцарства, а сделаю одним из старших среди правителей и военачальников. Опоясываю тебя своим поясом из чистого серебра; вкладываю в твою руку мой собственный меч из надежной стали и повелеваю тебе: встань и займи место в совете на поле брани наравне с владыками Англии, граф Гирфордский и Эссекский!.. Юноша, — продолжал король шепотом, наклонившись к бледному лицу Гакона, — не благодари меня! Я сам всем обязан тебе. В тот день, когда Тостиг пал от твоей руки, ты очистил память моего брата Свена от всякого пятна… Но пора в путь, в Йорк!

Шумным и пышным был пир в Йорке; по саксонским обычаям, сам король должен был присутствовать на нем. Гарольд сидел во главе стола между своими братьями; Моркар, отъезд которого лишил его участия в битве, возвратился с Эдвином.

В этот день песни, давно забытые в Англии, пробудились ото сна. Арфа переходила от одного к другому; воинственно и сурово звучали струны в руках англо-датчанина, но нежно вторили они голосу англосаксов.

Воспоминание о Тостиге, о брате, павшем в войне с братом, лежало тяжелым бременем на душе Гарольда. Однако он так привык жить только для Англии, что мало-помалу, с помощью железной воли, сбросил с себя эту мрачную думу.

Музыка, песни, вино, ослепительный свет свечей, радость доблестных воинов, сердца которых бились вместе с его сердцем, торжествуя победу, — все это, наконец, заразило и его всеобщей радостью.

Когда наступила ночь, Леофвайн встал и предложил заздравный кубок — обычай, связывающий современную Англию со старыми временами. Шум утих при виде лица молодого графа. Он снял шапку, как требовало приличие (саксы садились за стол в шапках), принял серьезный вид и начал:

— С позволения моего брата короля и всей честной компании, осмеливаюсь напомнить, что Вильгельм, герцог Норманнский, затевает прогулку вроде той, что совершил почивший гость наш, Гарольд Гардрада.

Презрительным смехом было встречено напоминание о дерзости Гардрады.

— А как мы, англичане, даем каждому нуждающемуся хлеб и соль, вино и ночлег, то я думаю, что герцог ожидает от нас только хорошего угощения.

Присутствующие, разгоряченные крепким вином, шумно одобрили Леофвайна.

— Итак, выпьем за Вильгельма Руанского и, говоря словами, которые теперь будут, вероятно, переданы потомству, если герцог так полюбил английскую землю, то отдадим ему от всего сердца семь футов земли в вечное владение.

— Выпьем за Вильгельма Норманнского! — закричали пирующие с насмешкой.

— Выпьем за Вильгельма Норманнского! — гремело по всем палатам.

И вдруг, посреди всеобщего веселья, вбежал человек, очевидно гонец, протиснулся поспешно к королевскому креслу и сказал громким голосом:

— Герцог Вильгельм высадился в Суссексе с таким громадным войском, которого не видели еще никогда на наших берегах.

Часть двенадцатая

ГАСТИНГСКАЯ БИТВА

Глава I

 Позолоченные осенью деревья отражались на зеркальной поверхности озер, окружающих уединенное жилище Хильды. Толщина стволов этих исполинов, густо поросших мхом, свидетельствовала об их древности: убогая растительность и причудливый вид говорили без слов, что в этот темный лес проник уже давно тот разрушительный дух, которым отличается природа человека.

Ночной сумрак окутал безмолвные окрестности, луна плыла величественно в синеве небес, воздух был чист и холоден, а в его неподвижности было что-то торжественное.

Из-за густого кустарника изредка показывались ветвистые рога быстроногих оленей, мелькали зайцы и кролики; летучие мыши, распустив крылья, цеплялись за широко разросшиеся ветви.

В это время из чащи показалась высокая темная фигура Хильды. Пророчица медленно шла к окраине болота. Гордое, бесстрастное выражение ее лица сменилось выражением тревоги и тоски; какая-то тяжелая, затаенная мука оставила на нем еще более резкие, глубокие морщины, заставила потускнеть глаза и низко склонила гордую голову; можно было подумать, что судьба покарала валу за самонадеянность и отуманила ее проницательный и дальновидный ум.