Страница 8 из 61
движение
Медленно крутятся в металлической карусели сосиски и сардельки, и вдруг дёргается карусель, и дёргаются сосиски и сардельки в проволочных ложах, а потом снова вращаются медленно и постепенно. Дойдя спешащим шагом до этого лотка, люди видят, что ещё стоит, ещё не отправляется с восьмого пути электропоезд до Фрязино, и превращаются в тяжёлый внезапный бег.
устрицы
«А, бля, — говорит он, перешагивает через ограду рядом с турникетом, распространяя по вагону спиртовой и опасный запах, останавливается около севшей плотной женщины с короткой властной причёской. — А нам захотелось сосисек, немецких сосисек, — рассказывает он бесперебойно, используя бурую свою коротко стриженую голову, быстрые руки и остальное худое тело с рюкзаком за плечами. — Говорим официанту: сосисек. Не понимает. А нам хочется сосисек. Приносят меню. По-немецки у нас никто не говорит. Один парень по-итальянски свободно говорит. По-английски никто не говорит. По-немецки никто, естественно, не говорит. Приносят нам меню, а там написано: один, два, три. Он говорит — это точно сосиськи. А мы: а вдруг не сосиськи? Да нет, точно сосиськи, видишь, цифры — один, два, три, четыре, пять, шесть. Сколько нам? А нас трое. Ну, одна, две, три, четыре, шесть. А вдруг это не сосиськи? Да точно, сосиськи, — они встают и подходят ко второй двери. — Приносят нам», — трамвай шумит на стрелках, подъезжая к конечной, и он кивает головой, пожимает плечами, рисует в воздухе перед стеклом большое сердце.
рыба
Рассказывает, вспоминает, рассказывает, вспоминает тётя Люба; трясётся её голова, в седых греческих кудрях, а одета тётя Люба в халат из ткани, из которой я видел и покрывала: «Помню, когда дядя Лёня уже болел, в Ленинском лежал в больнице, мы к нему поехали. Я где-то достала кусок красной рыбы, тогда не было её нигде, вот такой, сварила. Там он нас встретил, мы накрыли, достала я рыбу. А тётя Вера говорит: «Ой, я тоже хочу», я помню. Едят оба и плачут».
лес
Дрозд-рябинник преследовал обыкновенную белку. Он стрекотал, она же была бесшумна. Зверь легко взметался по стволам и веткам длинными мгновенными движениями, каждое из которых состояло из прыжков, перебежек, пробежек и увёрток и мягко завершалось его хвостом. Но от птицы было не скрыться, птица летала, у птицы был клюв. Присевший мужчина и стоявший мальчик наблюдали за тем, как животные не замечают человеческой дороги и прокладывают по ветвям и воздуху свои пути.
басурма
Рыболов идёт мимо подъездов с металлическим ящиком и удочкой. «Басурма! Идём рыбу ловить! — кричит он. — Басурма! Идём рыбу ловить!» — а вокруг никого. Проходит он мимо отверстия в земле, загороженного досками, изнутри зовёт рабочий другого рабочего: «Э!» — «Э! — подхватывает рыболов в спортивной кофте. — Идём рыбу ловить!» Садится на бетонный берег Казённого пруда, разминает кусок хлеба, бросает его в воду за удочку, «Обана!» — говорит хлебу из-под бейсболки, а хлеб в воду как в воду канул, даже кругов не оставил. Рядом с ящиком, на который уселся рыболов, квадратная пол-литровая бутылка, уже початая на полтора сантиметра, открытая банка с лимонадом — запивать горечь, и коричневый сложенный смирный зонт.
Строители в оранжевых касках наблюдают за осторожными движениями экскаватора «Хёнде». Едут по дороге быстрые машины, спешат к огромной пробке, обрамляющей лес. Поют и летают птицы. Солнце светит на гаражную стену, покрытую граффити, — всё вокруг в тени, а на проявленных рисунках под треугольной крышей, справа зелёных, слева синих, стоят выпуклые чёрные тени голых древесных стволов.
март
На скамейке у первого подъезда пятиэтажного дома сидел подросток с телефоном, из которого звучала песня «Я свободен». Напротив, и тоже на скамейке, сидела девочка тех же лет. Раскрытую металлическую дверь подъезда держал раскрытой мужчина в полосатом халате на голое тело. Он курил и слушал песню. Девочка встала и подошла, чтобы обнять подростка.
любовь
Рыжий кот внутри спирали колючей ленты прижался к верху бетонного забора. Он смотрел вперёд, где в нескольких метрах сидела черепаховая кошка с чрезвычайно пушистым хвостом. Она тёрлась скулами о попавшую внутрь спирали жёсткую ветку ясенелистного клёна. Путь представлял опасность, кошка тёрлась и изгибала хвост, на ветке висели молодые метёлки и торчали тугие свёртки листьев. Ветка двигалась, а кот нет. Идти? Не идти?
изменения
Отсырели плакаты рекламы, состоящие из белых листов с печатью и радужными полиграфическими линейками по краям. Сквозь них просвечивает предыдущая реклама: голова мужчины и надпись «Мстиславу Ростроповичу». Под белой сырой поверхностью отклеились сырые серые резервуары воздуха, похожие на тонкие листья травы и ивы.
Снесли кафе «Замок». Как неожиданно выяснилось, оно несколько лет занимало незаконно возведённые строения. Теперь не видно, как за стеклом готовят лаваши, зато целиком проявилось здание исследовательского центра народной медицины. Открылся и вид на небольшую краснокирпичную будку, кусок которой покрыт кафельной голубой плиткой, другой же кусок отвалился. Напротив, через дорогу, рядом с магазином «Сказка. Волшебный мир продуктов» висят на окнах пустого помещения зелёные пластиковые афиши: «Скоро открытие. Аптека». Висит и свежая вывеска рядом со старой: «Мелодия здоровья».
На зелёной стене гаражей, равномерно покрытой разноцветными и накрепко приклеенными обрывками прошлых афиш, висят две новые, жёлтые, далеко друг от друга.
Всё меняется. Конечно, конечно.
далёкие края
За синим ларьком с кондитерскими изделиями стоит дерево. Ещё недавно оно было полно скворцов. Особенно вечером: ларёк уже закрыт, а дерево щебечет, и, если уже темно, видны сидящие на тёмных ветвях между тёмными листьями многочисленные тёмные птицы. Скворцы казались тяжёлыми, но были очень лёгкими. Они перелетали с одного дерева на другое: деревьев, обжитых ими, было уже четыре, птицы не помещались на одном. Мне нравилось слушать, как они щебетают и щебечут, щебечут и щебетают, мне нравилось смотреть, как они ворочаются на ветвях и перелетают с одного дерева на другое, не умолкая. Они улетели в далёкие края, когда было ещё очень тепло и дерево было полно листьев. Когда капоты машин блестели солнцем, трамваи были прозрачными, а жёлтая собака бежала по жёлтым листьям перед своими владельцами. Когда листья были сухими и тёплыми, а дочь сказала: «Автобус верёвочками перевязан. Из колоколов верёвочки растут». «Икра, — было написано тогда на Преображенском рынке. — Новый урожай». «Заходите, женщина, — говорила тогда женщина женщине, ободряя её войти в среднюю дверь. — Он вам открыл. Сразу же видно, что у вас есть документы». Дерево стоит опустелое, ни скворцов, ни листьев. Приехала цистерна выкачивать длинной гибкой трубой из зелёного, горящего огнями туалета: «Вход 10 рублей. Льгот нет. Администрация».
свинья
В мясном павильоне продавали мёртвую разрубленную свинью. Она была распределена по длинному каменному, покрытому оцинкованным железом прилавку. Вымытая голова свиньи висела над прилавком на крюке. Слева и справа от головы были подвешены рёбра. Перед прилавком напряжённо стояли люди и выбирали себе понравившиеся части свиньи, продававшиеся по разной цене. Ещё недавно свинья объединяла их в себе, потому что из них состояла. Она была объединившимися семенем и яйцеклеткой её родителей, по-разному обросшими преображёнными водой, зерном, комбикормом и другой пищей. «Женщина, берите сало, хорошее, мягкое», — говорила продавщица, положив ладонь на жир, который раньше находился внутри свиньи. Кроме продавщицы, свинью распределяли ещё три человека. Они по очереди взвешивали куски свиньи на весах «Тюмень». Мы съели некоторое количество свиньи, называемое шейкой, в форме шашлыка, вымоченного в минеральной воде с добавлением специй. Свинья насытила нас, превратилась в нас и объединила нас с другими людьми, купившими другие её части.