Господствующая высота

Юрий Нагибин

Господствующая высота

Господствующая высота

Сергей Митрофанович Погожин только тогда согласился прекратить рыбную ловлю, когда поплавки стали невидимы среди бурых листьев кувшинок, плавающих на озерце.

Я хоть и не был таким страстным рыболовом, но понимал его чувство. Место и в самом деле попалось замечательное. Несмотря на поздний час, клев не уменьшался. Рыба была непуганая, доверчивая и одинаково охотно шла и на живца и на блесну.

Вместе с сумерками наплывал туман. Все озера, болота, реки и ручьи этого водообильного края ткали влажными нитями серебристый полог над землей.

Туман густел с каждой минутой, скрадывая простор. Пока водитель Айдар укладывал снасть в потрескавшийся фронтовой «Виллис» и прогревал настудившийся мотор, туман поглотил противоположный берег озера, задернул молочной завесой поросший ветлами островок и, наконец, оставил нам лишь крошечный клочок берега с узкой полоской воды и двумя сросшимися в корнях плакучими березами.

Туман пытался возместить нам все эти утраты. В нем строились замки с зубчатыми башнями и тут же рушились, обращаясь в жерло клубящегося вулкана. Но и вулкан не был долговечен, он распадался, и снова строилось что-то сложное и призрачно-непрочное.

Промозглой прохладой потянуло от воды. Ветер пошевелил туман, на краткий миг робким видением мелькнул островок со своими ветлами и снова исчез в белой пелене.

— Знаете что, Коля, — обратился ко мне Погожий, — зачем нам возвращаться в город? Давайте переночуем в Старых Вяжищах.

— Что это за Старые Вяжищи?

— Деревня километрах в десяти отсюда.

До города было все пятьдесят, мне очень хотелось под теплый кров, и я согласился.

— Ну и отлично! — обрадовался Погожин. — Это мои родные места. Я там воевал. И, знаете, дал слово обязательно после войны их проведать. Там такие мировые старики! Вот увидите, напекут нам блинов, жамок! А брага у них — в целом свете лучше не сыскать!

— Решено! Едем в Вяжищи!

Айдар поднял над капотом испачканное маслом лицо.

— Вяжищи? — повторил он с сомнением, но, как всегда, старательно выговаривая русские слова. — Вяжищи — одна труба без дыма и три норы в земле.

— Сергей Митрофанович, дорогой, неужели нам предстоит ночь в землянке?

Погожин засмеялся:

— Чудаки, ей-богу! То война была. А сейчас увидите, какие они хоромы понавели. Ихние строители на весь край знамениты!

С самого начала поездки решил он заехать в эти Вяжищи. Спорить бессмысленно. Но Айдар был другого мнения.

— До города грейдер ровный, а туда простой деревенский дорога. В тумане ехать — голову терять.

— И это бывший танкист! По болотам «КВ» водил, а здесь растерялся. Боишься — сам поведу…

Я не видел в тумане, как изменилось лицо Айдара, но слышал его обиженный шепоток:

— Айдар боится? Ай, какое слово! Нехорошее слово! Стыдно тому, кто такое слово сказал.

Он быстро закончил возню с мотором, опустил крышку капота, завел машину и официальным тоном, скрывавшим и подчеркивавшим его обиду, доложил:

— Готово, товарищ полковник!

— Трогай, брат, — ответил Погожин.

Расшвыривая грязь и надсадно гудя, «Виллис» стал карабкаться по крутому взгорбку на проселочную дорогу.

Айдар не в шутку назвал Погожина полковником. Сергей Митрофанович, наш сосед по квартире, работает старшим мастером автомобильного завода. До войны он тоже был старшим мастером, а во время войны — полковником. Удивительная военная судьба Сергея Митрофановича была предметом долгих толков и волнений в нашем большом заводском доме. Парторг цеха, он ушел на фронт комиссаром полка с колонной отремонтированных заводом танков. Танковая колонна влилась в кадровую воинскую часть. Сергей Митрофанович заменил в бою тяжело раненного командира, и его оставили командовать этим полком. Затем он где-то учился и в пору боев за Берлин был уже полковником.

Все мы были разочарованы, когда Сергей Митрофанович, вернувшись с войны, поторопился расстаться с погонами и мундиром. Что же касается дворовых мальчишек, они восприняли отставку нашего полковника как личное оскорбление. Все квартиранты пытались его отговаривать. Женщинам Погожин возражал шутливо:

— Какой из меня полковник? У меня и виду настоящего нет, и усы, как у старого моржа, книзу висят.

Мужчинам объяснял дельно:

— В полковнике без высшего военного образования мало сейчас толку.

Упаковав мундир в сундук, Сергей Митрофанович вернулся к своей прежней работе в экспериментальном цехе и к рыбной ловле в дни отдыха. В тот же цех поступил шофером Айдар, бывший ординарец Погожина.

Мне так и оставалось непонятным, как этот скромный до тихости человек смог стать полковником. В течение всей поездки я жадно присматривался к нему, надеясь подметить те незнакомые мне в нем волевые качества, хоть какой-нибудь властный жест, по которому можно было бы угадать руководителя боя.

Но мне не везло. Единственный случай, когда, мне казалось, должна была проявиться его воля, властность, жесткий, преображающий человека командирский окрик и взгляд, произошел несколько часов назад на мосту через Вяжицу.

У выезда с моста случился затор из-за одного парня, который по лени не хотел отъехать в сторону и там заняться своими неполадками. Шоферы, сгрудившиеся на мосту, были народ молодой и довольно расхлябанный. Они переругивались без большого азарта, курили и ничуть не пытались исправить положение. На месте происшествия появилась небольшая фигура Сергея Митрофановича. Дельно и толково, с незлобивой шуткой помог он шоферам распутать узел. А виновнику сказал с мягкой укоризной:

— Что ж ты, брат! Сам засел и другим мешаешь. Не по-фронтовому это!

— А мы не на фронте. — угрюмо, но чуть смущенно огрызнулся парень.

— Задело-таки! — засмеялся Сергей Митрофанович и крикнул Айдару: — Путь свободен, езжай!..

Вот и все.

…Мы медленно двигались сквозь туман. Мимо нас проплывали, качаясь, серые, призрачные тени деревьев. Кусты боярышника, упрямо чернеющие сквозь седую наволочь, обозначали край глубокого оврага. Порой дорога подходила вплотную к боярышнику, но падь оставалась незримой, толстые слои тумана прикрывали ее, словно еловые ветки волчью яму.

Айдар зажег фары, два луча ударили в наволглую муть и, не пробив ее, растеклись радужными пятнами по дороге, почти у самых колес машины.

С каждым вдохом у меня возникало такое ощущение в гортани, словно я проглотил снежок. Туман проникал внутрь тела, холодный, скользкий.

— Ничего, скоро приедем, — говорил Сергей Митрофанович, поплотнее запахиваясь в свой клеенчатый плащ. — Интересно, как они там отстроились? Война по ним всей пятой прошлась. Было время, когда они находились ближе к немцам, чем наши передовые части. Мы занимали господствующую высоту, они — внизу, в ложбине, а уж дальше, в лесу, — фашисты. И ведь такие черти упрямые, не хотели с насиженного места уходить! Там Севрюкова, старуха одна, лет семидесяти, так говорила: «Наши, говорит, ребята за всю родину и за свою деревеньку воюют. Пусть тут хатки целой не останется, пока мы тут — есть Старые Вяжищи. Потому — имя месту народ дает. А как уйдем, так и конец Старым Вяжищам». И не ушли. А мины и снаряды для них что град или снег, до того к ним привыкли. Гордый народ, настоящий! — с каким-то особым оттенком произнес он последнее слово.

Из тумана неслышно и нежданно выскочила машина и, косо резанув по нашим лицам желтым светом фар, исчезла в темноте. И снова пустота и темень вокруг, лишь изредка клубится гонимый фарами туман.

Я почувствовал, что дорога круто пошла под уклон.

Промозглая сырость сочилась за воротник куртки. Чтобы отвлечься, я стал думать о Вяжищах, о том, как мы войдем в сухую, чистую горницу старухи Севрюковой, как обсушимся около горячей печки, прогреем нутро крепкой брагой и ляжем спать на мягком, душистом сене… И, вообразив себе всю эту благодать, я вдруг с необычайной отчетливостью понял, что ничего этого не будет.