Страница 4 из 69
Подвезли боеприпасы и горючее. Подъехала кухня. К запаху горевшей резины добавился запах гречневой каши.
В лучах знойного солнца летели немецкие бомбардировщики. Надрывный гул множества моторов давил. Немцы летели бомбить наши тыловые объекты. Тогда мало кто из сидящих возле кухни предполагал, что скоро бомбы посыплются на танки. От бомб негде будет укрыться.
Страшную ненависть рождает жестокость захватчика, особенно когда на его стороне подавляющее преимущество. Уверенный в своей безнаказанности, враг действует как садист.
ПОСТИЖЕНИЕ
Командир полка капитан Егоров получил приказ полковника Пушкина: «Нашу пехоту давят немецкие танки. Выручайте!»
Вскоре подошли грузовики с боеприпасами. На каждый КВ выдали по 110 снарядов — полный боекомплект, все машины дозаправили. И вот полк (один батальон КВ и два батальона Т-34) загромыхал по шоссе. В десяти километрах западнее стрелковый полк вел бой в окружении.
Танк лейтенанта Гудзя — танк разведки — шел впереди. Скорость предельная. В триплекс хорошо видна дорога. В стороне за желтеющей пшеницей уплывала под косогор дубовая роща.
За косогором дымы: там бой. Но что это? По косогору — такому удачному месту для развертывания в атаку! — снуют люди. Немцы! Они разносят ящики. Немцы действуют быстро, торопливо, как осы.
— Товарищ лейтенант! Минируют! — передает наводчик.
Немецкие саперы закладывали противотанковые мины.
— Опаздываем!
— Огонь!
Короткая остановка. Выстрел. Разрыв снаряда — и с косогора немцев как ветром сдувает. Но только на несколько секунд. Они снова снуют, кидают ящики, не заботясь о маскировке. Немцев замечают из соседних машин, танковые пулеметы открывают огонь, от фонтанчиков пыли кипит косогор.
Саперы свое дело сделали. Три наших танка подрываются на минах.
Батальон сворачивает к лесу, через поле, минуя косогор, снова выходит на шоссе. Холмы изрезаны окопами, изрыты воронками. Лейтенант Гудзь думал, что здесь наша пехота. Но из окопов выскакивают немцы, бегут за дорогу. Там, в зарослях бузины и терна, стоят их бронетранспортеры. Наперерез немцам устремляются танки. Бронетранспортеры так и не успевают вырулить. И вот они, первые трофеи, целые-целехонькие машины.
Скоротечный бой закончился у реки. Танкисты вылезли из машин и, черпая пригоршнями, стали пить воду.
Полковые санитары с пухлыми сумками поспешили на холм, туда, где оборонялась наша пехота. Но вскоре они вернулись, хмурые и молчаливые, доложили: раненых нет. Верить не хотелось. Ведь еще полчаса назад пехота воевала!
— Раненых было много, — говорили санитары. — Но всех немцы умертвили.
Глазам танкистов предстало страшное зрелище. Раненых, собранных на медпункт батальона, немцы зверски убили. Стреляли в упор. В десяти шагах от блиндажа медпункта лежала мертвая женщина-врач. На голове у нее вместо каски была белая косынка с красным крестом. Хорин, глядя на убитую женщину, тихо произнес:
— А мы их раненых перевязывали… Запомни, Паша.
Налетела авиация. Вскоре с неба посыпались бомбы на беспомощные машины. И тут Павел Гудзь не столько понял, сколько почувствовал, как горько воевать без зенитного прикрытия. Спасибо бронеспасительнице, но при прямом попадании бомбы броня не могла спасти.
Не успели улететь «хейнкели», как на шестьдесят третий полк навалились немецкие танки. Бой длился до темноты. Высокими кострами полыхали машины. Чужие и свои. Шестьдесят третий полк понес тяжелые потери, но выстоял.
Второй день войны оказался не легче первого. Хуже стало с боеприпасами и горючим. Вражеские летчики выслеживали каждую нашу полуторку.
Дивизия, а с ней и шестьдесят третий танковый полк медленно отходили на восток, приближаясь ко Львову. В этом городе у многих офицеров остались семьи. Люди тревожились, ждали машину с почтой. Но писем не было. И только своя дивизионная газета «Красноармейское слово» ободряла. Всех троих журналистов — редактора Ивана Устиновича Бельковича, корреспондентов Семена Михайловича Борзунова и Ивана Ивановича Кравца — танкисты знали в лицо, с ними каждый день встречались и про себя же читали заметки.
Свою фамилию лейтенант Гудзь увидел в газете уже в первые дни войны. Тогда еще был не фронт, а Киевский особый военный округ. Для окружной газеты постарались журналисты тридцать второй танковой дивизии.
Дивизия таяла. Скоро наступило время, когда сам комдив Ефим Григорьевич Пушкин определял для КВ огневые позиции. Дошла очередь получить боевую задачу и лейтенанту Гудзю.
— Встанешь, Паша, здесь. — Полковник показал на развилку дорог. На нижнем обрезе мятой замасленной карты значился город Яворов.
Танк плыл навстречу отходящим войскам. Из-под колес, иссеченных осколками грузовиков, как густой дым, поднималась пыль. Было знойно и душно. Комбинезон прилипал к телу, как раскаленная резина.
Через дорогу черными хлопьями летела копоть. Там после бомбежки горели санитарные грузовики. Вокруг бегали бойцы, ошалевшие от запаха паленого мяса, выхватывали из огня еще живых тяжелораненых.
За черными от копоти деревьями открылось холмистое поле. За ним виднелось небольшое село, на улицах — ни души. У развилки дорог, среди густого шиповника, танк замаскировали.
Ждать долго не пришлось. По дороге с лихой беспечностью пронеслись немецкие мотоциклисты. Останавливать их не стали. Но когда из-за поворота выкатились высокие темно-синие коробки, тут и началась работа. Головной вспыхнул как факел. Остальные танки, расползаясь, словно черепахи, поспешно дали задний ход.
Наводчик успел сделать три выстрела, когда стрелок-радист принял радиограмму. Комдив приказывал немедленно сменить огневую позицию. Фашисты перерезали шоссе. По нему, чтоб не оказаться в окружении, отходила дивизия. Немцев нужно было отбросить и держаться, пока не пройдут тыловые подразделения.
Лейтенант Гудзь, выполняя приказ, недоумевал: почему там, где заслоном вставал батальон Хорина, фашисты не лезли нахрапом? Разгадка была простой: не лезли, где их встречали КВ. Обходили эти страшные для них машины, не ввязывались в затяжные поединки. Трофейные вражеские документы подтверждали догадку: немцы — вояки расчетливые. Уже за месяц до двадцать второго июня на картах и сводных таблицах под названиями советских городов они поставили числа: в какой день эти города будут захвачены.
Одна такая таблица рассмешила наших танкистов как удачная шутка. В ней было напечатано: тридцать вторая танковая дивизия Красной Армии согласно плану вермахта уничтожалась до первого июля. С этой таблицей полковник Пушкин ознакомился второго июля. Он тут же пригласил в штаб журналистов дивизионки.
— Как, по-вашему, мы есть или нас уже нет? — спросил он весело.
— Вопрос не ясен, — ответил Белькович.
— Согласно данным вермахта со вчерашнего дня нашей дивизии не существует, — с иронией сказал Пушкин.
— А кто же тогда воюет? Разве не тридцать вторая?
— Вот я и собрал вас вместе найти форму ответа. Ответ должен быть метким, как огонь наших пушек, и едким, как писали запорожцы турецкому султану. Если мы разучимся улыбаться, нас одолеют.
Гудзь расчищал шоссе от немецкой техники.
Артиллерия противника сосредоточила свой огонь на неистовом КВ. От прямых попаданий снарядов броня гудела как набатный колокол. Командир и наводчик отрешились от всего, что мешало. Мысль была сосредоточена на одном, жила в сознании как заклинание: очистить шоссе от фашистов.
Был ли страх? Страх, кажется, был, но лишь в самом начале боя. Страх дохнул — и где-то глубоко, под сердцем, повеяло холодком смертельной опасности. Но потом, через какие-то секунды, работа притупила это ощущение, его перебороло главное: в горячке боя не проглядеть бы врага, не дать ему взять верх.
Вскоре тылы дивизии пошли по шоссе. А на обочине дороги, вылизанный пламенем снарядов, стоял КВ. По нему словно смерч промчался — не осталось ни крыльев, ни зипов, ни запасных траков. От стального троса чудом уцелел только замок да на башне, как высохшая тушь, чернела окалина.