Страница 3 из 69
Далеко за Львовом нагнал рассвет. Колонна растянулась по шоссе. Но взводы держались кучно. Лейтенант Гудзь — командир взвода управления первого батальона. Взвод — хозяйство немалое: пять танков КВ, два Т-26, два броневика и одна «эмка». По колонне передали: впереди — немцы. И команда командиру взвода управления:
— Направление атаки — вдоль шоссе.
Первый бой! За спиной восходит солнце, и его лучи озаряют серую извилистую ленту дороги, густые заросли холмов, телефонные столбы с натянутыми проводами, соломенные крыши, спрятанные в зелени хуторов.
Небо чистое — ни единого самолета. В атаку выходят КВ. Все пять. Слева два, справа два. Танк лейтенанта в центре. Машина идет по шоссе ровно. За рычагами механик-водитель Галкин — ленинградец. Танкист не из обычных. В недавнем прошлом испытатель КВ.
Пушка заряжена осколочным. Глаз, обостренный до предела, выискивает противника. Всюду зелень, зелень. И только вдалеке, на самом пригорке, поваленный синий телеграфный столб. Первая мысль: почему синий? Столб резко сдвинулся в сторону, повернулся торцом к танку. Гудзь, действуя за наводчика, успевает прицелиться. Столб сверкает вспышкой. Гудзь нажимает на педаль спуска.
Почти одновременно раздается выстрел и оглушающий удар по броне. В боевом отделении запах окалины.
Слышно, как в мозгу пульсирует кровь: голова звенит, но мысль работает четко, связно, как на полигоне.
Секунда… Вторая… Тишина. Обостряется чувство ожидания следующего удара. Его нет. Рука невольно прикасается к броне: выдержит — не выдержит? Память на мгновение высвечивает давнее.
Ранняя весна. Пахнет оттаявшим прелым листом и конским навозом. Отец в старой, влажной от пота папахе готовится к пахоте, запрягает лошадь. Лошадь после зимы тощая, уже начинает линять. Отец заскорузлой рукой гладит ей спину: «Вытрымай, вытрымай». Лошадь понимает, значит…
Танк молчит, словно прислушивается к танкистам.
Павел Гудзь ощутил машину как живое существо. Невольно подумал: «Больно же ей, если мы оглохли».
— Живы, ребята?
— Живы, командир.
Голос механика-водителя бодрый, деловой.
— Заводи!
И тут же рокот дизеля.
— Заряжай!
Звонко щелкает клин затвора.
— Вперед!
КВ выходит на обочину. Подминая под себя низкорослые клены, устремляется к пригорку, откуда ударили по танку. Глаз успевает схватить: какой же это синий столб?! Это ствол противотанковой пушки.
Сколько раз на полигоне пушки условного противника красили в зеленый цвет! У неусловного, выясняется, стволы землисто-синие. И расплата за упрощенчество ждать себя не заставила…
Снаряд, выпущенный из КВ, угодил под щит противотанкового орудия. Орудие опрокинулось. КВ проскакивает окоп. В раскрытых снарядных ящиках отсвечивает латунь. КВ взбирается на пригорок. Глаз выхватывает ленту шоссе. Все оно запружено танками и бронетранспортерами. На бортах машин ядовито-желтые кресты.
Немцы бьют прицельно. От разрывов снарядов броня гудит как колокол. И удивительно — крепнет уверенность, что ты неуязвим. В перекрестье прицела — угловатая башня с коротким стволом. Гудзь нажимает педаль спуска — через секунду столб огня охватывает короткоствольную башню. И снова:
— Заряжай!
Кажется невероятным, что жжет не бронебойный, а самая что ни на есть осколочная граната.
— На сближение. По БТР…
— Понял, — отвечает механик-водитель, — иду на таран.
Вот они, бронетранспортеры. КВ налетает с ходу. Синие коробки, переворачиваясь, слетают под откос. В клубах дыма Гудзь не замечает, как вражеские танки расползаются по зеленой лужайке, образуя перед собой широкий сектор обстрела. Бой перемещается на лужайку.
— На сближение!
— Понял!
Механик-водитель азартно выкрикивает:
— Иду на таран!
Выясняется: немецкие наводчики почти не мажут на значительном расстоянии. На полигонах Германии их приучали стрелять, когда цель не ближе, чем за километр. А когда в них бьют с пятидесяти метров, когда выстрел советской пушки и разрыв советского снаряда происходят почти одновременно, это ужасает. На ближний бой нервы фашистов не рассчитаны. Такое открытие делает для себя лейтенант Гудзь.
КВ переваливается через ров, снова идет на сближение. Немецкие танки бьют с места по нашим. Пехота — все автоматчики перебежками оставляют лужайку, скрываясь в густом орешнике.
Настает момент осмотреться. Немцы отступили. Но и своих не видно. Поворот башни влево, вправо. Наконец обстановка проясняется. Один КВ у дороги, второй на лугу. Стреляют в лес — вдогонку немцам. Двух остальных танков нет. Значит, или подбиты, или отстали. Дым, как густой туман, застилает все вокруг.
Бой утихает. Танк выползает на шоссе. Со звоном открываются люки. Подбегает возбужденный комбат Хорин, машет рукой:
— Павел! Слезай, считать будем.
Павлу непонятно: считать свои машины или чужие?
— Как наши?
— Порядок. Живы-здоровы!
Комбат, оказывается, в течение всего боя не упускал из виду ни одной машины. Управляя батальоном, замечал, как ведут себя под огнем его подчиненные, особенно молодые лейтенанты, командиры взводов. За две недели мирной службы он с ними только познакомился, а за шесть часов войны определил, кто на что способен.
Хорин в расстегнутом комбинезоне, без ремней — все, что мешало, снял и пригласил Павла считать трофеи. Хорин улыбался, обнажая белые зубы. Его глаза блестели, и Павел было подумал: не хватил ли комбат на радостях? Это был хмель выигранного боя, удивительное состояние души.
Бой отгрохал, как весенний гром. Снова сияло солнце.
— Посмотрим, посмотрим свою работу, — весело говорил Хорин, ведя за собой лейтенанта.
Стали подсчитывать: пять танков T-III, одна противотанковая пушка (это ее первым в своей жизни выстрелом по врагу сковырнул лейтенант Гудзь), три раздавленных бронетранспортера и чуть дальше — брошенные орудия полевой артиллерии, по всей видимости, батарея.
Танки догорали. От резиновых катков, охваченных пламенем, валил черный, как тушь, дым. В безветренную погоду дым словно сообщал, что здесь только что произошло.
Лейтенант Гудзь взглянул на часы: было без четверти восемь. Солнце уже поднялось высоко. Вспомнил: бой начинали, когда солнце всходило. Два часа будто мелькнули, и сейчас время опять шло своим чередом. Во Львове в восемь командиры завтракали. Так что до завтрака оставалось еще пятнадцать минут. Но есть почему-то не хотелось. Хотелось говорить. Это же первый бой! И он выигран.
Хорин и Гудзь брели по высокой траве, натыкались на трупы немцев. Командиры обращали внимание на то, что немцы, все как на подбор коротко стриженные, молодые, рослые, тренированные. Полуоткрытые водянистые глаза убитых уже заволакивала муть.
— Отвоевались, — говорил Хорин. — А готовились, должен сказать, основательно… Значит, верно: фашизм, как только приходит к власти, сразу начинает готовиться к войне.
Под старым тополем, вершина которого была сбита снарядом, знакомый санитар перевязывал раненого. Павел шагнул — и от неожиданности вздрогнул: наш боец перевязывал немца!
Заметив советских командиров, немец попытался было подняться, но сильные руки санитара его удержали.
— Арбайтер? — спросил Хорин.
— Сталин капут, — выпалил немец.
Слова, похожие на лай, больно хлестнули слух.
— Вот гад, — заключил Хорин, — ему жизнь спасают, а он…
Руки немца сильные, тяжелые, в черных, как татуировка, крапинках.
— Шахтер, — пояснил Хорин. — Всего лишь за семь лет Гитлер сделал из него бандита.
От этого горького признания Павел вдруг себя почувствовал жестоко обманутым. Как часто наши газеты писали, что рабочие Германии не поднимут руку на первое в мире социалистическое государство! Бывший шахтер смотрел на советских людей звериным, леденящим взглядом.
— Рот фронт, — напомнил немцу Хорин.
В ответ:
— Сталин капут.
Вот и выяснили отношения! Вернулись в батальон. От встречи с немцем на душе остался горький осадок…