Звездные крылья

С этими словами он бросил на стол маленький карандаш. Карандаш покатился по столу, и, следя за ним взглядом, профессор Шторре напряженно думал: упадет или не упадет? Почему-то сейчас только это казалось ему чрезвычайно важным.

Карандаш не упал, он докатился до края стола и остановился.

Минуту Шторре собирался с мыслями.

— Вы ничего не сказали о своем обещании. Когда я увижу сына?

Дорн недовольно поморщился. Профессор был слишком настойчив. Перед глазами промелькнуло розовое детское лицо Яринки: из-за этой проклятой девчонки у него сейчас столько лишних забот.

— Вы удивляете меня, профессор, — сказал он, лениво растягивая слова. — Ведь я выполнил все, кроме последнего обещания. Но смею вас уверить, что вы увидите своего сына очень скоро. Это так же верно, как то, что существует этот дом.

— Это неправда. Его убили, — прохрипел Шторре, — Вы лжете.

Дорн снисходительно улыбнулся: с человеком, который не владеет собой, говорить совсем не трудно.

— Если вы верите этой девчонке больше, чем мне, это ваше личное дело. Через два месяца ваш сын будет здесь. Все!

Дорн поднялся, это означало, что аудиенция закончена. Он выжидающе смотрел на Шторре. Но профессор и не думал уходить. Он сидел в кресле, высокий и отяжелевший, как каменная глыба, глядя па Дорна снизу вверх, глаза его налились кровью.

— Вы лжете. — вскричал он, и голос его сорвался посреди слова. — Вальтер убит. Этой девушке я верю больше, чем вам.

Дорн снова сел и постарался улыбнуться. Профессор становится слишком нервным. Его непременно надо успокоить.

— Я говорю правду…

— Правду? — повторил профессор. — Хорошо. Я вам верю. — Он приблизил свое лицо к лицу Дорна, но тот и глазом не моргнул. — Я вам поверю еще раз, — прохрипел он. — Но если через две недели я не получу от Вальтера письма… О, вы меня не обманете, я хорошо знаю его почерк… Если я не получу письма… — Что-то заклокотало в груди профессора, и он схватился рукой за сердце.

В комнате слышалось только его тяжелое прерывистое дыхание. Но вот Шторре опустил руку, глубоко вздохнул и сказал спокойно:

— …если я не получу письма, то сумею отомстить так, что вам не поздоровится.

Эта угроза прозвучала очень наивно в условиях тюрьмы. Однако, спокойный тон Шторре встревожил Дорна. Кто знает, может быть, этот старикан и в самом деле придумал что-то необычайное.

— Вы безусловно получите письмо от вашего сына, — поспешил он успокоить профессора. — Я только прошу продлить срок. Ваш сын очень далеко, и на одни только формальности потребуется минимум три недели.

После этих слов, произнесенных тоном покорной просьбы, профессор поверил Дорну. Ведь ему незачем было просить у профессора лишних шесть-семь дней, если бы Вальтер действительно был мертв.

По губам профессора пробежала радостная, несколько растерянная улыбка. Дорн понял, что победа добыта: профессор успокоился.

— Нам с вами не стоит ссориться, профессор. Работа, высокая и святая работа во славу нашей дорогой родины должна объединить нас…

— Я буду ждать ровно три недели, — Шторре поднялся с кресла, не обращая внимания на патетические слова барона. — Точно три недели. Надеюсь, что разговоры, подобные сегодняшнему, больше не повторятся. Завтра я начну работать. До свидания.

Не ожидая ответа, он вышел из комнаты.

Дорн с облегчением опустился в кресло. Он склонил голову на холеные ладони и глубоко задумался.

Не профессор Шторре владел его мыслями. От того, сумеет ли он сломить Крайнева, зависела вся будущая карьера Людвига фон Дорна. Он применил уже много способов, но все они оказывались слишком мелкими и наивными.

Было испробовано все! Деньги, слава, честолюбие, даже власть. И все это не оставило и следа на сильной воле Крайнева,

Оставалась еще любовь, которую так кстати обнаружила Мэй. Надо было немедленно испытать и этот последний способ, ибо после него уже ничего, кроме физического воздействия, в арсенале Дорна не оставалось.

Он охотно применил бы этот, последний, способ, но было очень мало надежды на то, что физическими муками, пытками можно сломить волю Крайнева, заставить его работать. А Крайнев необходим был Дорну не как человек, а именно как выдающийся инженер, который давно уже овладел тем, о чем немцы пока еще только мечтали.

Из Берлина все чаще приходили нетерпеливые запросы. Немецкие фашисты возлагали большие надежды на изобретение Крайнева, на этот таинственный аэродром с его многочисленными лабораториями. Дорна держали в постоянном напряжении, требуя конкретных результатов, а он вынужден был отвечать, что Крайнев все еще не согласился работать.

— Это самый настоящий коммунист, — кричал он в телефонную трубку, когда запросы становились слишком настойчивыми. — Садитесь на мое место и попробуйте за полгода перевоспитать коммуниста.

От такого ответа на другом конце провода умолкали, и Дорн получал передышку на несколько дней. Потом все начиналось сначала.

Тут было над чем призадуматься, было от чего прийти в отчаяние. Но Дорн верил, что настанет такая минута, когда Крайнев скажет «да». Тогда уж Дорн сумеет вознаградить себя за все волнения и тревоги в бессонной тишине кабинета.

Сегодня он сделает еще одну попытку, подсказанную Мэй. Быть может, это приведет его к цели.

От всех этих мыслей и раздумий им овладевало удрученное настроение. Оно приходило очень редко и никак не соответствовало сухой энергичной натуре Дорна. Он старался стряхнуть с себя это настроение, как стряхивают с одежды дождевые капли, но из этого ничего не вышло. Меряя кабинет четкими неширокими шагами, он обдумывал будущий разговор с Крайневым. Из этого разговора Дорн должен выйти победителем.

Крайнева он нашел в гостиной. Тот сидел, мрачно глядя на осточертевших рыб. Но пока это было его единственным развлечением. Он собственноручно кормил их и следил за тем, чтобы в аквариуме меняли воду. Благодаря его заботам рыбы стали еще более жирными, округлились и двигались лениво, полусонно. Они поводили длинными усами и шевелили хвостами так, будто им трудно было сделать лишнее движение.

Яринка сидела тут же, в углу гостиной, и смотрела через окно туда, где была могила Волоха.

Появление Дорна было встречено без особого удивления. Они уже давно привыкли к таким неожиданным посещениям.

Дорн не спеша уселся в кресло напротив Крайнева и тоже стал смотреть на рыб. Они долго сидели молча, не чувствуя потребности произнести хотя бы слово.

Наконец Дорн сказал, постукивая ногтем по стеклу аквариума:

— Вы знаете, я очень часто думаю о будущем.

Он умолк так же неожиданно, как и начал, и слова его повисли без ответа в теплой тишине гостиной. Крайнев только посмотрел на него с удивлением — слишком необычен был тон Дорна, — но ничего не сказал.

Золотая рыбка с большими прозрачными усами подплыла к стеклу. Она тыкалась ртом в то место, где ноготь Дорна проводил невидимые линии. Она шла за движением ногтя так, будто это был магнит. Дорн долго смотрел на нее и неожиданно улыбнулся. Потом улыбка сбежала с его лица, и оно снова стало строгим.

— Пройдет год, пройдет пять лет, — задумчиво сказал он, — и всем людям на земле станет известно ваше имя; они будут повторять его, восторгаться вашими изобретениями. И никто не узнает, что где-то живет старый седой Дорн, человек, который создал славу Юрию Крайневу.

Он встал с кресла и подошел к окну. Три самолета летели над лесом, обходя аэродром стороной. Он следил за за ними до тех пор, пока они не исчезли в низких облаках.

Неожиданно он повернулся и резко спросил:

— Что бы вы сказали, Юрий Борисович, если бы, например, Ганна Ланко очутилась в нашем обществе?

Крайнев еле заметно вздрогнул, но сразу же овладел собой. Он слушал Дорна так, будто речь шла о вчерашнем завтраке. Ни одним движением, ни одним жестом не выдал он своего волнения. А Дорн уже говорил, что Ганка будет здесь розно через пять дней после того, как Крайнев начнет работать. Это должен быть честный джентльменский договор, — если Дорн не выполнит своего обещания, Крайнев может сразу же все бросить.