Звездные крылья

— Не проклинайте меня за то, что я сел на этот злополучный аэродром, — чуть слышно прошептал он.

Слезы сжимали Юрию горло. Он совсем склонил голову, чтоб не видеть предсмертного взора товарища.

А Волох уже ничего не видел. Веки вдруг отяжелели. Они опустились и прикрыли глаза. Последние мысли, ясные до боли, проносились в сознании.

…Вот он летит над Красной площадью в день первомайского парада. А внизу безудержное весеннее солнце играет на красных полотнищах знамен и полированной стали тяжелых орудий. Он видит группу людей на левом крыле Мавзолея Ленина. Самолеты пролетают, и Красная площадь, как гигантский цветник, проплывает под ними. Это первый ответственный полет Марка Волоха.

Он уже совсем потерял ощущение своего тела, только где-то в глубине еще тлеет искра сознания. Он знает — наступает смерть, но страх перед ней уже отступил.

Из густого тумана на него глянуло чье-то лицо, и Волох вздрогнул. Лицо нежное, тронутое печалью, давно не виденное и странно знакомое.

Волох приподнялся на локте и открыл глаза. Это ведь мама. Мария Волох смотрит на своего сына в последний раз. Он хочет окликнуть ее, но тяжелый туман закрывает любимое, родное лицо… Волох тяжело упал на пол.

Яринка поднялась и пошла к двери. Она споткнулась о какой-то предмет, который с металлическим стуком отскочил от ее ноги.

Яринка наклонилась, подняла маленький револьвер сизой стали и машинально, не раздумывая, положила его в глубину аппарата для испытания крыла. Глаза ее все время были полны слез, и до своей комнаты она добралась почти ощупью.

Смертельная тишина воцарилась во всем доме. Дорн, узнав о событии, предпочел остаться в кабинете. Он отправил Стенслёвского назад — провокатор был слишком несдержан.

Стоял серый и хмурый осенний вечер. Ветер переваливал через высокие стены и гулял по аэродрому. Иногда он приносил с собой пожелтевшие листья кленов и лип. Где-то там, за бетонными стенами, шумели леса, и ветер срывал с них багряный убор. Временами прорывался дождь. Он шел недолго и проносился дальше. Наступала дождливая неприветливая осень.

На аэродроме было пусто, неуютно и холодно. Желтая блеклая листва падала на асфальт с сухим, чуть уловимым шорохом.

Дорн, который совсем не показывался в эти дни, разрешил друзьям самим похоронить Волоха. Он высказал сочувствие, обещал сурово покарать Стенслёвского, но в голосе его Крайневу чудился оттенок удовлетворения.

Могила была выкопана в углу аэродрома. Снятые куски асфальта лежали рядом с грудой желтой глинистой земли. Могила смотрела в небо черной зияющей ямой. Гроб с телом Волоха стоял рядом.

Крайнев и Яринка прощались с мертвым другом. Четыре солдата стояли по другую сторону могилы окаменело, как статуи, ожидая знака Юрия.

Юрий поднял крышку гроба и посмотрел в лицо Волоха.

— Клянусь, друг, — торжественно сказал он, — что выйду отсюда и вернусь только для того, чтобы поставить тебе памятник.

Он закрыл крышку.

Солдаты опустили гроб в могилу. Комья земли гулко падали вниз. Юрий стоял лицом к ветру и механически отсчитывал удары.

Одинокий лист летел над аэродромом. Ветер поднимал его все выше и выше, чтобы затем с высоты швырнуть на землю. Листок не хотел падать на серый шершавый асфальт. Но ветер был неумолим, и листок с тихим шелестом подобрался к ногам Яринки.

Она подняла его. Юрий посмотрел на сухой, блеклый, почти прозрачный листок. Обоим он одинаково напомнил лицо мертвого Волоха.

Перед ними возвышалась стена из тяжелого серого бетона. Ее толщина была неизвестна. Она охватывала аэродром мрачным, крепким кольцом.

Юрий подумал, что при взгляде на эту стену его клятва над гробом Волоха может показаться глумлением.

Солдаты уже засыпали могилу. Они заравнивали и утаптывали землю, чтобы наново заасфальтировать это место.

Крайнев и Яринка медленно, не оглядываясь, отправились домой. Несмотря на яркий зеленоватый свет, дом напоминал им могилу — так тихо и пустынно было в его комнатах и безлюдных коридорах. Войдя в гостиную, друзья молча уселись в кресла. Глубокая печаль охватила их.

Они чувствовали друг к другу большую дружескую нежность, и когда, прощаясь, Юрий молча прикоснулся ко лбу Яринки сухими губами, она ничуть не удивилась этому необычному для Крайнева проявлению нежности.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

За стенами аэродрома шла осень. Ока чувствовалась в прозрачном холодном небе, она проходила за бетонными стенами, давая знать о себе осыпающейся листвой.

В доме царила обычная тишина, изредка нарушаемая тяжелыми шагами профессора Шторре. Он медленно расхаживал по коридорам, задумчиво теребя пальцами седую бороду. В полумраке его седина казалась голубоватой.

Он мог часами ходить так, ни о чем не думая, ничем не интересуясь. Мысли проплывали, неясные и расплывчатые. Только тогда, когда в мозг врезалась мысль о сыне, в голове сразу прояснялось.

Он до безумия любил своего единственного сына и для него готов был на все. Это была подлинная любовь, сильная и суровая. После того злополучного завтрака, во время которого Яринка сообщила о смерти Вальтера, он все еще не получил ответа. Ждал встречи с сыном и не мог дождаться. Месяц проходил за месяцем, а Дорн все еще ни словом не обмолвился о своем обещании. Он словно позабыл о нем.

Шторре изо дня в день ждал, не вызовет ли его Дорн для обещанного свидания. И однажды, когда ожидание стало невыносимым, профессор решил пойти в кабинет Дорна. К этому визиту он готовился особенно тщательно. Даже заранее подготовил фразу для начала беседы. Он много раз продумал весь разговор, от начала до какой- то страшной точки, за которой начиналась неизвестность. Старый профессор боялся этой неизвестности и оттягивал разговор со дня на день.

Но как-то утром он сообщил Дорну о своем желании, даже не желании, а требовании немедленного свидания. Тот сразу, и притом очень вежливо, ответил согласием. Чувствуя, как колотится в груди сердце, подходил профессор к заветной двери.

С минуту он стоял у двери, как бы не решаясь переступить порог, затем решительно, резким движением распахнул дверь и вошел в комнату.

Дорн сидел за столом и смотрел в книгу. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он не реагировал на появление профессора Шторре. Он даже не поднял головы, чтобы поздороваться.

Неподвижность Дорна встревожила профессора не на шутку. Перед ним как бы сидел мертвец. Так хорошо продуманные и подготовленные слова и мысли вылетели из головы. Он стоял, смотрел на Дорна и не знал, с чего начать.

Наконец Дорн поднял глаза и с минуту глядел на профессора. Он хорошо знал, зачем тот пришел, и был готов к беседе.

— Садитесь, пожалуйста, — указал он рукой на стул. — Как вы себя чувствуете, профессор?

Голос его звучал глухо, устало, равнодушно. Он знал заранее, к чему сведется разговор, и хотел поскорее его закончить.

Профессор подошел к столу и тяжело, словно у него подкосились колени, опустился в кресло. Он сидел, смотрел в упор на Дорна, и спокойствие понемногу возвращалось к нему.

— Я хочу знать, — сказал он, переводя взгляд на длинные старческие пальцы с синеватыми ногтями, — когда будет выполнено ваше обещание. Я хочу знать, когда я смогу увидеть Вальтера.

После этих слов профессор снова посмотрел на Дорна и встретил равнодушный, немного насмешливый взгляд. Дорн разглядывал его спокойно, как хорошую добычу. Он забавлялся профессором, как кошка — замученной мышью. Он чувствовал свою власть над этим высоким стариком. Во имя спасения сына профессор готов сделать все что угодно. Это была точка, вокруг которой вращалась вся его жизнь. Тот, кто владел этой точкой, владел всем. Дорн прекрасно понимал это. Именно потому так равнодушно и уверенно ожидал он конца этого разговора.

— Я требую, профессор, — резко и отчетливо сказал он, — чтобы вы завтра же начали интенсивную работу. До сих пор у вас не закончена конструкция крыла. Это удивляет меня, профессор!