Страница 26 из 41
Дело двигалось медленно: пять граммов обогащенного сырья за месяц. Для опытного образца нужно хотя бы десять... Конечно, стоило бы испытать для начала один грамм. Но на ком?
На себе?
Бред. Куда он со своим... изъяном. Можно, конечно, еще один грамм потратить на какую-нибудь женщину. А что, он читал, даже у евнухов были любовницы, жены.
Но ведь тогда это будет уже не эксперимент, а брак. То есть семья. Станут они жить-поживать, добра наживать.
Вот к чему, коллеги, приводит неосторожное обращение с техникой.
Жидкие аплодисменты.
Нет. Постойте... Он не Фауст. Он не собирался брать реванш за те ледяные постели-одиночки, постели-карцеры, в которых он всю жизнь мучился бессонницей.
Кроме того, испытывать надо на здоровом представителе человеческого рода... Чтобы в здоровом теле — здоровый дух... пух... лопух... Только где их откопать, этих здоровых добровольцев, лопухов, готовых подвергнуться любви? Может, предложить его сотрудникам? Нет, дойдет до начальства, потребуют объяснений, почему Земля вертится... Нужен кто-то со стороны.
В тот вечер он рассказал Алексу в общих чертах о Бомбе.
Отлет
Следующий день пронесся скоростным поездом: мелькали только белые проемы воздуха между вагонами.
Маша укладывала вещи, потом, не выдержав, шла на кухню, пила тяжелыми кислыми глотками вино.
Под вечер чемоданы были собраны, пирожки в дорогу остывали и почему-то пахли хозяйственным мылом, что расстраивало Машу и веселило Марата.
Маша смотрела на его веселое лицо, и ей хотелось выть.
Самолет улетал рано утром.
Ночью они не спали: Марат курил, Маша принюхивалась к пирожкам и плакала.
Докурив, Марат набросился с прощальной, про запас, яростью на Машу, порвал ей свитер. “Давай по-человечески, — просила Маша, гладя его колючее лицо. — Давай по-человечески”.
Потом он снова курил, а Маша зашивала свитер, в котором хотела помахать Марату рукой в аэропорту. Запах хозяйственного мыла из пирожков почти выветрился, и она упрашивала все-таки их взять. “Возьми, — ходила она за ним, — возьми!” Марат молчал и слушал, как за окном в темноте шумят собаки.
Потом они ехали на “Запорожце” по цветущему городу.
Марат собирался зачем-то заехать до аэропорта в свой бывший магазин.
Оставил машину на стоянке, вышел:
— Посиди, я вернусь скоро.
— Я с тобой, подожди, — встрепенулась сонная Маша.
— Сиди, сказал!
“Хорошо как”, — думал Марат, подходя к магазину. Тишина, никаких людей. В такое бы время работать. Интересно, изобретут когда-нибудь круглосуточные книжные магазины?
Усмехнулся. Так... Милиции, кажется, не видно. Хорошо.
Открыл дверь. Свет включать не стоит. Сейчас и так будет все видно. Так… Вот проход к двери, чтобы успел выбежать. Нащупал внизу заготовленные канистры.
— Ну что, ребята, устроим прощальный фейерверк?
Принялся кропить бензином стеллажи. Получалось неумело; дрожали руки.
— Так... Теперь классиков. Александр Сергеич... мое почтение. Фёдор Михалыч... Еще бензинчика! И тебе, Вильям, хватит… Не нервничай. Так. Современники! Есть. Философы, философы! Гегель... Какие мы многотомные, а! Бензина не напасешься... — Закашлялся. — Как они на этих бензоколонках работают? Спички, где спички...
Не выдержав, Маша вылезла из машины. Потопала ногой: отсидела. Пошла к Марату.
— Извинит, ваш документ!
Милиционер, выросший прямо из воздуха, темнел перед ней и улыбался.
— Да иди ты, какие документы? Вон, в машине документы...
— Машина ваш?
— Да. Мужа. Муж вон в магазин пошел. За углом, знаешь, букинист? Книжный, книжный.
— Чем такой поздний время здес занимаетес?
— Да иди ты, говорю, мне к мужу надо!
— Документик покажите...
Магазин загорелся сразу; от неожиданности Марат отпрянул и ударился спиной о стеллаж.
Стеллаж, рассыпая горящие книги, покачнулся. И упал, загородив выход.
Задыхаясь, Марат бросился в подсобку, но там взорвалась неистраченная канистра. Кинулся к стеклам... Выломать решетки! Решетки...
— Та-ак... Посмотрим ваш документ, — говорил милиционер, с интересом изучая паспорт. — Какого, говорите, года рождения? Ай, совсем молодая.
— Да мне идти надо, к мужу, объясняю же!
— Э, а муж сам не придет? Зачем так за мужем бегать? Э... стой! Ты куда! Стой! Что там горит?..
Он бросился за ней.
— Магазин! — кричала Маша. — Марат! Мара...
— Стой, сестра! Эй, кто там горит?! Твой муж огонь делал?
Магазин горел, лопались стекла. Милиционер что-то кричал в рацию.
— Мара-а-ат! — завыла Маша, бросаясь к огню. Она видела его, повисшего на решетке...
Пламя.
Милиционер оттаскивал Машу:
— Стой! Куда, сумасшедший... Назад, умрешь!
— Маратик! Да отпусти, отпусти же, пусти! Я сейчас... воды... воды принесу. Потушить! Пусти же...
Они упали, Маша пыталась вырваться, милиционер кричал:
— Ты что... хочешь мне два трупа за дежурство делать... Дети у меня... Дети!
Рухнула крыша. Крики Марата стихли. Из окон выглядывали сонные лица.
— Пожар! — закричал кто-то.
По пустым улицам мчалась бесполезная пожарная машина.
Прощание
Хоронили в закрытом гробе, на Домрабаде, на русской карте.
Лил дождь.
Было возбуждено дело и шло следствие, Марата долго не отдавали. Неожиданно помог Акбар: уладил все двумя звонками.
Другой неожиданностью стала Ольга Тимофеевна. Позвонила Маше, плакала в трубку, казнилась и обещала откусить себе язык. Через какие-то ее связи и удалось получить разрешение на погребение на Домрабаде. Нести Марата пришлось почему-то долго. Алекс смотрел на запущенные, засыпанные листвой и птичьим пометом надгробья русской карты.
— Да... — сказал Алекс какой-то старушке, приехавшей вместе с Ольгой Тимофеевной. — Как все неухожено...
— Так ухажеры все разъехались! — кивала старушка. — А на еврейской карте, говорят, и того хуже. Дети-внуки эмигрировали, а этим — куда эмигрировать? Они уже все...
— Репатриировались, — подсказал старичок с большой хозяйственной сумкой и в ботинках, зашнурованных шпагатом.
Люди стояли над ямой.
Ольга Тимофеевна достала листочек бумаги. Старичок с хозяйственной сумкой держал над ней зонт. Маша плакала. Ольга Тимофеевна громко читала:
— Дорогой Марат! Мы, члены-активисты бывшего Общества книголюбов, пришли проводить тебя в твой последний нелегкий путь. Ты не только многие годы поддерживал нас, книголюбов, морально и материально; ты поддерживал в своем магазине очаг высокой культуры и духовности. Твой трагический уход — невосполнимая потеря для нас, активистов бывшего Общества книголюбов, которые всегда считали тебя своим единомышленником.
Зонты в руках старушек дрожали; белели носовые платки.
Владимир Юльевич наклонился к Алексу:
— Это выше моих сил... Может, пока отойдем?
Ольга Тимофеевна продолжала:
— Твой близкий друг, Мария, которая тоже присутствует здесь, открылась нам, что в последнее время тебя несправедливо преследовали представители мафии... Что ж, пусть это будет на их грязной совести. Но мы, книголюбы, клянемся так этого не оставить. Мы уже подготовили письмо в авторитетную международную организацию “Лотерея-Справедливость”, на счету которой уже немало добрых дел на территории нашей республики. Пользуясь случаем, я бы хотела зачитать это письмо. Многоуважаемая Лотерея-Справедливость!..
Алекс и Владимир Юльевич отошли и встали поодаль. Деревья были в больших молчаливых воронах. Алекс стал ковырять ботинком глину.
Потом было слышно, как Ольга Тимофеевна читает какой-то отрывок из Тютчева. Зонтики запрыгали: присутствующие аплодировали.