Страница 105 из 156
В свое время тезис Донцова о неполноценности украинской нации вызвал волну непонимания. В частности, по мнению правого публициста Юрия Липы, «в этой теории “народа-бастарда” пораженчество украинских интеллектуалов подошло уже к абсолютному уничтожению органичности собственной расы. Это уже не было самоуничижение, это было самоуничтожение, окончательное порабощение духа расы»[52].
Еще перед Первой мировой войной Донцов осознал исключительную роль созидания украинской нации в преобразовании домодерного этнического субстрата на землях Российской империи в новейшие образования. По его мнению, именно от украинского освободительного движения зависит, станет ли этот субстрат базой для формирования единой русской нации, в которую, как составные части, вольются все потенциальные нации, или на его основе возникнет целый ряд модерных наций.
Он обнаружил также понимание того, что в наше время историк Роман Шпорлюк сформулировал следующим образом: создание одной нации является разрушением другой. Так, в статье «Петербургский переворот» в 1917 г. Донцов высказал уверенность, что «…Россия является — по природе вещей — нашим неумолимым и принципиальным врагом, который — не отвергая себя самого — не может никогда дать нам сколько-нибудь широких национальных уступок». В сущности, эта мысль была основанием и для его утверждений о проблемности украинской нации в статье «Народ-бастард»: украинцы являются проблемной нацией, поскольку не осмеливаются выйти из устоявшихся национальных форм польской и русской наций.
Поражение национально-освободительной борьбы стало первопричиной радикализации взглядов Донцова. Именно с 1921–1922 гг. можно говорить о разработке Донцовым доктрины «действующего национализма» как антитезы идеологиям и практикам революционной поры.
Что именно, по мнению Донцова, дало толчок к потере государственности? Какими были главные источники его новой идеологии?
Парадокс Украинской революции, утверждал Донцов, состоит в том, что, в отличие от широких слоев населения, вожди нации оказались неготовыми к процессу построения государственности. Поэтому критика неудач Украинской революции в его работах сводилась к изобличению недостатков политического бомонда и, вместе с тем, к подчеркиванию определяющей роли народных масс в событиях 1917–1921 гг..
По мнению Донцова, лидеров периода революции вообще нельзя считать лидерами нации. Это были политики с психикой «маленького человека». Их мировоззрение не отвечало времени, в котором они жили: «В 1917 году они думали и ощущали мыслями и чувствами 1848 года». Это были духовные невольники, которые в эпоху революции мыслили категориями мирного времени.
Острие своей критики он направил на деятелей Центральной Рады, которые стремились делать революцию без нарушения порядка и, в конце концов, превратили Украину в «сумасшедший дом». Донцов убежден в том, что Центральная Рада имела (и могла иметь!) успех лишь пока не выдвинула собственную программу, пока подстрекала народ к разрушению старого строя. А вот когда речь шла о созидании… В 1921 г. Донцов осудил социалистическую доктрину — идеологию Центральной Рады: подчеркнул ее прирожденный анационализм и, соответственно, непригодность к нуждам Украинской национальной революции.
Более умеренным был взгляд Донцова на период Гетманата. Он указал на глубокий разрыв, образовавшийся между теми ожиданиями, которые возлагались на фигуру Павла Скоропадского, и его реальной деятельностью. Приговор Донцова неоднозначный: «Легитимизм, который изымает своих кандидатов из пантеона политических мертвецов, — это нежизнеспособное течение…» (хотя заметим: со Скоропадским он сохранил неплохие отношения).
Директория вообще не заслужила его пристального внимания. Достойным своей критики Донцов признал лишь Симона Петлюру. Хотя продолжительное время они находились в довольно дружеских отношениях, революция раскрыла Донцову глаза на слабость Петлюры-политика — его неспособность как лидера противопоставить себя массе, склонность плыть по течению.
Деятели 1917–1921 гг. вели себя крайне пассивно: они не сформулировали четких целей национально-освободительного движения, не использовали собственнический инстинкт украинского крестьянства, не противопоставили идее русского мессианства собственную идею, были нейтральными в делах религии и церкви. Итак, Донцов делает вывод: «Революция не нашла адекватного выражения в нашем ведущем слое». Таким образом, критика Украинской революции на основе личного опыта стала исходной точкой и главным источником идеологии «действующего национализма».
Определяющими в идеологии «действующего национализма» являются три работы Донцова: «Основания нашей политики» (1921), «Национализм» (1926) и «Где искать наши исторические традиции» (1938).
Заслуживает внимания тот факт, что Донцов осознавал субъективность своей концепции, считая, что объективными могут быть лишь те, кто не занимает четкой гражданской позиции (явно наследуя тут Фридриха Ницше):
«Нет в мире худшего проклятия, чем так называемая “объективность”, нет большего несчастья, чем “беспристрастные” и “нейтральные”. “Объективные” — те, которые боятся занять положение, те, которые колеблются выбрать…».
«Основания нашей политики» можно считать наиболее систематическим изложением взглядов Донцова на идеал общественного устройства. Следует подчеркнуть, что «Основания нашей политики» и «Национализм» объединяет цель Донцова-исследователя — очертить украинскую национальную идею. Однако в работах 1921 г. и 1926 гг. он предлагал разное решение этого вопроса. Так, в «Основаниях нашей политики» Донцов старался раскрыть суть украинской национальной идеи, а в «Национализме» — очертить, какой она должна быть по форме, чтобы стать популярной в обществе. Поэтому «Национализм» не следует рассматривать как адаптированный «заменитель» «Оснований нашей политики». Эти работы были ориентированы на решение разных проблем, поэтому они скорее дополняют, чем опровергают друг друга.
Суть «Оснований» составляют три идеи: 1) Россия как главный враг Украины, 2) крестьянство как костяк нации и государства и 3) необходимость сильного чувства цели и воли. Если первые две идеи развиты довольно полно, то проблема воли очерчивается несколькими штрихами, несмотря на то, что этот вопрос интересовал Донцова давно. В 1921 г. Донцов считал необходимым ограничиться указанием, что возможность проявлять собственную волю является основным требованием национальной политики, а ее высочайшим законом — воля к созданию политической нации.
Он был убежден в этом потому, что украинская национальная идея состоит «в этой вечной нашей борьбе против хаоса на Востоке, в обороне — в своей собственной государственной культуре — целой культуры Запада…». Реализовать этот идеал можно лишь при условии, если в фундамент национальной политики будут заложены стремление создать политическую нацию, признание примата внешней политики над внутренней, традиционализм в широком понимании.
Второй тезис предусматривал осознание того факта, что ни одна нация не освобождается собственными силами, и поэтому — следует постоянно ориентироваться на те страны, которые в данный момент стремятся к разделу России. В 1921 г. Донцов призывал искать поддержки у Антанты (а именно — у Великобритании) и блоке государств от Балтики к Черному морю (Румыния, Венгрия, Польша).
Третий тезис означал признание западноевропейских ценностей; отвержение русских идеалов орды (охлократии, или деспотизма), закабаления индивида и космополитизма. В сфере политики — это идея демократии.
Итак, Донцов делает вывод: «крестьянская мелкобуржуазная республика» — таков наш идеал. При этом он подчеркивает, что не принадлежит к людям, которые падают на колени перед идеей, выраженной в слове «демократия»:
«Свое отношение к ней я лучше выразил бы словами [французского историка] Гизо: «демократия — это факт, который надо принять, нравится нам он или нет… Не будучи способным его уничтожить, нужно взять его в колодки, урегулировать, так как, необъезженный и неурегулированный, он разрушит цивилизацию». Признав «регулируемую демократию» (наподобие той, которая, по его мнению, воплощена в устройстве США) в качестве приоритетной формы государственного правления, Донцов не отвергал значения фактора сильной власти. Однако дальнейшего содержания этой мысли он не раскрыл.
52
Понятие «раса» в то время использовалось очень широко; в данном случае имеется в виду общность этнического происхождения.