Смерть меня подождет

Экспедиция, закончив работу в Муганской степи, перебазировалась в Дашкесан — горный армянский посёлок. Мы жили на станции Евлах, ожидая вагоны для погрузки имущества и лошадей. Как-то вечером сидели у костра.

— Чья-то собака пришла, не поймать ли её? — сказал один из рабочих, глядя в темноту.

Все повернулись. В тридцати метрах от нас стоял большой пёс. Он вытягивал к нам голову, нюхая воздух, и, видимо, уловив знакомый запах, добродушно завилял хвостом.

— Да ведь это Казбек!

Я подбросил в костёр охапку мелкого сушняка. Пламя вспыхнуло, и в поредевшей темноте позади собаки показался Трофим. Он подошёл к костру, окинул всех усталым взглядом.

— Здравствуйте! Хотел искать вас в степи, да вот палатки увидел и пришёл.

Мы молча осматривали друг друга. На лице Трофима лежала немая печать пережитого несчастья. Он стоял перед нами доверчивый и близкий…

Была полночь. В палатке давно погасили свечи. Вдруг я почувствовал чьё-то прикосновение.

— Вы спите?

— Это ты, Трофим?

— Я. У вас нет кокаина? Дайте немного, на кончик ножа, слышите?… — и его голос дрогнул.

— Что с тобой, Трофим?

— Всё кончено. Милиция всех половила. Я бежал к вам. Дайте мне кокаина, мне бы только забыться…

Мы переехали в Дашкесан и полностью отдались работе. Трофим робко и недоверчиво присматривался к новой жизни. Захваченный воспоминаниями или внутренними противоречиями, парень обнимал Казбека и до боли тискал его или молча сидел, с грустью глядя на всех.

Мы должны были противопоставить его прошлому что-то сильное, способное увлечь юношу. Надо было отучить его нюхать кокаин, приучить умываться, носить бельё, разговаривать с товарищами и, самое главное, равнодушно смотреть на чужие чемоданы, бумажники, часы. Хорошо, что экспедиция состояла из молодёжи, в основном из комсомольцев, чутких, волевых ребят. Они с любовью взялись за воспитание этого взрослого ребёнка.

Между мною и Трофимом завязалась дружба. Я по-прежнему не проявлял любопытства к его прошлому, веря, что у каждого человека бывает такое состояние, когда он сам ощущает потребность поделиться с близкими людьми.

Как-то я упаковывал посылку. В лагере никого не было, дежурил Трофим.

— Кому это вы готовите? — спросил он.

— Хочу матери послать немного сладостей.

— У вас есть мать?

— Есть.

Он печально посмотрел мне в глаза.

— А у меня умерла… Мы тогда переезжали жить к бабушке. Отца не помню. Мать заболела в поезде и померла на станции Грозный. Нас с сестрёнкой взяли чужие… Сестрёнка скоро умерла, а меня стали приучать к воровству. Сначала я крал у мальчишек, с которыми играл. Если попадался на улице, били прохожие, но больше доставалось дома. Били чем попало, до крови и снова заставляли красть. Когда я приносил ворованные вещи, меня пытали, не скрыл ли я чего, и снова били. Меня научили работать пальцами в чужих карманах, выбирать в толпе жертву, притворяться… В школу не пустили. Я сошёлся с беспризорниками, убежал к ним и стал настоящим вором. Мне никогда не было жалко людей, никогда! Вы посмотрите! — и он вдруг, разорвав рубашку, повернулся ко мне спиной. — Видите шрамы? Так меня учили воровать!

…Шли дни, месяцы. Мы продолжали работать в Дашкесане и всё больше привязывались к Трофиму. Он платил нам искренней дружбой, но открывался скупо, неохотно.

Спустя месяц, осенью, мы провожали на действительную службу Пугачёва. Все, кроме Трофима, подарили на память Пугачёву какую-нибудь безделушку. В хозяйстве у Трофима ещё ничего не было. Он увязался со мной на станцию Ганжа, куда я отправился провожать призывника. Мы не поспели к очередному поезду и вынуждены были сутки дожидаться следующего. На вокзале было душно, и мы поставили близ станции палатку. Трофим весь день отсутствовал и появился только вечером.

— И я тебе принёс подарок, — сказал он взволнованно, подавая Пугачёву карманные часы. — Хороши? Нравятся? Вспоминать будешь?

— Где ты их взял? -- спросил я, встревоженный догадкой.

— На базаре, — ответил он гордо, будто перед ним стояли его прежние товарищи. — Знаете, и бумажник был в моих руках, да отобрал, стервец, — торопился он поделиться с нами. — Стоят два армянина, разговаривают, будто век не виделись, я и потянул у одного из кармана деньги. Откуда-то подошёл здоровенный мужик - цап меня за руку. Ты, говорит, что делаешь, сукин сын? «Молчи, пополам», — предложил я ему. Он отвёл меня в сторону, отобрал деньги и надавал подзатыльников. Я тут же сказал армянину, свалил всё на мужика, ну и пошла потеха…

— Для чего ты это сделал, Трофим? — спросил я, не на шутку обеспокоенный. — Бери часы и пойдём в милицию. Пора кончать с воровством.

— Что вы, в милицию! — испугался он. — Лучше я найду хозяина и отдам ему, только на базаре будут бить. Страшно ведь, уже отвык…

Я настоял, однако, на своём. В милиции пришлось подробно рассказать о Трофиме. Впервые слушая свою биографию, он, сам того не заметив, поотрывал на рубашке все пуговицы.

Следователь подробно записал мои показания, допросил Трофима. Случай оказался необычным. Справедливость требовала оставить преступника на свободе, и пока я писал поручительство за него, между следователем и Трофимом произошёл такой разговор:

— Будешь ещё воровством заниматься?

— Не знаю… Хочу бросить, да трудно. С детства привык.

— Ты где до экспедиции проживал?

— В Баку.

— Городской, значит. С кем там работал?

— Жил с беспризорниками.

— Ермака знаешь? Он ведь главарь у вас.

Трофим вдруг насторожился, выпрямился и, стиснув губы, упрямо посмотрел поверх следователя куда-то в окно. Пришлось вмешаться в разговор.

— Я ведь сказал вам, что парнишка уже год живёт в экспедиции, поэтому вряд ли он что-либо скажет о Ермаке.

— Он знает. У них только допытаться нужно…

Следователь вышел из-за стола и, подойдя к Трофиму, испытующе заглянул ему в глаза. Мелкие рябинки на лице Трофима от напряжения заметно побелели. Видимо, невероятным усилием воли он сдерживал себя.

— Молчишь, значит, знаешь! Говори, где скрывается Ермак, — уже разгневанно допытывался следователь.

Трофим невозмутимо смотрел в окно. Следователя явно бесило спокойствие парня. Он бросил на пол окурок, размял его сапогом, но, поборов гнев, уже спокойно сказал:

— Всё равно найдём Ермака. Он от нас не уйдёт, а тобой надо бы заняться: видимо, добрый гусь. Не зря ли вы ручаетесь за него, ведь подведёт, — добавил он, обратившись ко мне.

— Не подведу, коль в жизнь пошёл, — ответил за меня Трофим с достоинством и покраснел, может, оттого, что ещё не был уверен в своих словах.

— Ты только шкуру сменил, а воровать продолжаешь. Так далеко не уйдёшь, — сказал следователь, принимая от меня письменное поручительство и часы.

Мы распрощались, и я с Трофимом вышел на улицу. Над станционным посёлком плыло раскалённое солнце, затянутое прозрачной полумглой. Давила духота. По пыльной улице сонно шагал караван верблюдов, гружённых вьюками.

— Разве я мог подумать, что мне придётся раскаиваться в своих поступках и просить прощения? — вдруг заговорил Трофим надтреснутым голосом. — Ведь понимаю, что я уже не вор, но какая-то проклятая сила толкает меня на это. Простите. Мне стыдно перед вами, а, с другой стороны, трудно отделаться от привычки шарить по чужим карманам. Вы не рассказывайте в лагере ребятам…

— Когда же ты покончишь с воровскими делами? — спросил я Трофима.

— Я-то покончил, а вот руки не могут отвыкнуть. Мне стыдно перед вами.

— Это хорошо, если стыдно. Скажи, кто такой Ермак, про которого спрашивал следователь? Вожак?

— Был такой беспризорник.

— Где же он?

— Не знаю.

Мы проводили Пугачёва. Трофим весь этот день оставался замкнутым. Какие-то думы или воспоминания растревожили его душу.

К сожалению, это был не последний случай воровства.

В 1932 году наша экспедиция вела геотопографические работы на курорте Цхалтубо. Я с Трофимом возвращался в Тбилиси. На станции Кутаиси ждали прихода поезда. Трофим дежурил у вещей, а я стоял у кассы. Необычно громко распахнулась дверь, и в зал ожидания ввалился, пошатываясь, мужчина. Окинув мутными глазами помещение, он небрежно кивнул головой носильщику и поставил два тяжёлых чемодана возле Трофима.