Страница 66 из 190
Поскольку агрессивность заговорщиков «росла пропорционально победам партии», Ягода не исключал возможность успеха заговора. На допросе 26 апреля 1937 года он пояснял свои намерения: «И вот, чтобы не оказаться в дураках, я пришел к выводу о необходимости застраховать себя на случай удачи заговора правых и троцкистов и заставить считаться со мной как с реальной силой. И тогда я приступил к организации параллельного заговора против Советской власти в аппарате ОГПУ-НКВД».
Конечно, Сталин не знал об этом созревшем за его спиной заговоре. Не знал он и о том, что заговор со временем приобрел очевидную террористическую направленность, а заговорщики находились совсем рядом, и некоторым из них он даже подавал при встречах руку.
Однако Ягода не случайно возражал в это время против террористических актов в отношении Сталина и Ворошилова. Примкнув к заговорщикам, он не спешил гнаться за призрачным журавлем в небе и удовлетворился синицей, которая уже оказалась в его руках.
Пожалуй, признания бывшего Генерального комиссара госбезопасности Ягоды интересны даже не тем, что они приподнимают завесу, открывающую замыслы оппозиции. Важнее то, что они объясняют психологические мотивы дальнейших действий заговорщиков. Итак, накануне XVII съезда партии появилась идея немедленного ареста членов правительства.
Почему же заговорщики не пошли на ее реализацию? Почему они тянули? Разве не проще было решить вопрос одним махом, чем планировать отдельные террористические акты?
В том- то и дело, что это было не проще. Открытый и шумный захват членов правительства и верхушки партийного ареопага не давал оппозиции гарантий на обретение власти в стране. Даже имея своих сторонников в верхних эшелонах, заговорщики не могли не понимать опасности того, что после такого акта они встретят сильное противодействие. Это в лучшем случае, а в худшем страна могла скатиться в новую гражданскую войну.
Они не могли не учитывать состояние в обществе. Достижения сталинской линии были настолько очевидны, что открытый переворот повлек бы за собой мощный взрыв народного гнева. Тогда бы осталось только одно - «делать ноги». Такова была реальная обстановка.
И поэтому постоянно тлевший и готовившийся как-то почти по-будничному заговор против Сталина перешел на другой уровень. Начался новый период. Напомним, что в показаниях Ягоды от 19 мая 1937 года отмечено, что летом 1934 года троцкистско-зиновьевский центр санкционировал террористические акции против Сталина, Ворошилова и Кирова.
Почти за четыре месяца до этого признания Ягоды, на процессе троцкистского антисоветского центра об этом же говорил Пятаков. На вечернем заседании 23 января 1937 года он показал: «Это был период, когда «параллельный центр» попытался из параллельного превратиться в основной и активизировать свою деятельность по тем директивам, которые мы имели от Троцкого, так как здесь у нас прошел ряд встреч с Сокольниковым, с Томским.
Одним словом, мы пытались выполнить то решение основного центра, которое в 1934 году было передано всем четырем различным членам основного центра: Каменевым мне и Сокольникову. Мрачковским - Радеку и Серебрякову.
Вышинский : Это когда к вам явился Сокольников и сказал: «Пора начинать»?
Пятаков : Да, как раз была новая фраза. «…» Мы с Сокольниковым обсудили тогда этот вопрос и решили, что необходимо безусловно оформить как-то эти отношения, с тем чтобы работу по свержению Советского правительства организовать вместе с правыми».
О переходе к активным террористическим действиям говорил на процессе в январе 1937 года и Радек. На вопрос Вышинского: «Какие у вас были разговоры с Бухариным?» он ответил:
«Если это касается разговоров о терроре, то могу перечислить конкретно. Первый разговор был в июне или июле 1934 года после перехода Бухарина для работы в редакцию «Известий». В это время мы с ним заговорили как члены двух контактирующих центров. Я его спросил: «Вы встали на террористический путь?» Он сказал: «Да».
Когда я спросил, кто руководит этим делом, то он сказал об Угланове и назвал себя, Бухарина. Во время разговора он мне сказал, что надо готовить кадры из академической молодежи. Технические и всякие другие конкретные вещи не были предметом разговора с нашей стороны.
Мрачковский при встрече пытался поставить этот вопрос Бухарину, но Бухарин ему ответил: «Когда тебя назначат командующим всеми террористическими организациями, тогда тебе все на стол выложим».
Итак, летом 1934 года участники заговора стали готовить террористические акты против Сталина, Ворошилова и Кирова. Однако Сталин не знал об этом, и у него не могло возникнуть ни чувства тревоги, ни желания пресечь происки своих врагов.
Глава 6. Убийство Кирова
Объяснять эти процессы - Зиновьева и Радека - стремлением Сталина к господству и жаждой мести было бы просто нелепо.
Лион Фейхтвангер
1 декабря 1934 года в здании Ленинградского обкома ВКП(б) раздались два выстрела. Выбежавшие в коридор участники совещания, проходившего в кабинете 2-го секретаря М.С. Чудинова, увидели возле лежавшего на полу секретаря обкома неизвестного. Он распростерся рядом. Кирова перенесли в кабинет Чудинова. Прибывшие на место происшествия врачи констатировали, что смерть наступила мгновенно. Убийца стрелял сзади в голову. В 18.20 начальник Ленинградского НКВД Ф.Д. Медведь и второй секретарь Ленинградского горкома партии А.И. Угаров доложили в Москву:
«Наркомвнудел СССР - тов. Ягода. 1 декабря в 16 часов 30 минут в здании Смольного на 3-м этаже в 20 шагах от кабинета тов. Кирова произведен выстрел в голову шедшим навстречу к нему неизвестным, оказавшимся по документам Николаевым Леонидом Васильевичем, членом ВКП(б) с 1924 г., рождения 1904 года.
…По предварительным данным, тов. Киров шел с квартиры (ул. Красных Зорь) до Троицкого моста. Около Троицкого моста сел в машину, в сопровождении разведки (охраны) прибыл в Смольный. Разведка сопровождала его до третьего этажа. На третьем этаже тов. Кирова до места происшествия сопровождал оперативный комиссар Борисов. Николаев после ранения тов. Кирова произвел второй выстрел в себя, но промахнулся. Николаев опознан несколькими работниками Смольного… как работавший раньше в Смольном.
Жена убийцы Николаева по фамилии Драуле Мильда, член ВКП(б) с 1919 года, до 1933 года работала в обкоме ВКП(б). Арестованный Николаев отправлен в управление НКВД ЛВО. Дано распоряжение об аресте Драуле. Проверка в Смольном проводится».
Сергей Миронович Киров (настоящая фамилия Костриков) родился в городе Уржуме Вятской губернии в семье лесника. Лишившись в раннем детстве родителей, он воспитывался бабушкой, а в семилетнем возрасте попал в детский приют. Получив образование в Казанском механическом училище, он стал работать чертежником в Томской городской управе и сотрудничать в кадетской прессе. В 1904 году он вступил в РСДРП большевиков и был избран членом Томского комитета; заведовал нелегальной типографией и несколько раз арестовывался.
Летом 1908 года Киров руководил восстанием Иркутской организации большевиков. Участник Октябрьского переворота, в ноябре 1917 года он был командирован на Северный Кавказ, где оказался в числе создателей Терской и Северо-Кавказской республик. В годы Гражданской войны являлся членом реввоенсоветов в группах войск, а с июля 1921 года стал секретарем ЦК КП(б) Азербайджана.
Решительно поддерживающий Сталина, именно Киров предложил вывести Троцкого из состава Политбюро, Каменева из кандидатов в члены Политбюро, а Зиновьева - снять с поста председателя Коминтерна. Руководителем Ленинградской организации Киров стал в 1926 году.
О том, что он не рвался перебраться из Баку в город на Неве, свидетельствует его письмо жене в январе 1926 года. «Произошло то, - пишет он, - что намечалось несколько раз, то есть меня из Баку берут и переводят в Ленинград, где теперь происходит невероятная склока… Во время съезда нас с Серго (Орджоникидзе. - К. Р.) посылали туда с докладами, обстановка невозможная. Отсюда ты должна понять, как мне трудно ехать, я сделал все к тому, чтобы отделаться, но ничего не помогло. Удержусь там или нет, не знаю. Если выгонят, то вернусь в Баку… Приехали позавчера в Ленинград, встретили нас здесь весьма холодно. Положение здесь очень тяжелое».