Страница 113 из 190
Ефимов охотно вступил в разговор, критикуя партийное руководство. Я сказал Ефимову, что как правые, так и троцкисты сходятся на необходимости организовать подпольную работу, чтобы сменить партийное руководство, что армия в стороне остаться не может, и предложил ему, Ефимову, вступить в военную группу, Ефимов согласился». На допросе, уточняя дату вербовки Ефимова, Тухачевский назвал все тот же 1933 год.
Находившийся в это время во Франции «патриарх бюрократов» продолжал вынашивать свои планы, и, конечно, он не мог молчать о них. Нетерпение и ненависть клокотали в его душе, и его злой язык не держсался за зубами. В октябре 1933 года в «Бюллетене оппозиции» Троцкий с эзоповской недосказанностью обещал: «Если Сталин и его сторонники, несмотря на изоляцию, будут цепляться за власть, оппозиция сможет их устранить с помощью «полицейской операции».
Что подразумевал он под такой операцией? Захват Сталина и членов правительства работниками НКВД или военными?
Но Троцкий еще не обладал реальной властью, чтобы отдавать указания руководителям силовых структур СССР. Тогда в арсенале оставались «карательные» террористические акции либо путч. Наступающий 1934 год мог действительно стать переломным для оппозиции. И повторим, что именно в декабре предыдущего года, за месяц до XVII съезда ВКП(б), на совещании центра заговора Рыков внес предложение об аресте всех делегатов съезда. Он предлагал провести эту акцию «с немедленным созданием нового правительства из состава правых и троцкистско-зиновьевского блока».
Не на эту ли «полицейскую операцию» намекал Троцкий? На допросе от 19 мая 1937 года Ягода показал, что Рыков предложил «осуществить арест всего съезда силами гарнизона Кремля, окружив Кремль частями Московского гарнизона». Этому плану возразили Каменев и Пятаков. Лев Каменев счел это рискованным предложением и неосуществимой идеей, поскольку «придется столкнуться с огромным сопротивлением в стране». Пятаков, «без соответствующих инструкций от Троцкого», тоже не решился на реализацию такого плана.
В последовавшем вскоре разговоре на эту тему с Ягодой Енукидзе, пожалуй, напрасно характеризовал «поведение Каменева как поведение болтливого труса, на словах мечущего гром и молнию, умеющего посылать убийц из-за угла, но неспособного к решительным действиям».
Подобную нерешительность Каменев уже проявлял. Он вел себя так же, как и в 1917 году, правда, на этот раз он не повторил ошибку, за которую получил ярлык штрейкбрехера. Но, несмотря на то, что многие из заговорщиков обладали достаточными амбициями, «революция» не состоялась. Нового Ленина среди них не нашлось. Они не решились на шумный переворот.
Поэтому когда на пути политических лидеров встретилось препятствие, то и военная ветвь оппозиции продолжала исподтишка заниматься вредительством, составляла пораженческие планы и множила свои ряды. Тухачевский писал, что вовлечение в его заговор украинца Виталия Примакова «состоялось в 1933 или 1934 году, когда Примаков был переведен в Москву. Примаков сообщил, что он связан троцкистской деятельностью с Казанским, Курковым, Шмидтом и Зюком.
То были члены группы троцкистов, участвующие в подготовке покушения на наркома обороны Ворошилова. Наркомом были недовольны многие. «Троцкистская организация, - говорил позже на следствии Примаков, - считала, что Якир наиболее подходящая кандидатура на пост народного комиссара вместо Ворошилова».
Участник штурма Зимнего, а позже командир 1-го корпуса червонного казачества, в двадцатые годы Виталий Примаков был начальником Высшей кавалерийской школы в Ленинграде, затем военным атташе в Афганистане и Японии. Он был профессионал-кавалерист, и даже странно, что позже пропаганда лепила из него образ «жертвы» Сталина, как полководца, способного отличиться в грядущей войне. В 1933 году он стал лишь заместителем инспектора высших учебных заведений.
К этому времени, выполняя установки Троцкого, заговорщики уже активно занимались вредительской работой и саботажем в военном ведомстве. «После разговора с Примаковым, - пишет Тухачевский, - я связался с Пятаковым, который повторил мне ту же информацию, что уже сообщил Примаков. Пятаков сказал, что он озабочен вопросами вредительства в оборонной промышленности, что по химии он и сам знает что делать, а вот что касается артиллерийской промышленности, то он просит, чтобы Ефимов, об участии которого в заговоре я сообщил Пятакову, крепко связался с Ерманом и Кражевским, работавшими в ГВМУ. Это поручение я передал Ефимову».
Симптоматично, что в центре руководства заговором военных сложился перевес прибалтов. Видимо, это связано с происхождением самого Тухачевского. Прапорщик Первой мировой войны литовец Роберт Эйдеман (настоящая фамилия Эйдеманис), ответственный редактор журнала «Война и революция», занявший с 1932 года еще и пост председателя Центрального совета Осоавиахима, тоже мог причислить себя к недооцененным личностям.
Примечательно, что литовского «полководца» Тухачевский лично вовлек в заговор в числе первых еще в 1932 году. В связи с новыми установками Троцкого Эйдеман попросил дать ему директивы о его деятельности в Осоавиахиме. Тухачевский отметил в показаниях: «Обсудив этот вопрос в центре, мы поставили основной задачей увязку его вредительской работы с Каменевым с тем, чтобы, кроме плохой защиты объектов в отношении ПВО, была дезорганизована и общественная деятельность по ПХВО (противохимическая оборона. - К. Р.)».
Но чьим интересам служили эти вредительские действия заговорщиков? Какие пределы имели их замыслы?
Эту тему глава заговора военных в своих показаниях не опустил. Он пишет: «В зиму 1933 на 1934 год Пятаков передал мне, что Троцкий ставит задачу обеспечить поражение СССР в войне, хотя бы для этого пришлось отдать немцам Украину, а японцам Приморье. На подготовку поражения должны быть сосредоточены все силы как внутри СССР, так и вне; так в частности, Пятаков сказал, что Троцкий ведет решительную линию на насаждение своих людей в Коминтерне. Пятаков сказал при этом, что, конечно, эти условия означают реставрацию капитализма в стране».
Очевидно, что Лейба Бронштейн не намеревался повторить Октябрьскую революцию. Это был план возврата к Февралю 1917 года. К ситуации Первой мировой войны. Не обладавший политическим предвидением, амбициозный, но слабый человек, он рассчитывал воспроизвести уже разыгранный ранее сценарий. То было эпигонством.
Но липкая паутина Троцкого тянулась все дальше, и к тому времени, когда Гитлер получил власть в Германии, ядро военного заговора против Сталина уже сложилось. Тухачевский писал в показаниях: «По мере получения директив Троцкого о развертывании вредительской, шпионской, диверсионной и террористической деятельности центр заговора, в который, кроме меня, входили по мере вступления в заговор Фельдман, Эйдеман, Каменев, Примаков, Уборевич, Якир, с которым были тесно связаны Гамарник и Корк, я давал различным участникам заговора установки для их деятельности, вытекающие из указанных директив.
Члены центра редко собирались в полном составе, исходя из соображений конспирации. Чаще всего собирались отдельные члены, которым по каким-либо служебным делам приходилось встречаться.
Таким образом, развивая свою платформу от поддержки правых в борьбе против генеральной линии партии, присоединяя к этому в дальнейшем троцкистские лозунги, в конечном счете антисоветский военно-троцкистский заговор встал на путь контрреволюционного свержения Советской власти, террора, шпионажа».
С определенного периода в литературе установилось мнение, будто бы Ворошилов был недалеким человеком, стоящим ниже того уровня, на который поднялись военные «гении» лубянских подвалов. Эта тенденциозная версия далека от действительной логики вещей. Притянута за уши и ее обратная сторона: будто бы в эти годы Тухачевский открыто фрондировал против наркома.
В книге, написанной за границей, «невозвращенец» 37-го года Бармин ярко передал действительное его поведение. Приехав на время в 1934 году в СССР, автор посетил Тухачевского. Бармин отмечает: «Во время беседы зазвонил телефон. Маршал спокойно взял трубку, но вдруг взволнованно вскочил на ноги и заговорил совсем другим голосом: «Доброе утро, Климентий Ефремович… Так точно, как вы скажете, Климентий Ефремович… Будет выполнено, Климентий Ефремович…» Так он говорил с Ворошиловым. Этот случай произвел на меня очень тяжелое впечатление… Из лидера он превратился в простого служащего».