Страница 93 из 176
Это не значит, что он не овладел вопросами военной тактики, но вплотную ими занимались военачальники полевого ранга. Конечно, к началу войны у Сталина было меньше военного опыта, чем к ее завершению, но это же можно сказать в отношении любого полководца.
Очевидно, что как ни талантливы были маршалы Ней и Мюрат у Наполеона, Багратион у Кутузова, вся ответственность лежала на плечах высших военачальников. Так и у Сталина – плеяда маршалов – Шапошников, Василевский, Рокоссовский, Жуков, Конев и многие другие – была лишь исполнителями. Любого из них можно было заменить. Незаменим был сам Сталин.
В Московской битве в решениях Сталина объединялись в одно правильная оценка состояния германских войск и активные действия, «которые усугубляли этот развал и не давали ни Боку, ни другим многоопытным фельдмаршалам Вермахта возможности маневра или передышки. К этим двум элементам будущего успеха прибавлялся еще один: неожиданность подготавливаемого удара для противника».
Еще перед началом немецкого наступления он понимал, что мало остановить врага на подступах к столице. Победа станет убедительной лишь тогда, когда противник потерпит разгром. Разговаривая с Жуковым 29 ноября, Сталин сообщил, что Ставка приняла решение о начале контрнаступления под Москвой. Он спросил: «Чем еще помочь фронту, кроме того, что уже дано?» – и предупредил, что 5 декабря Калининский фронт переходит к наступлению, а 6 декабря в районе Ельца должна начать действия оперативная группа правого крыла Юго-Западного фронта.
Наличие у Сталина резервов стало для руководства германской армии полной неожиданностью. В совершенно секретной разведывательной сводке немецкого генштаба 1693/41 отмечалось: «Боевая численность советских соединений сейчас слаба. Оснащение тяжелыми орудиями – недостаточно. В последнее время вновь сформированные соединения появляются реже; чаще переброска отдельных воинских частей со спокойных участков фронта на ближайшие кризисные участки. Судя по этому, сколько-нибудь значительные сформированные соединения в настоящее время отсутствуют в резерве. Ввиду того, что с Дальнего Востока на Западный фронт уже переброшены 23 стрелковых, 1 кавалерийское и 10 танковых соединений, ожидать прибытия частей с Дальнего Востока в ближайшее время не приходится…»
Сталин не позволил противнику проникнуть в его планы. Осторожность и «бережливость», проявленные им, обманули германское командование и заставили сделать неправильный вывод, что зимой ведение боевых действий со стороны советских войск «надо ожидать лишь в ограниченном масштабе».
Именно в период напряженной ситуации под Москвой, когда положение на фронте было далеко не определенным, 3—4 декабря в Москве состоялись советско-польские переговоры. С советской стороны в них участвовали Молотов и Сталин, противоположную представляли премьер-министр польского эмигрантского правительства в Лондоне В. Сикорский и посол Польши в СССР С. Кот. Рассматриваемые вопросы касались и восточных границ Польши, к чему поляки относились болезненно.
Генерал Сикорский прибыл в Москву со скептическим настроением. Немцы находились вблизи советской столицы, и это не могло не сказаться на поведении поляков во время переговоров. Сталин это прекрасно понимал. Впрочем, на приеме 4 декабря он уже знал, что на следующий день Красная Армия нанесет решающий удар по противнику.
Как государственный деятель и блестящий дипломат, остро осознававший глубоко ущемленную национальную гордость поляков, утративших уже накануне войны суверенитет, Сталин решил сразу продемонстрировать свое понимание противоречивого исторического опыта.
«Так сложилось, – сказал он, – что наши народы с незапамятных времен соседствовали и враждовали. Несколько раз в истории поляки приходили в Москву и уничтожали ее, несколько раз русские приходили в Польшу и жгли города, а потом захватили всю страну. Так дальше продолжаться не может! Довольно драки! – Очевидец пишет, что «восторг охватил присутствующих…»
Момент, которого долго и терпеливо ждал Сталин, настал. Еще днем 4 декабря, после очередного доклада в Кремле, Василевский получил указание у Сталина: «в ночь на 5 декабря отправиться в штаб Калининского фронта, чтобы лично передать командующему фронтом директиву на переход в контрнаступление и разъяснить ему все требования по ней».
Другим распоряжением Верховного генерал-лейтенанту стало указание – вечером в парадной форме и при всех орденах быть у него для участия в приеме председателя совета министров Польской Республики.
Разгром немецких войск под Москвой начался 5 декабря, с удара севернее Москвы Калининского фронта под командованием Конева по армиям «Центр». Советское наступление стало очевидной победой Сталина, и это осознали во всем мире.
Французский историк генерал А. Гийом оценил зимнюю компанию 1941/ 42 года как «первый реванш» стран, воевавших против Германии. Впервые с начала Второй мировой войны германские войска потерпели убедительное стратегическое поражение. В результате наступления всех фронтов группа Бока была отброшена на 120—300 километров. Подвергнувшийся мощным и направленным ударам немецкий фронт стал ломаться и отступил. Более того, на некоторых его участках началось паническое бегство.
Московская битва изменила весь дальнейший ход войны, заставив Гитлера пересмотреть свои планы. Он отказался от идеи захвата советской столицы, но прежде всего – поражение под Москвой потрясло немецких солдат и офицеров, почти дошедших до ее стен.
Бывший командир 47-го танкового корпуса генерал-лейтенант Рудольф Бамлер свидетельствует: «Мы находились восточнее Тулы, в Епифании… Советское наступление было для нас совершенно внезапным… Наутро ударили советские дивизии, у которых хотя было мало артиллерии, но имелось большое количество автоматического оружия… Я вспоминаю такие картины: пехотинцы бредут по заснеженным полям, не желая залезать в окопы и бросая оружие. Даже некоторые офицеры бежали с передовой, крича, что продолжать бой не имеет смысла…
Так было в 53-м армейском корпусе, командование которого совершенно растерялось. Командир корпуса и начальник штаба заявили по телефону: «Сопротивление бесполезно, мы уходим домой!» Отступление от Москвы произвело на всех ужасающее впечатление… Я, как сейчас, вижу длинные колонны безоружных, оборванных солдат, бредущих по заснеженной пустыне… Я утверждаю, что отступление 1941 – 1942 годов было исходным пунктом большого военного кризиса, от которого немецкая армия ни материально, ни морально так и не смогла оправиться».
На противоположной, «северной» стороне немецкой группы в журнале 3-й танковой армии записывали: «Можно видеть, как бредут порознь солдаты, тащатся то за санями, то за коровами… Солдаты производят отчаянное впечатление… Никто не успевает принимать защитные меры против многочисленных воздушных атак противника. Просто невозможно придумать, как удержать фронт. Даже такие превосходные соединения, как 1-я и 7-я танковые дивизии, находятся под угрозой развала…»
От полного разгрома еще в 1941 году германскую армию спас Гитлер. 16 декабря он вынужден был отдать известный «стоп-приказ», требовавший фанатического упорства при «обороне занимаемых позиций». «Его фанатичный приказ, – пишет генерал Гюнтер Блюмментрит, – обязывающий войска стойко драться на каждой позиции и в самых неблагоприятных условиях, был, безусловно, правильным… Дивизии не разрешалось отступать больше чем на 5—10 километров за одну ночь».
Но как бы ни было существенно значение Московской битвы, нельзя упускать из внимания, что Сталин в 1941 году не ограничился этой кампанией. Еще в ноябре на северном участке Волховского фронта под Ленинградом была проведена наступательная операция, закончившаяся освобождением Тихвина.
Одновременно войска Южного фронта 17 ноября нанесли фланговый удар по армии Рунштедта и 29 ноября освободили Ростов. Эти действия Красной Армии отвлекали силы Вермахта от Москвы. «Так или иначе, – отмечает Л. Безыменский, – южный фланг немецкого фронта зашатался, и генерал Гудериан получил основание впоследствии писать: « Все несчастья начались с Ростова ».