Страница 45 из 176
Все это так, и лишь простодушным историкам присуща легкость, отбросив множество фактов, ухватиться за очевидное и затем носиться с ним как с писаной торбой. Действительно, предупреждения были. Но время шло, и, несмотря на сообщения различных источников, ни в марте, ни между 15 мая и 15 июня война не началась.
Скажем больше: даже если бы Гитлер лично (!) предупредил Сталина о начале войны с СССР 22 июня – верить этому было нельзя! В этой, до предела накаленной, политически и психологически напряженной ситуации было два выхода. Либо нанести удар первым, либо скрыто, не давая немцам повода для обвинения в подготовке «агрессии» СССР против Германии, провести мобилизацию. Сталин выбрал второе.
И все-таки: кто должен был дать Сталину предельно точную информацию о дате начала войны? Для ответа на этот вопрос нет необходимости гадать на кофейной гуще. Безусловно, что всю объективную и аналитически выверенную информацию, позволявшую Председателю Совнаркома принять политически и стратегически верное решение, должен был предоставить Генеральный штаб.
Накануне войны туда, точнее, в Главное разведывательное управление Генштаба, стекались все сведения, поступавшие как от агентов в Европе, так и от информаторов, находившихся в немецкой зоне по другую сторону советской границы. Здесь собирались сведения об арестованных германских агентах, о фактах нарушения самолетами противника государственной границы, о передвижении немецких частей и штабов и многое, многое другое.
И когда читающая публика развлекалась бестселлером «Кто вы, доктор Зорге?», она играла радужной оберткой конфеты, в которой находилась лишь дешевая жвачка.
Военная разведка приграничных округов регулярно докладывала полученные сведения Жукову. Эта информация заносилась на штабные карты, и начальник Генерального штаба должен был сделать аналитически взвешенные выводы, позволявшие Сталину принимать как политические, так и военные меры.
Именно Генеральный штаб, этот «мозг армии», должен был дать Председателю Совнаркома исчерпывающую информацию и следовавшие из нее выводы. Однако Генеральный штаб «проморгал начало войны».
Но дело не в оценке верности даты нападения. Существо ошибок военных руководителей в самой концепции превентивных мер. И все стратегические просчеты, случившиеся в начале войны, целиком и полностью лежат непосредственно на Жукове.
После публикации «сочинений» маршала долгие годы считалось, что Сталин якобы все же узнал о «точной» дате нападения. Жуков утверждал: «21 июня мне позвонил начальник штаба Киевского военного округа генерал-лейтенант М.А. Пуркаев и доложил, что к пограничникам явился перебежчик – немецкий фельдфебель , утверждающий, что немецкие войска выходят в районы для наступления, которое начнется утром 22 июня.
Я тотчас же доложил И.В. Сталину то, что передал М.А. Пуркаев.
– Приезжайте с наркомом в Кремль, – сказал И.В. Сталин».
Лукавый автор мемуаров лжет. 21 июня Пуркаев не звонил Жукову о перебежчике и начальник Генштаба не сообщал о нем Сталину. К моменту публикации мемуаров Максима Алексеевича Пуркаева уже не было в живых. Он умер в 1953 году и уже не мог опровергнуть инсинуации маршала.
Поэтому повторим, что упоминаемый выше перебежчик – немецкий фельдфебель перешел границу еще 18 июня. Сразу же был доставлен в Ковель, в штаб командира 15-го стрелкового корпуса полковника Ивана Федюнинского.
На допросе немец сказал полковнику: «Я был пьян, ударил офицера, мне грозит военно-полевой суд и, скорее всего, расстрел. Вынужден был бежать. Через три дня – 22 июня, в 4 часа утра, – наша армия начнет кампанию против России».
Федюнинский доложил об этой информации командующему 5-й армией генерал-майору Михаилу Потапову, тот в свою очередь позвонил командующему округом Кирпоносу. В этот же день, 18 июня, начальник штаба Пуркаев сообщил о ЧП в Наркомат обороны.
Именно эту историю, происшедшую накануне, Жуков и представил в виде побасенки в своих «сочинениях», не сообщив о том, что эта информация была им получена за четыре дня до начала войны.
Но не нужно быть аналитиком, чтобы сообразить, что принять на веру полностью показания «пьяницы» фельдфебеля, которому грозил военно-полевой суд, было нельзя. Так не бывает, чтобы в секретнейшую государственную тайну были посвящены какие-то фельдфебели.
Не то что фельдфебель – кроме Гитлера и высшего военного командования Германии, никто в это время еще не знал точной даты нападения. И все-таки эту информацию приняли во внимание. Именно 18 июня по указанию Сталина Генеральный штаб начал выдвижение войск к границе, а 19-го числа объявил в приграничных округах боевую готовность № 2.
И все же 21-го числа перебежчик был! Однако это был совсем другой перебежчик, и Жуков не мог называть Сталину датой нападения 22 июня. Потому что еще в половине восьмого утра 21 июня начальник Генштаба действительно получил новую информацию. Она поступила не из киевского, а из прибалтийского округа. В ней, в частности, сообщалось:
«ПрибОВО 21.6.41. 7.25.
Начальнику генштаба КА (Жукову. – К. Р. ).
Копия: Начальнику разведуправления К.А,
Начальнику штаба ЗапОВО, начальникам штабов 8, 11, 27-й армий.
РАЗВЕДСВОДКА № 01, Паневежис к 21 час. 20.6.41 …
Немецкие войска продолжают выдвигаться непосредственно к госгранице; одновременно подтягиваются новые части в пограничную зону из глубины.
…б) Перебежчик, солдат 58 пп 6 пд сообщил, что дивизия прибыла из Парижа, расположилась на границе. Среди военнослужащих ведутся разговоры, что через 7—8 дней начнется наступление (источник дезертировал из части 2—3 дня назад ). В Сувалках много пехоты и мотопехоты. <…> КЛЕНОВ, КАШНИКОВ» [43] .
Таким образом, из сведений перебежчика на 20-е число явствовало, что, по слухам трехдневной давности, распространявшимся среди немецких солдат в прибалтийском округе, нападение ожидалось 25—26 июня.
И сегодня очевидно, что такие слухи немецким командованием распространялись умышленно. Подготовку к нападению нельзя было скрыть, и это была форма дезинформации. Но в рассматриваемое время такие сведения казались актуальными, и Жуков не имел права утаить их от Сталина.
Жуков пишет: «Захватив с собой проект директивы войскам, вместе с наркомом и генерал-лейтенантом Н.Ф. Ватутиным мы поехали в Кремль. По дороге договорились во что бы то ни стало добиться решения о приведении войск в боевую готовность.
И.В. Сталин встретил нас один . Он был явно озабочен.
– А не подбросили ли нам немецкие генералы этого перебежчика, чтобы спровоцировать конфликт? – спросил он.
– Нет, – ответил С.К. Тимошенко. – Считаем, что перебежчик говорит правду.
Тем временем в кабинет Сталина вошли члены Политбюро . Сталин коротко информировал их».
Историческая подлость «четырехзвездного» маршала состоит в том, что, приводя в своем «сочинении» этот эпизод, он шулерски передернул факты. Представив себя проницательным, по существу он обвинил Сталина в неосмотрительности. В действительности все было наоборот.
Что же заставило автора мемуаров пойти на исторический подлог? Не только тщеславие, как может показаться на первый взгляд. Дело в том, что Жуков доложил Сталину о дате возможного нападения не с указанием на 22 июня. Как очевидно из документа, приведенного выше, он назвал возможной датой агрессии 25—26 июня .
Разговор состоялся утром 21 июня. И хотя Сталин усомнился в правдивости информации перебежчика, военные руководители настаивали на достоверности этого сообщения. То есть начальник Генштаба и нарком обороны невольно ввели Сталина в заблуждение. И эта дезинформация могла помешать руководителям страны принять верное решение.
Чтобы скрыть этот факт от современников и потомков, в своих мемуарах Жуков создал впечатление, что приведенный разговор якобы произошел вечером 21 июня. Однако вечером такой диалог не мог состояться в том виде, как он представлен у маршала-сочинителя.