Страница 158 из 176
Воспоминания Джиласа, написанные в 1961 году, оставили неожиданное свидетельство другой прозорливой дальновидности Сталина, подтвердившееся лишь несколько десятилетий спустя, о чем автор в момент публикации воспоминаний даже не подозревал.
«Потом, – пишет Джилас, – Сталин пригласил нас на ужин, но в коридоре мы остановились перед большой картой мира, на которой Советский Союз был окрашен в красный цвет… Сталин взмахнул рукой над Советским Союзом и, возвращаясь к тому, что он до этого говорил об англичанах и американцах, воскликнул: «Они никогда не согласятся с мыслью, что такое огромное пространство должно быть красным, никогда, никогда!»
Сталин не ошибся – «они» не согласились… Высказав эту пророческую мысль, Сталин добавил: «Если бы не индустриализация, Советский Союз не смог бы сохранить себя и вести такую войну… Это как раз то, из-за чего мы ссорились с Троцким и Бухариным».
17 июня 1944 года ГКО принял постановление о создании советской авиабазы Бари в Италии, откуда стали совершаться вылеты для снабжения партизан Югославии, переправки солдат и эвакуации раненых.
Иосип Броз, принявший псевдоним Тито, прилетел в Москву во второй половине сентября. «Тогда, – пишет Тито, – я первый раз в жизни встретился со Сталиным и беседовал с ним. До этого я видел его издали, как, например, на VII конгрессе Коминтерна. Одним из первых вопросов, которые мы обсудили, был вопрос совместных операций наших двух армий… Я попросил у него одну танковую дивизию, которая помогла бы нам в освобождении Белграда…
Сталин, согласившись с моей просьбой, сказал: «Вальтер (так меня звали в Москве), я дам Вам не танковую дивизию, а танковый корпус!» Далее мы договорились о том, какая часть Югославии будет освобождена совместными усилиями, определили районы действий их войск и наших…»
При освобождении Югославии Сталин не ограничился танковым корпусом. В течение августа – октября для Тито пошли массовые поставки оружия, боеприпасов и продовольствия; передано несколько истребительных и штурмовых авиаполков и 500 летчиков и техников; танковая бригада с 65 танками Т-34 и 500 танкистов. 22 сентября 1944 года командованию НОАЮ были переданы 10-я гвардейская штурмовая и 236-я истребительная авиадивизии; снаряжение и вооружение для двенадцати пехотных дивизий; создано четыре полевых и семь эвакогоспиталей.
План Белградской операции, в которой участвовали 57-я армия, 4-й тв. мехкорпус, 17-я воздушная армия 3-го Украинского фронта, пять корпусов югославской армии и три болгарские армии, Сталин утвердил 5 октября. 22 октября столица Югославии была освобождена.
Пришедший в растерянность от «большевизации Балкан», Черчилль заявил, что это «имеет самые ужасные последствия для Центральной и Южной Европы», и хитрый лис вновь отправился в Москву. Смысл визита Черчилля к Сталину, состоявшегося с 9 по 18 октября, по своей сути был аналогичен предложениям немцев в 1940 году. Но если тогда главе Советского Союза Гитлер предлагал поделить мир, то на этот раз предприимчивый британский премьер-министр выставлял на распродажу Европу. Сталин понимал комизм ситуации: поборник демократии делал те же предложения, что и недемократы– нацисты.
На встрече 14 октября союзники информировали Советское правительство о своих действиях в Европе и на Дальнем Востоке. Затем обстановку на советско-германском фронте доложил начальник Генштаба Антонов. Черчилль и Сталин сидели друг против друга и нещадно дымили: один сигарой, другой – знаменитой трубкой. Доклад был кратким и, по оценке самого Черчилля, откровенным.
Сталин иногда останавливал докладчика, подчеркивая то или иное обстоятельство. В конце он пообещал, что немцам не удастся перебросить на запад ни одной дивизии. Внимательно рассматривая карты, разложенные на столе, Черчилль спросил Сталина: сколько войск у немцев против войск Эйзенхауэра? Ответ был предельно точным.
Вечером того же дня английский премьер-министр был в Большом театре. Его встретили овацией, которая переросла в бурю аплодисментов, когда в ложе появился Сталин. С начала войны он пришел в театр в первый раз. Черчиллю выступления балетных и оперных артистов очень понравились, но восхитил его Ансамбль песни и пляски Красной Армии.
Правда, в переговорах следующего дня из-за того, что у него «поднялась температура», Черчилль не участвовал. Но он был доволен атмосферой переговоров. Сталин проявил подчеркнутое внимание к английскому коллеге. Он даже посетил 11 октября британское посольство, что уже само по себе было необычно. Беседа продолжалась до рассвета. Позже Черчилль отмечал: «Нет сомнения, что в нашем узком кругу мы разговаривали с простотой, свободой и сердечностью, никогда ранее не достигаемыми в отношениях между нашими странами».
Уже на первой встрече, сообщает Черчилль в своих мемуарах, я откровенно заявил Сталину: «Давайте урегулируем дела на Балканах. Ваши армии находятся в Румынии и Болгарии. У нас есть там интересы, миссии и агенты. Не будем ссориться из-за пустяков. Что касается Британии и России, согласны ли Вы на то, чтобы занимать преобладающее положение – на 90% в Румынии, на то, чтобы мы занимали преобладающее положение – на 90% в Греции и пополам – в Югославии?»
Черчилль пишет: «Пока это переводилось, я взял пол-листа бумаги и написал: Румыния – Россия – 90%; другие – 10%. Греция—Великобритания (с согласия США) – 90%; Россия – 10%. Югославия – 50%—50%. Венгрия – 50%—50%. Болгария—Россия – 75%. Другие – 25%».
Чем руководствовался британский премьер, поделив сферы влияния? Расшифровывая смысл этого «чека на Европу», Черчилль пояснял потомкам в мемуарах: «Советская Россия имеет жизненно важные интересы в причерноморских странах». К ним он отнес Румынию и Болгарию. Грецию Черчилль присваивал себе: за «долгую традицию дружбы Великобритании с Грецией и ее интересы как средиземноморской державы».
Понимая, что Югославия была освобождена все же советскими войсками, он объясняет свой дележ «пополам» целью предотвращения гражданской войны между сербами, хорватами и словенцами. Признавая, что Красная Армия вошла в Венгрию, и хотя Великобритания и США не могли иметь на события абсолютно никакого влияния, он хотел рассматривать ее «как центральноевропейскую, а не балканскую страну».
Закончив составление своей таблицы, Черчилль передал листок Сталину. То был напряженный момент. И несомненно, что Сталин был поражен откровенно торгашеским жестом английского политика. «Наступила небольшая пауза, – продолжает Черчилль. – Затем он взял синий карандаш и, поставив на листке большую галку, вернул его мне. На урегулирование этого вопроса потребовалось не больше времени, чем нужно было для того, чтобы это написать».
Но было ли это согласием Сталина? Обычно, визируя документы, он ставил подпись, а в случае обязывающей вынужденности – только инициал «И». В данных обстоятельствах он ограничился лишь «галкой».
Сталин не писал мемуаров, но очевидно, что, хотя он и не подал вида, – он был шокирован импульсивным жестом англичанина, и Черчилль почувствовал это. «Затем наступило долгое молчание, – вспоминает он. – Исписанный карандашом листок бумаги (сиротливо. – К. Р. ) лежал в центре стола. Наконец я сказал: «Не покажется ли несколько циничным, что мы решили эти вопросы, имеющие жизненно важное значение для миллионов людей, как бы экспромтом? Давайте сожжем эту бумажку». «Нет, оставьте ее себе», – сказал Сталин».
И все же даже на исходе жизни Черчилль не понял той ошибки, которую он допустил своим непродуманным жестом. Заканчивалась огромная и страшная война, которая унесла жизни миллионов людей, а еще большему количеству принесла огромные невыносимые страдания. Конечной целью этого величайшего сражения было уничтожение еще укрывшегося в «берлоге неубитого зверя». Рыцарское благородство союзников в этот исторический момент заключалось в том, что освобожденные от нацистского ига народы обретали долгожданный и выстраданный мир. Сталин глубоко чувствовал это.
Осознание своей роли как лидеров освобождения, объединителей и созидателей мира должно было возвышать глав антинацистской коалиции. Оно логически могло проявиться во взаимном сближении союзников и выразиться в подчеркивании доверия и даже взаимных уступок двух государственных деятелей, находящихся уже далеко не в молодом возрасте. И Сталин пойдет на эти уступки, в частности в вопросе с Австрией, считая, что свою «судьбу должны решать сами народы».