Страница 146 из 176
План послевоенного раздела Германии, предложенный Рузвельтом, удовлетворил Сталина, но он высказался за присоединение дополнительно к Советскому Союзу северной части Восточной Пруссии. «Русские, – сказал Сталин, – не имеют незамерзающих портов на Балтийском море. Поэтому русским нужны были бы незамерзающие порты Кенигсберг и Мемель и соответствующая часть Восточной Пруссии. Тем более что исторически это исконные славянские земли. Если англичане согласны на передачу нам указанных территорий, то мы согласны с формулой, предложенной Черчиллем».
Он знал, как быстро забываются позитивные намерения, и для него было важно сразу заручиться согласием на послевоенное устройство мира. На Тегеранской конференции Сталин, по существу, стал негласным лидером «Большой коалиции», и успех его политики был неоспорим.
Уже значительно позже, совсем в иной обстановке, Черчилль сделал своеобразное признание этого факта. Выступая в палате общин в декабре 1959 года, Черчилль заявил: «Это был человек, который своего врага уничтожал руками своих врагов, заставляя даже нас, которых открыто называл империалистами, воевать против империалистов». Это не единственное, со стороны Черчилля, признание таланта и заслуг Сталина.
Хотя главной целью Сталина было вовлечение союзников в реальные боевые действия на европейском фронте, он оказал приоритетное влияние на решение других проблем коалиции. Его авторитет основывался на глубоком знании и понимании обсуждаемых вопросов: он разрушил иллюзию Черчилля о возможности вступления в войну Турции, убедительно доказав – и это впоследствии подтвердилось, – что Турция не станет воевать против Германии. Аргументы по отсрочке операции «Оверлорд» он «парировал ссылками на имевшуюся у него информацию о количестве немецких сил в Северной Франции и состоянии погоды в Ла-Манше».
Он не оставлял Черчиллю лазеек для затягивания решения основной проблемы. Присутствовавшие на совещании чувствовали, что Сталин информирован обо всем. Он знал даже точное состояние вооруженных сил участников коалиции и в соответствующий момент справедливо указал, что «20 эскадрилий в Каире сейчас ничего не делают».
Штеменко пишет, что «цифры, характеризующие соотношение сил, били Черчилля не в бровь, а в глаз, изобличая его попытки подменить второй фронт второстепенными операциями… Сталину пришлось провести краткий, но исчерпывающий критический разбор возможностей наступления союзников против Германии на других направлениях. Наиболее подробно был рассмотрен вариант в Средиземном море и на Апеннинском полуострове, где союзные войска подходили к Риму».
Его аргументация спорных вопросов была неопровержима, поскольку за ней стояла трезвость позиции, лишенная иллюзий и поверхностных оценок. Когда союзники предложили в качестве меры для предотвращения в будущем новой агрессии со стороны немцев запретить в послевоенной Германии военную промышленность – по существу те же «версальские» условия, – Сталин отверг эту абсурдную и дискриминационную идею.
«Если мы запретим строительство самолетов, – популярно пояснял он, – то мы не можем закрыть мебельные фабрики, а известно, что мебельные фабрики можно быстро перестроить на производство самолетов. Если мы запретим Германии производить снаряды и торпеды, то мы не сможем закрыть ее часовых заводов, а каждый часовой завод может быть быстро перестроен на производство самых важных частей для снарядов и торпед».
Он не упустил возможности упрочить сближение с Рузвельтом. Заключительная беседа Сталина с американским президентом состоялась накануне завершения конференции, 1 декабря 1943 года, в 15 часов 30 минут. Рузвельт, обеспокоенный «внутренним положением в Соединенных Штатах», в ее ходе посвятил Сталина в нюансы своих политических намерений. «В будущем году, – пояснил он, – в Соединенных Штатах предстоят выборы… В Америке имеется шесть-семь миллионов граждан польского происхождения, и поэтому я, будучи практичным человеком, не хотел бы потерять их голоса».
Рузвельт отметил, что «я лично не имею возражений, чтобы границы Польши были передвинуты с востока на запад – вплоть до Одера, но по политическим соображениям я не могу участвовать в настоящее время в решении этого вопроса». Сталин ответил лаконично: «После разъяснения Рузвельта я это понимаю».
Демократия по-американски заставляла Рузвельта предусматривать критику его политики. И, указав на то, что в Америке «имеется некоторое количество литовцев, латышей и эстонцев», президент предположил, что, «когда советские армии вновь войдут в эти республики… общественное мнение может потребовать проведения там плебисцита». Сталин понял проблемы президента и уверенно заверил, что «у нас будет немало случаев дать народам этих республик возможность выразить свою волю». Но он оговорил условия: «Это, конечно, не означает, что плебисцит в этих республиках должен проходить под какой-либо формой международного контроля».
– Конечно, нет, – согласился Рузвельт. – Было бы полезно заявить в соответствующий момент о том, что в свое время в этих республиках состоятся выборы».
Желая подчеркнуть свою благодарность Советской стране, несущей основную тяжесть в войне с гитлеризмом, Черчилль сделал благородный жест. «Перед нашим вторым пленарным заседанием, начавшимся в 4 часа, – пишет он в своих мемуарах, – я по поручению короля вручил Почетный меч, который был изготовлен по специальному заказу его величества в честь славной обороны Сталинграда. Большой зал был заполнен русскими офицерами и солдатами. Когда после нескольких пояснительных слов я вручил это великолепное оружие Маршалу Сталину, он весьма внушительным жестом поднес его к губам и поцеловал. Затем он передал меч Ворошилову… Меч был вынесен из зала с большой торжественностью в сопровождении русского почетного караула».
В период конференции британский премьер-министр отметил и свое 69-летие. «До сих пор, – вспоминает он, – мы собирались для наших заседаний и обедов в советском посольстве. Но теперь я заявил, что третий обед даю я, и он должен состояться в английской миссии… По алфавиту и Великобритания, и я сам стояли первыми, а по возрасту я был на пять лет старше Рузвельта и Сталина. Я сказал, что 30 ноября мой день рождения… Это был памятный день в моей жизни. Справа от меня сидел президент Соединенных Штатов, слева – хозяин России. Вместе мы фактически контролировали все флоты и три четверти всей авиации в мире и управляли армиями примерно в 20 миллионов человек, участвовавших в самой ужасной из всех войн в истории человечества».
Но даже в этой неформальной обстановке, свидетельствует Черчилль, Сталин повторил вопрос, который задал на совещании: «Кто будет командовать операцией «Оверлорд?», и добился ответа – генерал Эйзенхауэр.
В отличие от своих коллег по коалиции Сталин не зависел от необходимости изощрений предвыборных маневров; руководя страной, которая несла основную тяжесть войны, он мог сказать Черчиллю прямо в глаза резкие и неприятные вещи, но Сталин был чужд демагогии и политиканства. Отстаивая государственные интересы своей страны, он основывался на логике объективной правды, и этого не могли не понимать его оппоненты – его дипломатия была товарищески открытой и лишенной подоплеки корыстных целей.
Вместе с тем он был реалистом, не подверженным случайным всплескам расслабленности и наивности сентиментальных иллюзий. Вернувшись в Москву, Сталин не вдавался в подробности своего пребывания в Тегеране. И на заседании Ставки он лаконично сказал: «Рузвельт на Тегеранской конференции дал твердое слово открыть широкие действия во Франции в 1944 году. Думаю, что он слово сдержит. Ну а если не сдержит, у нас хватит сил добить гитлеровскую Германию».
Испытания истребителя Як-3 с новым мотором Климова ВК-107 прошли еще в октябре. Он стал самым быстроходным истребителем в мире, показав скорость свыше 700 километров в час. После возвращения Сталина с конференции Шахурин и Яковлев были приглашены в Ставку. Там они застали командующего Волховским фронтом Мерецкова и члена Военного совета Штыкова. Яковлев пишет, что он впервые увидел Сталина в маршальской форме.