Страница 9 из 112
Принц, которому его отец передоверил множество связанных с управлением обязанностей, занимал просторные светлые комнаты со стенами различных, но неизменно пастельных тонов. Комнаты были украшены богатым золотым орнаментом, обрамлявшим высокие овальные зеркала, овальными панно с изображением трогательных или забавных галантных сцен, многократно отражающимися в зеркалах. Даже мебель, пастельных тонов и украшенная золотом, выглядела игриво.
Хрустальная люстра, словно сверкающая виноградная гроздь из бесчисленных, мастерски отполированных подвесок, свисала с потолка, подрагивая и позвякивая от каждого шага. Еле слышно тикали большие каминные часы, и Лессингу почудилось, будто они — в том же размеренном ритме — стуком выражают слащавость своего высокородного владельца:«…так-чудно, так-чудно, так-чудно…»
Появился принц. На нем была широкая лента и обрамленная золотым лучезарным венцом большая орденская звезда, пожалованная ему его дядей Фрицем. Словно бы он собирался позировать для портрета…
Но парик, хоть и новейшего фасона, с далеко оттопыренными буклями над ушами, так же плохо сочетался с вытянутым угловатым лицом князя, как и с на редкость тощим ликом секретаря фон Цихина.
Поначалу разговор касался малозначительных вещей. Затем все направились к столу. На первое был подан суп из ласточкиных гнезд, считающийся, как известно, деликатесом. Суп из ласточкиных гнезд? Затем слуги в ливреях внесли на серебряном подносе жареную индейку. Или фазана? А может, глухаря? Лессинг не слишком присматривался, потому что мысли его все еще занимал суп из ласточкиных гнезд.
И французское название красного вина тоже сразу вылетело у него из головы.
Что же осталось? Воспоминание о разговоре, который, как и многие благие начинания в этом герцогстве, возымел действие лишь годы спустя.
Наследный принц чрезвычайно благосклонно — он умел быть столь подчеркнуто обходительным, что Гёте впоследствии назвал его капканщиком, — осведомился о новой деятельности Лессинга. Вольфенбюттельский библиотекарь тут же протянул принцу свежеотпечатанный экземпляр своего исследования «Беренгарий Турский», а еще одну книгу передал для его отца, герцога Карла.
При этом он сказал, что его привлекла уникальность старой рукописи, а не собственно обсуждаемый предмет, ибо его излюбленные темы — все же литература и искусство и еще театр. Правда, чтобы написать этот научный трактат, ему пришлось пожертвовать целым летом и призвать на помощь все свое усердие. Но его вдохновляла мысль о том, что необычайно редкий — а возможно, даже единственный в мире — древний манускрипт принесет новую славу вверенной ему библиотеке. Теперь ученый мир узнал о разносторонности нового библиотекаря и смог оценить, что он блюдет не только и не столько свои интересы. А следовательно, к его познаниям будут относиться с должным доверием.
— Ради этого стоило стараться! — гордо провозгласил наследный принц, — конечно, мы всем покажем, чем богато наше герцогство! — Он поднял бокал и выпил за здоровье Лессинга.
Как хотелось Лессингу возразить! Не богатство князей занимало его. Он хотел нести людям знание, и посему он скороговоркой произнес, что осмеливается обратиться с предложением…
— Жалобы? — резко спросил наследный принц и повторил уже тише, но тем безразличным тоном, который выдавал привычную обыденность происходящего, — что, снова жалобы?
— Речь идет о некоем начинании, способном вызвать глубокое почтение к знаменитой библиотеке, — пояснил Лессинг и обрисовал возможность издавать время от времени вольфенбюттельские материалы — скажем, под названием «Источники по истории и литературе, из сокровищ герцогской библиотеки».
— Но? Ведь наверняка есть и какое-то но? — подозрительно произнес принц.
Лессинг без обиняков заявил, что он достаточно хорошо известей во всех немецких землях и там знают: он легко и охотно может обойтись без соавторства тайных советников.
— Вам что же, не нужны ничьи советы?
— Избавьте меня от ненужной опеки — это непременное условие успеха всего предприятия, — продолжал Лессинг; — ибо тот, кто не занимается изо дня в день вопросами, волнующими ученый мир, и кто не в состоянии постичь истинную ценность сокровищ библиотеки, тот своими советами и возражениями может лишь повредить делу. В этом со мной каждый согласится…
— А имеются ли в нашей библиотеке все еще неизвестные ценности, которые стоило бы открывать? — спросил принц.
— Да, — сказал Лессинг, а может, следовало ответить «нет»! Поди угадай, что лучше! К этому вопросу он был совершенно не готов.
— Примеры! — прервал его размышления голос принца, приведите примеры!
— Я отыскал в библиотеке до сих пор еще не опубликованное сочинение Лейбница об адских карах. Эта дискуссионная, служащая делу просвещения тема…
— Еще! — потребовал принц, ибо упоминание о вечных карах ему не понравилось, — еще! Что еще? — повторил он так, словно очень спешил.
— В Вольфенбюттеле имеются некие «Фрагменты» анонимного автора, остроумные рассуждения высокообразованного человека об истории книг Ветхого и Нового завета.
— А каково происхождение этих сочинений?
— В каждом из уже упомянутых случаев речь идет о библиотечных находках…
— И каковы ваши предположения относительно автора «Фрагментов»?
— Тут многие приходят на ум, Ваша светлость…
— Но ведь вы предполагаете, что речь идет о некоем совершенно конкретном человеке. Том или ином. Так кто же это?
— Я не могу сказать ничего определенного: все написано очень давно, бумага выгорела, чернила выцвели…
— Так кто все-таки? допытывался наследный принц.
— Строить здесь догадки — все равно что лгать! Но я не могу не учитывать, что, как я выяснил, двадцать лет назад в Вольфенбюттеле скончался автор вертгеймского комментария к Библии… Может принц клюнет на эту приманку, — подумал Лессинг.
— Я желаю прочитать «Фрагменты»! — За все лето принц ни единого разу не прибегнул к услугам своей библиотеки, а посему подобное требование насторожило бы и самого доверчивого простака. Лессинг тотчас догадался, что наследный принц пожелал заполучить «Фрагменты», чтобы передать их своим советникам. — Да, я хотел бы прочитать эти столь превозносимые вами «Фрагменты». Тогда я лучше смогу судить о деле.
Почти безотчетно Лессинг воспользовался учтивостью сиятельного хозяина замка. Бросив многозначительный взгляд на господина Мозеса, он вскричал с деланным испугом:
— Ах, я прямо-таки в полнейшем замешательстве! Я уже пообещал, рассчитывая заручиться на то соизволением Вашей светлости, дать «Фрагменты» для прочтения гостю Вашей светлости, нашему досточтимому другу Мендельсону, и теперь просто не знаю, как мне быть…
— Да, я в высшей мере в этом Заинтересован, — быстро проговорил господин Мозес.
— Правда, можно — мне сейчас это пришло в голову — разделить — опять же с соизволения Вашей светлости — «Фрагменты безымянного» на части… — предложил Лессинг.
Наследный принц энергично кивнул.
— Соломоново решение, — произнес Эберт с задумчивым видом.
— Сократово… — возразил Лессинг, и лукавая улыбка озарила его лицо, вокруг глаз лучиками разбежались морщинки.
Когда пришло время, он передал принцу безобидное предисловие, а господину Мозесу «Фрагменты» — и покончил с этим.
Позже, в ненавистном замке, Лессинг пришел к выводу, что ему, дабы не впасть в отчаяние, следует с большим юмором воспринимать все, что его здесь угнетало: неусыпную опеку, материальную нужду, одиночество, утрату поэтического вдохновения. Эту утрату он ощутил, перелистывая написанное ранее. Брат его Карл и берлинский книгоиздатель Фосс, которые благодаря предстоящей женитьбе Карла вскоре должны были породниться, настаивали, чтобы Лессинг собрал свои разрозненные работы лейпцигского, виттенбергского, берлинского, бреславльского, гамбургского периодов и издал у Фосса в виде «Разных сочинений», дабы несколько облегчить бремя своих долгов. Разбирая свои бумаги, он наткнулся на целую гору старых эпиграмм. Сколько остроумия, находчивости и глубокомыслия обнаружил он в этих миниатюрах! Сердце его наполнилось радостью.