Страница 56 из 119
Кортес, заметив, что в их речах есть некая дерзость, хотя и произносятся они под видом совета, весьма миролюбиво отвечал, что, разумеется, многое из того, о чем они говорят, истинная правда, и действительно, насколько он знает и слыхал, не бывало во всей вселенной других столь отважных испанцев, которые бы сражались с такой храбростью и переносили бы столь непомерные труды, как мы. А что до того, сеньоры, что, по вашим словам, ни один римский военачальник из самых прославленных никогда не совершал столь великие подвиги, как мы, так это вы говорите правду, и ныне и впредь, с Божьей помощью, в историях, их описывающих, нас будут превозносить куда больше, нежели древних, ибо, как я сказал, все деяния наши направлены на служение Богу и нашему великому императору дону Карлосу. Стало быть, сеньоры, никак нельзя нам делать шаг назад, ибо, если здешние племена и те, кого мы замирили, увидят, что мы отступаем, камни восстанут против нас, и ежели теперь они считают нас богами или кумирами — ведь так они нас величают, — они бы тогда решили, что мы слабосильные трусы. А на ваши речи о том, что мы могли бы жить среди наших друзей и союзников — тотонаков, так они, увидев, что мы возвращаемся, не совершив похода на Мехико, поднимутся против нас, и причиною будет то, что мы, убедив их не платить дань Моктесуме, их покидаем, и он пошлет против них свои мексиканские войска, чтобы заставить снова платить дань, и будет с ними воевать и вдобавок прикажет им воевать с нами, они же из страха, что их уничтожат, — а Моктесумы они сильно боятся, — все это исполнят. Так что там, где мы надеялись бы иметь друзей, у нас будут сплошь враги. А когда великий Моктесума узнает, что мы возвращаемся, что он-то скажет? Какое суждение вынесет о наших словах и посланиях к нему? Что все это было шуткой, ребяческой игрой. Вот и выходит, сеньоры, что мы попадем из огня да в полымя и лучше нам оставаться здесь; местность здесь ровная, густо заселенная, и лагерь наш припасами изрядно обеспечен. Посему прошу вас, сеньоры, и умоляю, поскольку вы рыцари и мужи такого склада, что скорее сами должны бы подбадривать тех, в ком заметили слабость, чтобы вы выбросили из головы мысли об острове Куба и о том, что там оставили, и мы с вами постараемся поступать так, как всегда поступали, будучи доблестными солдатами, ибо после Бога, в ком наше спасение и оплот, вся надежда у нас на свою доблестную руку.
Получив от Кортеса таковую отповедь, те солдаты принялись снова твердить свое. И тогда Кортес, уже немного сердясь, ответил, что, мол, как говорится в песнях, лучше пасть смертью храбрых, чем жить без чести, и вдобавок все мы, остальные солдаты, участвовавшие в избрании его нашим капитаном и в совете, на коем решено было потопить суда, все мы, не таясь, сказали, чтобы он не тревожился из-за всяческих пересудов и выражений недовольства, ибо, с Божьей помощью, мы всегда будем готовы исполнить то, что велит долг, и так этот ропот прекратился.
Правда, еще некоторое время они ворчали на Кортеса, кляня его и даже нас за то, что мы давали ему советы, и индейцев-семпоальянцев, что повели нас по этой дороге, и многое другое говорили по злобе, однако злобствовали тайно. В конце концов все они подчинились Кортесу.
Но оставлю сей предмет и скажу о том, как старые касики в их столице Тласкале отправили еще посланцев к их главнокомандующему Хикотенге, чтобы он, что бы там ни было, пришел к нам с миром и доставил съестные припасы, ибо так, мол, приказывают все касики и старейшины той земли и Уэксосинго, и еще поручили наказать вождям, что были в его войске, — ежели он не захочет заключать с нами мир, чтобы они ему не повиновались, и такой приказ посылали Хикотенге трижды, ибо достоверно знали, что он им не хочет повиноваться и решил еще раз напасть ночью на наш лагерь и для этого у него собрано двадцать тысяч человек, а как он был человек спесивый и весьма упрямый, то и в этом случае, как и во многих других, подчиниться не пожелал.
о том, как военачальник Хикотенга собрал двадцать тысяч отборных воинов, дабы напасть на наш лагерь
Поскольку Масеэскаси, и Хикотенга-старший, и все прочие касики из их столицы Тласкалы столько раз посылали наказ их военачальнику, чтобы он с нами не воевал, но пошел к нам говорить о мире, — а лагерь наш был неподалеку от него, — и велели прочим вождям, при нем находившимся, его не сопровождать, разве что он пойдет заключать с нами мир, Хикотенга, человек коварный, упрямый и спесивый, послал к нам сорок индейцев с курами, хлебом и плодами, да четырех старых и уродливых индеанок, и много копала[116] и перьев попугаев, и мы думали, что индейцы, которые все это принесли, пришли с мирными намерениями.
Придя в наш лагерь, они окурили Кортеса, но не стали выражать свое почтение, как то у них в обычае, а прямо сказали: «Это вам посылает вождь Хикотенга, чтобы вам было что есть. Ежели вы, как говорят люди из Семпоальяна, и впрямь храбрые теулы, то возьмите этих четырех женщин и зарежьте их, тогда вы сможете съесть их мясо и их сердца, а мы-то не знаем, как вы это делаете, потому и не зарезали их перед вами. Ежели вы люди, то поешьте этих кур, и хлеб, и плоды. Ежели вы кроткие теулы, мы принесли вам копал и перья попугаев. Совершайте же жертвоприношение».
Кортес через наших толмачей ответил, что он, мол, уже посылал к ним сказать, что желает мира и пришел сюда не для того, чтобы воевать, но чтобы их убедить и объявить им от имени Господа нашего Иисуса Христа, в коего мы веруем и коего почитаем, и императора дона Карлоса, чьими подданными мы являемся, чтобы они людей не убивали и не приносили в жертву, по своему обыкновению. Что все мы, как и они, люди из плоти и крови, а не теулы, но мы христиане и не имеем привычки убивать людей, а ежели бы хотели убивать, то, когда они с нами воевали и сражались и днем и ночью, нам попадалось под руку достаточно их людей, на которых мы могли бы показать свою жестокость. А за принесенную еду он благодарит и просит их впредь быть поумнее и жить с нами в мире.
А дело, видимо, обстояло так, что присланные Хикотенгой индейцы были соглядатаи, коим поручили рассмотреть наши хижины, дворы, лошадей и артиллерию, и сколько нас в каждой хижине, и где тут входы и выходы, и вообще все, что было в лагере. Пробыли они у нас тот день и еще ночь, потом некоторые из них отправились с донесением к Хикотенге, а между тем явились другие, и наши друзья, которые с нами пришли из Семпоальяна, пригляделись и разгадали хитрость — мол, неслыханное это дело, чтобы наши враги без какой-либо надобности торчали в лагере и день и ночь, и наверняка это лазутчики, и подозрение их еще укрепилось из-за того, что, когда мы были в селении Сумпансинго, двое тамошних стариков говорили семпоальянцам, будто Хикотенга с многими воинами готовится напасть на наш лагерь ночью, подойдя незаметно; но тогда семпоальянцы сочли это выдумкой, чепухой несусветной и поскольку достоверно ничего не знали, то и не сказали Кортесу. Но тут об этом узнала донья Марина, она-то и сказала Кортесу.
Чтобы выведать истину, он приказал отозвать в сторону двоих тласкальцев, с виду более порядочных, и они признались, что они лазутчики, и тогда взялись еще за двоих, и те тоже признались, что они лазутчики Хикотенги, и сказали, с какой целью пришли. Кортес велел их отпустить, и взяли еще двоих, те слово в слово сказали то же самое и вдобавок сообщили, что их вождь Хикотенга ждет их донесения, чтобы со всеми своими полками этой ночью на нас напасть.
Когда Кортес убедился, он велел объявить по всему лагерю, чтобы все были в боевой готовности, полагая, что индейцы, как у них было задумано, обрушатся на лагерь. Затем он приказал схватить семнадцать человек из тех лазутчиков, и у одних отрубили кисти рук, а у других — большие пальцы и в таком виде отослали к их повелителю Хикотенге, и было им сказано, что кара сия постигла их за то, что они посмели к нам проникнуть, и пусть, мол, ему скажут, что он может являться когда ему угодно, хоть днем, хоть ночью, мы будем ждать его здесь два дня, и, ежели в течение двух дней он не придет, мы сами пойдем к нему в его лагерь и уже давно пошли бы, и сразились с ним, и перебили бы всех, да только мы их очень любим, и пусть они впредь не будут глупцами и заключат с нами мир.
116
Копал — смола некоторых тропических деревьев; использовалась индейцами для ритуальных курений.