Партиалы

Людей становилось все больше, они толкали друг друга, проходя между деревьями к стадиону. Одной рукой Кира вцепилась в Маркуса, другой – в Мэдисон, Хару шагал сзади, замыкая цепь. Друзья пробрались сквозь толпу и нашли свободные места у входа, как и хотел Маркус. Кира подумала, что он прав: если сенатор Кесслер разразится очередной тирадой или сенатор Лефу начнет разглагольствовать про график отгрузки либо на любую другую скучную тему, актуальную в этом месяце, лучше будет потихоньку улизнуть. Раз уж явка на такие собрания обязательна, они пришли, но никто не мешает уйти пораньше, как только с важными вопросами будет покончено.

Сенаторы выходили на помост в центре поля. Кира поерзала на сиденье. Что, если Хару прав? Всего сенаторов было двадцать, и Кира узнала почти всех, хотя не каждого помнила по имени. Правда, был среди них и неизвестный ей мужчина: высокий, темнокожий, крепко сложенный, выправкой похожий на офицера, но в простом гражданском костюме. Он прошептал что-то доктору Скоузену, представителю больницы, и скрылся в толпе.

– Доброе утро, – по стадиону из колонок разнесся голос, эхом отражаясь от купола. В центре поля появилась гигантская голограмма сенатора Хобба. Сенаторов было двадцать, но председательствовал на общегородских собраниях обычно Хобб, как самый обаятельный. Он произносил вступительную речь и делал объявления.

– Объявляю собрание открытым, – продолжал сенатор Хобб. – Мы рады видеть всех вас здесь. Нам очень важно, что жители города принимают участие в работе правительства, а общие собрания – лучший способ поддерживать связь с людьми. Отдельно хочу поблагодарить Сеть безопасности Лонг-Айленда, в особенности сержанта Стюарта и его команду, за то, что они всю ночь крутили ручки генераторов на стадионе. Как мы и обещали, на наши собрания не будет тратиться городское электричество, – в публике послышались хлопки, и Хобб улыбнулся, дожидаясь, пока все стихнет. – Переходим к первому пункту повестки дня. Мисс Римас, будьте добры, поднимитесь ко мне на сцену.

– Все-таки школы, – заметила Кира.

– А я что говорил? – подтвердил Хару.

Мисс Римас руководила системой школьного образования в Ист-Мидоу; со временем школа осталась всего одна, и мисс Римас стала ее директором. Кира, прикрыв рот рукой, слушала, как старушка с гордостью рассказывает о заслугах своих учителей, о великолепных результатах, которых системе удалось добиться за эти годы, об успехах учеников. Все выглядело как торжественные проводы, воспоминания о былых достижениях, о преданности своему делу, но Кире было больно это слушать. Как бы мисс Римас ни хвалила коллег и подопечных, как бы ни старалась сосредоточиться на хорошем, страшная правда была в том, что детей больше нет. Школу закрывали из-за того, что не стало учеников. Учителя выполнили свою работу, а вот доктора – нет.

Самому юному жителю планеты через месяц исполнится четырнадцать. Быть может, на других континентах тоже остались люди, но связь с ними отсутствовала, и со временем обитатели Лонг-Айленда привыкли считать, что одни на целом свете. А значит, самый младший из них – и самый молодой на планете. Звали его Саладин. Когда его пригласили на сцену, Кира не сдержала слез.

Маркус обнял ее, и вместе они прослушали череду прочувствованных речей и поздравлений. Младших учеников перевели на программы профессионального обучения, как и предсказывал Хару. Десять человек поступили на курсы подготовки медицинских работников, которые окончила Кира; через год-другой эти ребята, как и она, придут на стажировку в больницу. Интересно, изменится ли что-то за это время? Неужели новорожденные по-прежнему будут гибнуть, а медсестры наблюдать за тем, как они умирают, собирать статистику и заворачивать маленькие тела для похорон? Когда же все закончится?

Учителя по очереди вставали, прощались с учениками, желали им успехов. На стадионе воцарилась благоговейная тишина. Кира понимала, что все думают о том же, о чем и она. Вместе со школами, казалось, закрывали прошлое, окончательно признавая, что мир катится к закату. На целом свете осталось всего сорок тысяч человек – но ни одного малыша. И, скорее всего, ни одного уже не будет.

Наконец поднялась последняя учительница и со слезами на глазах попрощалась с учениками. Учителей тоже переводили в профессиональные училища: у них начиналась новая работа, новая жизнь. Эта учительница отныне будет работать в Комиссии по животным, куда поступил Саладин: дрессировать собак, обучать ястребов, объезжать лошадей. От этой мысли Кира улыбнулась. Пусть Саладин теперь взрослый, но он по-прежнему сможет играть с собаками.

Учительница села. К микрофону вышел сенатор Хобб, замерев в круге света прожектора. В центре поля появилась его голограмма. Вид у сенатора был торжественный и озабоченный. Хобб помолчал, собираясь с мыслями, поднял голову и посмотрел на зрителей ясными голубыми глазами.

– А ведь этого можно было избежать.

В публике поднялся ропот: люди зашевелились, начали переглядываться, забормотали. Кира заметила, что Маркус смотрит на нее, крепко стиснула его руку и уставилась на сенатора Хоббса.

– Школу не пришлось бы закрывать, – негромко продолжал Хобб. – В Ист-Мидоу не наберется и двадцати детей школьного возраста, но в целом на острове их больше. Куда больше. В Джеймспорте на ферме живут десять ровесников Саладина. Я видел их своими глазами. Я жал им руки. Я упрашивал их перебраться сюда, под защиту Сети безопасности, но они отказались. Их не пустили взрослые, с которыми они живут, приемные родители. А через неделю после моего отъезда, то бишь два дня назад, на ферму напали мятежники из так называемого Голоса народа, – сенатор замолчал, собираясь с мыслями. – Мы отправили на подмогу солдат, но я боюсь, что случилось самое худшее.

Голограмма сенатора Хоббса обвела трибуны пристальным взлядом.

– Одиннадцать лет назад партиалы попытались нас уничтожить. Им это почти удалось. Мы создали их более сильными и быстрыми, чем люди, чтобы они сражались вместо нас в Войне за Изоляцию. Они легко выиграли войну, и когда спустя пять лет партиалы пошли против людей, им не составило труда нас уничтожить. Особенно после того, как они выпустили РМ-вирус. Те, кто выжил, осели на этом острове. Мы потеряли все, что у нас было, похоронили близких. Мы были в отчаянии. Но мы все-таки выстояли. Отстроили дома. Возвели защитные ограждения. Нашли пищу и кров, научились добывать энергию, организовали правительство, сохранили культуру. Когда выяснилось, что РМ-вирус продолжает убивать наших детей, мы приняли Закон надежды, чтобы увеличить вероятность появления нового поколения людей, невосприимчивых к вирусу. Благодаря закону и неустанному труду врачей мы каждый день приближаемся к нашей мечте.

Сенатор Хобб кивнул доктору Скоузену, сидевшему возле него на сцене, и продолжил. На его лицо набежала тень.

– Но в один из дней что-то пошло не так. Часть из нас решила отколоться. Эти люди забыли о врагах, которые по-прежнему скрываются на материке, наблюдают за нами и выжидают момент для нападения. Они забыли о невидимом враге в воздухе и в нашей крови, который продолжает убивать наших детей, как некогда убил родных и друзей. Некоторые возомнили, что общество, которое мы построили, чтобы защитить себя, и есть враг. Мы по-прежнему боремся за жизнь, вот только теперь, как ни прискорбно, друг с другом. С тех пор, как два года назад приняли Закон надежды, бандиты из Голоса, вооруженные головорезы, которые притворяются революционерами, жгут наши фермы, грабят магазины, убивают собственную плоть и кровь, родных братьев, сестер, матерей и отцов и, прости, Господи, своих детей. Потому что мы все одна семья, и мы не можем враждовать друг с другом. Что бы ими ни двигало, какие бы убеждения они ни исповедовали, на самом деле члены Голоса, давайте уже называть вещи своими именами, просто варвары, которые намерены довести дело партиалов до конца. Но мы им этого не позволим. – В голосе Хобба зазвучал металл. – Мы одна нация, один народ, одна воля. – Сенатор остановился. – По крайней мере, так должно быть. К сожалению, у меня плохие новости. Вчера ночью Сеть безопасности обнаружила группировку Голоса, которая грабила продуктовый склад. И где бы вы думали? Угадайте!