Страница 9 из 13
— Словом, почти половина эскадрона легла под их огнем, — отметил Шабельский.
— Тяжело ранен навылет в грудь полковой адъютант поручик Изюмов, — добавил Новиков.
— Но зато легко ранен в голову корнет Пазухин, отделавшийся легким испугом в штаны, — пошутил сам про себя молодой гусар.
— Будет тебе паясничать, не к месту, корнет, — урезонил захмелевшего Пазухина Шабельский.
— Лошадей жалко. Пало 65 коней, — отвечал Пазухин, отправляя в горло новый стакан самогона.
— Ты что это, корнет, пьешь один и не предупреждая? — спросил Новиков.
— За помин души, Валентин Николаевич, пьют молча и не чокаясь.
— Да, помяни их, Господи! — угрюмо произнес Шабельский.
Все строго и молча опрокинули стаканы.
— Но и мы потом расквитались. Выбили австрийцев с позиций и из трех населенных пунктов. Гнали их почти три версты, изрубили до 2 рот. Гусары насчитали порубанных и пострелянных около 350 человек, — подвел итог «Денис Давыдов».
Внутри у Космина вдруг что-то восстало против этого, натянулось, затрепетало. После всех этих известий он вдруг ясно осознал всю бесчеловечность войны, безвозвратность потерь.
— Полк прорвал австрийский фронт шириной в 5 и глубиной в 6 верст. Хорошо, командир полка вывел гусар из-под огня, а то бы мы, потеряв до половины состава, были уже в 10 верстах западнее — в австрийских окопах второй или третьей линии, а не в этой прелестной, тихой деревушке, — продолжал далее Шабельский.
— Но, как я успел узнать, бой идет верст на 7–8 западнее. Да и Горст велел наводить орудия и приказал стрелять туда, — уточнил Космин.
— Да, вы правы, молодой человек. В прорыв левее нас пошли, углубили и расширили его другие полки нашей дивизии — 7-й драгунский Кинбурнский и 7-й уланский Ольвиопольский. Нас же, учитывая потери, вывели из боя, — добавил лысый ротмистр.
— Будет вам, господа, о стратегии! Руслан Исаевич, лучше прочтите свои стихи и докажите, что вы подлинный преемник Дениса Давыдова, — вдруг вмешался захмелевший корнет.
— Слышали, верно, Космин, Денис Давыдов и правда служил сто лет назад в нашем полку? — спросил Шабельский.
— Да, это замечательно, Андрей Ростиславович!
— Господин ротмистр, ну прочтите, окажите милость. У вас великолепно получается, — вновь пристал к Гаджибеклинскому пьяный Пазухин.
— Да, да!
— Просим! — стали упрашивать другие.
— Извольте, господа! Но сначала прочту не свое, а Давыдова. Уж очень близок мне этот поэт. Мой прадед-осетин Гаджи-бей знал его, был его товарищем, порой воевал с ним бок о бок в кампаниях 1812 и 1813 года. Послушайте, какие стихи:
— Хорошая военная лирика, — отметил Шабельский.
— Недурно, — отметил Космин.
— Или вот еще, его же:
— И все же хотелось бы услышать ваши стихи, ротмистр, — попросил Шабельский.
— Попробую, господа, — отвечал тот севшим, пропитым голосом, покрутил кончик уса и стал читать:
Гаджибеклинский еще некоторое время читал свои стихи. Но потом разговор, как всегда это бывает в подпивших мужских компаниях, переключился на тему женщин. И тут Космин заметил, что поручик Новиков, увлекшись этой темой, сам собой, как бы невзначай разливает очередную порцию по стаканам. Раненый и уставший корнет уже дремал, сидя на скамье, покачиваясь и склоняясь головой на грудь.
«Вот и второй джинн», — подумал про себя унтер, вспоминая сквозь хмель восточную сказку «Волшебная лампа Алладина».
— Эй, красавица, а принеси-ка нам моченых яблочек! — крикнул совсем захмелевший Пазухин, подзывая украинку-молодку.
— В этих деревнях и селах готовят удивительные моченые яблоки, господа, — промолвил он, обратился он к офицерам.
— Такому панычу не тильки яблок, но и ниче другого не жалко, — со смешком промолвила девушка, подметавшая влажным полынным веником полы в хате.
Затем она быстро вышла, прихватив с собой глиняную миску и рушник, висевший у печи. Минут через пять молодка вновь появилась в дверях, неся миску, обернутую рушником и наполненную желтоватыми, морщинистыми мочеными яблоками. Когда она подошла к столу, Пазухин почти незаметно, но ловко огладил ее по талии и заду. Та поставила миску на стол, не выказав сопротивления. Компания пьяных офицеров заулыбалась. «Денис Давыдов» покрутил правый ус и завистливо глянул на корнета. Тот же, словно не замечая, с деловым видом порылся во внутреннем нагрудном кармане шинели, достал оттуда серебряный рубль. Затем охватил запястье ее правой руки и, влюблено-пьяно заглядывая в глаза, нежно вложил монету ей в ладонь.
— Да награди тя Господь, паныч, — смущенно промолвила та и быстро отошла от стола к печи. Все закусили яблоками. Те действительно были хороши.
После принятия четвертой половины стакана самогон сильно ударил в голову унтер-офицеру Космину. Он положил руки на стол, скрестил их и опустил на них голову. Ему приснился сон, что он — мальчишка — оказался за большим столом в подземном, полутемном царстве гномов и троллей. Горели и потрескивали факелы, пахло смолой, медом и еще чем-то печеным от очага. Все было как в детстве. Старуха с темными внимательными глазами, сидевшая за печкой, оказалась мудрой седоволосой бабой-ягой, что шептала то ли какие-то молитвы, то ли заклинания. Голоса, слышимые Кириллом сквозь пьяный сон, были причудливы, искажены и забавны.
— Но была эта принцесса влюблена в юного принца с соседней улицы, — рассказывал лысый тролль средних лет с большими черными усами и бородой, — но принц оказался наследником солидного капитала и вскоре уехал в Париж. Принцесса же изменила имя, фамилию и сбежала, — продолжал он.
— А что же наш молодой человек? — баритоном спросил гном средних лет.
— Не иначе он стал совсем плох. Дать бы ему холодного молока испить, вмиг воскреснет! — посетовал молодой гном со светлыми усами.
— Батенька, а зачем тогда зелье пить? — опять баритоном вставил тролль постарше.
— Нет, господа, от этого дела самое лучшее — холодный огуречный рассол или холодный квас из погреба, — встрял в разговор молоденький гномик, выскочивший из-под стола.
— Наберут щенков в армию, а молока не дают, — подытожил лысый, усатый тролль.
— Космин, проснитесь, ночь на дворе! — громко сказал кто-то.
— Да это же они обо мне говорят! — подумал Кирилл, просыпаясь, подняв голову и очумело открыв пьяные глаза.
— Эй, Гриценко, быстро ведро холодной воды из криницы, дай умыться господину унтеру. Да следом седлай двух коней и поедешь сопровождающим на 1-ю батарею, — прокричал Пазухин через открытую дверь на улицу.
Ведро холодной колодезной воды, вылитое на голову, прохладная июньская ночь, верховая езда с ветерком неплохо освежили и привели в чувство Космина. Он прибыл на батарею, разбившую бивак на южном склоне все того же холма, запыленный, бодрый, молодой, но хмельной, и предстал в офицерской палатке пред очи усталого Горста, когда тот уже собирался отходить ко сну.