V.

Но правда заключается в следующем: Мустафа получил приказ непосредственно из уст самого султана. Ведьма Мара, ввергнув султана в гипнотический транс, отрезала ему голову и бросила ее в Дарданеллы, откуда чудодейственные силы – никто не знает, какие течения и ветры возникают в этом проливе, – понесли голову прямиком к Мальте. Один современный менестрель по имени Фальконьер сочинил об этом песню. Его не коснулось влияние Ренессанса; во время осады он жил на постоялом дворе арагонских, каталонских и наваррских рыцарей. Знаешь, есть такие поэты, которые охотно проникаются верой в любой популярный культ, в расхожую философию или новомодное заграничное суеверие. Этот уверовал – а может, и влюбился – в Мару. Он даже отличился на крепостном валу Борго: успел размозжить своей лютней головы четырем янычарам прежде, чем кто-то протянул ему меч. Мара была его Дамой сердца.

Мехмет продекламировал:

Далее следует обращение к Маре. Стенсил глубокомысленно кивнул, пытаясь представить, как этот стих звучал по-испански.

– Очевидно, – подытожил Мехмет, – голова потом вернулась в Константинополь к своему владельцу, а хитроумная Мара тем временем, переодевшись юнгой, пробралась на дружественный галеот [308]. Вернувшись в конце концов на Мальту, она привиделась Ла Валлетту и приветствовала его словами «шалом-алейхем».

Шутка здесь была в том, что на древнееврейском «шалом» означает «мир», но греки усматривали тот же корень в имени Саломеи, получившей голову Иоанна Крестителя.

– Берегись Мары, – сказал затем старый морской волк. – Она – хранительница Шагрит Меввия. В наказание за совершенное ею в Константинополе она обречена обитать в пределах этой населенной равнины. Неизвестно, кем (или чем) вынесен ей такой приговор, но это все равно, что надеть пояс верности на блудливую жену.

Мара не знает покоя. Она найдет способ достать кого ей надо из Валлетты, города, который носит имя женского рода, хотя он назван в честь мужчины, с полуострова, который по форме напоминает mons Veneris [309]. Понимаешь, пояс верности? Однако и нарушить, и соблюсти супружескую верность можно самыми разными способами, что она и доказала султану.

И вот, выйдя из такси и добежав под дождем до отеля, Стенсил ощутил некое томление. То было не столько томление в чреслах (в Сиракузах было с кем хоть на время заглушить позывы плоти), сколько тоска по тому юноше со старческим лицом, в которого он имел обыкновение иногда превращаться. Чуть позже, втиснувшись в крошечную ванну, Стенсил запел. Эту песенку времен его довоенной «мюзик-холльной» юности он обычно напевал, чтобы расслабиться.

(В те благословенные дни здесь вступал хор младших оперативных сотрудников Министерства:)

(На что Стенсил отвечал:)

(Припев:)

Выйдя из ванны, обсохнув и вновь облачившись в твидовый костюм, Стенсил встал у окна и погрузился в рассеянное созерцание ночи.

Спустя некоторое время раздался стук в дверь. Наверное, это Мейстраль. Стенсил быстро окинул взглядом комнату, проверил, нет ли забытых документов или компрометирующих материалов. И подошел к двери, чтобы впустить внутрь судостроителя, который, судя по описанию, должен походить на чахлый дуб. Мейстраль стоял за дверью, не выказывая ни агрессивности, ни застенчивости, – просто стоял: поседевшие волосы, неухоженные усы. От нервного тика верхней губы тревожно дрожали застрявшие в усах крошки.

– А ведь он происходит из благородной семьи, – как-то раз печально заметил Мехмет. Стенсил попался в ловушку и спросил, из какой семьи. – Делла Торре, – ответил Мехмет. Delatore, осведомитель, доносчик, стукач.

– Что там с докерами? – спросил Стенсил.

– Собираются напасть на редакцию «Кроникл». – (Рабочие затаили обиду на эту газету еще со времени забастовки 1917 года, когда «Кроникл» напечатала письмо, осуждающее забастовку, но не дала забастовщикам возможности опубликовать ответ.) – Только что закончилось собрание. – Мейстраль вкратце пересказал, о чем там шла речь. Стенсилу были известны все поводы для недовольства рабочих. Английские рабочие получали колониальную надбавку, а местные докеры – только обычную зарплату. Многие мальтийцы хотели эмигрировать – до них дошли заманчивые сообщения Мальтийского трудового корпуса и рассказы соотечественников, работавших за рубежом, о более высоких заработках за границей. К тому же прошел слух, что власти отказываются выдавать паспорта, чтобы удержать рабочих на острове на случай, если в будущем понадобится дополнительная рабочая сила. – Что еще им остается, кроме эмиграции? – Мейстраль сделал небольшое отступление: – За время войны число докеров увеличилось в три раза. А теперь, после перемирия, начались сокращения. Кроме доков, рабочих мест на острове раз-два и обчелся. Так что многим не заработать даже на пропитание.

Стенсил хотел было спросить: если ты им сочувствуешь, то почему доносишь? Он пользовался услугами доносчиков и информаторов, как мастер своими инструментами, и никогда не стремился понять их мотизы. Предполагалось, что, как правило, ими движет личная обида, желание отомстить. Но встречались также и стукачи, раздираемые противоречиями: с одной стороны, они были преданы той или иной партии, а с другой – всячески способствовали ее поражению. Не окажется ли Мейстраль в первых рядах разгоряченной толпы, штурмующей редакцию «Дэйли Мальта Кроникл»? Стенсила так и подмывало спросить: если да, то почему? Но спрашивать он, конечно, не стал. Какое ему дело до их мотивов?

308

Галеот – средиземноморское судно, которое может ходить как под парусами, так и на веслах.

309

mons Veneris – холмик Венеры (лат.).