V.

– Разве старость – болезнь? – спросил Мехмет. – Органы тела работают все медленнее, машины изнашиваются, планеты вихляют и сходят с орбит, солнце и звезды оплывают, как свечи, и начинают коптить. Зачем называть это болезнью? Чтобы уменьшить масштаб явления и говорить о нем как о чем-то обычном?

– Потому что мы все красим борт какой-нибудь «Пери», верно? И называем ее обществом. Но разве ты не видишь, что мы лишь наносим новый слой краски? А под ним изначальный цвет остается неизменным.

– Точно так же оспины на лице не имеют никакого отношения к смерти. Новый оттенок кожи, новый слой краски.

– Разумеется, – сказал Стенсил, думая о чем-то своем, – разумеется, все мы согласны, что умереть от старости предпочтительнее…

Армагеддон пронесся мимо, уцелевшие профессионалы не получили ни благословения, ни дара языков [306]. Несмотря на все попытки остановить ее движение, бодрая старушка Земля все еще крутится, да и помирать от старости ей еще рановато.

Затем Мехмет заговорил о Маре.

– Еще одна из твоих женщин?

– Ха-ха. Действительно. «Мара» по-мальтийски «женщина».

– Вот именно.

– Она – если тебя не смущает это слово – дух, обитающий на Шагрит Меввия. Ее владения ограничены населенной равниной, полуостровом, на оконечности которого расположена Валлетта. Мара выхаживала потерпевшего кораблекрушение апостола Павла, как Навзикая – Одиссея, обучала искусству любви всех завоевателей – от финикийцев до французов. Возможно, даже англичан, хотя после Наполеона эта легенда уже не вызывает доверия. Судя по всему, Мара – вполне историческая личность, как святая Агата, одна из святых – покровительниц острова.

Великая Осада случилась уже после моей эпохи, и согласно другой легенде – одной из многих, – раньше Мара могла появляться в любой части острова и моря, вплоть до рыбных отмелей вокруг Лампедузы. Тогда рыбачьи флотилии всегда заходили на лов, выстраиваясь в форме стручка цератонии – это ее символ. В начале вашего 1565 года каперы Джиу и Ромегас захватили турецкий галеон, принадлежавший главному евнуху императорского сераля. В отместку корсар Драгут схватил Мару на пути к Лампедузе и повез ее в Константинополь. Как только его корабль вышел за пределы невидимого круга с центром в Шагрит Меввия и Лампедузой на окружности, Мара впала в странный транс, из которого ее не могли вывести ни ласки, ни пытки. Поэтому турки, которые за неделю до этого потеряли носовую фигуру при столкновении с сицилийской рагузой [307], привязали Мару к бушприту; так она и прибыла в Константинополь – живым носовым украшением. Когда корабль подходил к городу – ослепительно-желтому и серовато-коричневому под ясным небом, – все услышали, как она, очнувшись, закричала: «Лейл, хекк икун». Да будет ночь. Турки решили, что она бредит или просто-напросто ослепла.

Они привели ее в сераль пред светлые очи султана. Вообще-то ее никогда не изображали писаной красавицей. Она появляется в обличье той или иной богини, второстепенного божества. Одно из ее отличительных качеств – постоянная смена личин. Но вот что интересно: во всех ипостасях – на кувшинных орнаментах, на фризах или в виде статуэток – она изображена высокой, стройной женщиной с маленькими грудями и впалым животом. Вне зависимости от переменчивых критериев женской красоты она оставалась неизменной. Слегка выпуклый лоб, широко посаженные, небольшие глаза. Встретишь такую на улице – и вслед не посмотришь. Но ведь она, в конце концов, преподавала науку любви. Прекрасными она должна была сделать своих учеников.

Мара понравилась султану. Возможно, сама постаралась угодить ему. Однако его наложницей она стала, только когда Ла Валлетт на Мальте перегородил железной цепью речку между Сенглеа и фортом Святого Анжело и отравил коноплей и мышьяком источники на равнине Марса. Утвердившись в гареме, Мара продолжила свой бунт. Ей всегда приписывали магические способности. Может быть, к магии имел отношение и стручок цератонии – ее часто изображали со стручком в руке. Некое подобие волшебного жезла, скипетра. Возможно, она своего рода богиня плодородия, хотя и довольно странное гермафродитное божество – надеюсь, это не очень шокирует твою англосаксонскую натуру.

Вскоре, спустя несколько недель, султан, еженощно меняя наложниц, начал замечать в них некоторую холодность, отсутствие желания и выдумки. А также обратил внимание на перемену в поведении евнухов. Скажем так: почти не прикрытое наглое самодовольство. Ему не удалось выяснить ничего определенного, и поэтому, как мужчина своенравный, султан прибегнул к крайним мерам: подверг жестоким пыткам нескольких наложниц и евнухов. Они клялись в своей невиновности, искренне страшились гнева своего господина, но так и погибали со свернутой шеей или пронзенные железным прутом, не понимая, в чем должны признаться. Однако скверное положение дел продолжало усугубляться. Соглядатаи доносили султану, что его наложницы, которые прежде были такими пугливыми и, потупив взор, семенили ножками, закованными в тонкие кандалы, теперь то и дело хохочут и заигрывают с евнухами, а те – о, ужас! – отвечают им тем же. Оставшись одни, жены набрасываются друг на друга с безудержными ласками, а иногда в открытую предаются разврату на глазах у опешивших соглядатаев.

В конце концов Его Призрачному Величеству, едва не спятившему от ревности, пришло в голову вызвать чародейку Мару. Представ перед ним в платье, расцвеченном наподобие крыльев тигровой бабочки, она коварно улыбалась, глядя в подножие императорского трона. Придворные как зачарованные смотрели на нее.

– Женщина, – начал султан. Мара остановила его, подняв руку.

– Все это сделала я, – нараспев сказала она. – Я научила твоих жен любить собственные тела, открыла им прелесть любви к своему полу, вернула потенцию твоим евнухам, так что теперь они могут наслаждаться друг другом, равно как и тремя сотнями надушенных самочек твоего гарема.

Потрясенный таким беспардонным признанием и уязвленный в своих лучших мусульманских чувствах потоком извращений, который она обрушила на его доселе безмятежный домашний очаг, султан совершил ошибку – роковую ошибку в разговоре с любой женщиной: решил доказать, что она не права. Саркастическим тоном, подробно, как полной невежде, он растолковал ей, почему евнухи не способны совершить половой акт.

Все с той же улыбкой и голосом ровным, как прежде, она ответила:

– Я снабдила их необходимыми средствами.

И сказано это было столь убедительно, что султан ощутил, как в глубинах его естества затрепетал атавистический ужас. О, теперь-то он понял, что перед ним ведьма.

Турки тем временем собрали войско и под предводительством Драгута и пашей Пиали и Мустафы отправились на завоевание Мальты. Как это происходило, тебе в общих чертах известно. Они вторглись в Шагрит Меввия, взяли форт Святого Эльма и начали штурмовать Нотабиле, Борго (нынешнюю Витториозу) и Сенглею – последний оплот Ла Валлетта и его рыцарей.

Захватив форт Святого Эльма, Мустафа (вероятно, скорбя о Драгуте, сраженном каменным ядром во время штурма) решил одним страшным ударом сломить также и боевой дух рыцарей. Он приказал обезглавить тела их убитых собратьев, привязать трупы к доскам и сбросить в Большую Гавань. Представь, что испытали часовые, увидев, как на рассвете первые лучи солнца скользнули по телам их погибших товарищей по оружию, животами кверху покачивающихся на волнах. Флотилия смерти.

До сих пор не разгадана одна из самых больших загадок Великой Осады: почему, имея численное превосходство над осажденными рыцарями, дни которых были сочтены (для этого вполне хватило бы пальцев одной руки), и при том, что Борго, а значит, и вся Мальта уже практически были в руках Мустафы, почему же турки вдруг отступили, подняли якоря и покинули остров?

Историки утверждают, что причиной тому стали слухи. Якобы Дон Гарсиа де Толедо, вице-король Сицилии, вел к острову сорок восемь галер. Посланный Папой на помощь Ла Валлетту Помпео Колонна с войском, численностью тысяча двести человек, был уже на Гозо. Но самое главное, до турок каким-то образом дошли сведения о тем, что в бухте Меллеха уже высадилось двадцатитысячное войско. Был отдан приказ начать отступление; на Шагрит Меввия зазвонили церковные колокола, толпы местных жителей с радостными криками высыпали на улицы. Турки бежали, спешно погрузились на корабли и уплыли на юго-восток, навсегда покинув остров. Историки объясняют их бегство ошибочными данными разведки.

306

Дар языков – См. Деяния 2: 3 – 4.

307

Рагуза – тип парусного судна. Косвенно может иметься в виду город Рагуза (ныне – Дубровник) на Адриатическом море.