Страница 43 из 122
Был врач. Выписал бюллетень. Знает по «Павшим». Спрашивал про крест. Сказал, что верую: потом начал вертеться и самому непонятно: верую или не верую, хочу верить — это правильно.
Читал свой первый дневник. Записано: «Но главное (чтобы стать хорошим актером) нужно любить людей и любить, как можно сильнее». Это записано 10 лет назад. И теперь, в своих последних дневниках, думая о Боге, о жизни, о профессии, я снова пишу о любви уже на основании не только услышанного, прочитанного, но — пережитого, испытанного самим.
«Все в мире доброе рождалось от любви».
И вдруг я стал думать над тем, а кто любит меня в этом мире, кому я нужен, кому я сделал что-то, чтоб меня не забыли и помянули добрым словом.
Я болею, лежу и смотрю в потолок, кто бы мог прийти ко мне, и кто мне дорог, нужен, кого бы я хотел видеть, и кому бы хотел показаться в таком виде.
Сложно.
Мне лучше.
— Глаголин. — Страшным человеком ты будешь лет через 10. Ты посмотри… насколько ты моложе меня… а сколько в тебе злости, сарказма… Ты же этих молодых артистов замурыжил окончательно… Что они подумают.
— Пройдет время, покинешь ты пост парторга, окунешься в работу, в каждодневную жизнь нашу и поймешь, что не столько вокруг дерьма, как тебе кажется. Положение твое тебя обязывает глядеть на все под определенным углом.
Хоть и написал Полоке, что в хорошей форме, но это скорее к внутреннему состоянию относится, физически — не очень, хотя играю, вроде бы, на уровне. Последние «Антимиры», по-моему, очень отлично работал. Надо доиграть сезон как следует, вот поднимусь, а это будет завтра, Бог даст, и потихоньку начну «формироваться».
Хочется много хороших писем написать, всем, кого знаю. Но как их писать, когда по-прежнему не налажены дела с родителями, что за черт. Неужели они действительно прочитали мое письмо к Тоне? Что делать, что делать? Братец хорош…
Зайчик снова собирается в Душанбе. Обнаружилась Зинка. Она забеременела — вставила какую-то штуку, чтоб избавиться. Ее, штуку, нужно было держать несколько часов, а она ходила с ней три дня. Началось заражение крови. Еле спасли. Как в деревне, ей-богу. Оттого еще и нервный сдвиг.
Шеф подобрел во всех этих передрягах. Он не ожидал такой мобильной, всеобщей поддержки. И удивился сам немало, как это все вдруг. А Дупак все болеет.
Почему я ничего не могу делать, так много свободного времени, а я ни за что не могу взяться прочно: писать, читать, просто отдыхать, не думая, все чего-то суечусь: встану, лягу, начну, брошу, туда, сюда… оттого, что я ЖДУ чего-то, а чего? Думаю, что… Кузькина.
Сказали бы «нет», до конца сезона — нет и точка. Можно было бы что-нибудь предпринимать, пережил бы, собственно, я уже и пережил, куда уж дальше-то, но была бы стопроцентная ясность, а то все еще какая-то муть брезжит — а вдруг, а чем черт не шутит, раз, да и выпустят, поэтому надо не забывать рольку, быть готовым, вот и мучаюсь, вот и маюсь…
Но рецензию на «Таньку» он мне лихую написал — кретин.
Зайчик был у врача. Лечился для Васьки. Говорит: «Больно ужасно». Зайчик, миленький, терпи, ждет нас Васька впереди!!
А 14 июня, говорят, столкнется с нашей матушкой Землей огромадный астероид. Вот как решили на небесах наказать человечество за сотворенные и творимые безобразия. И даже не страшно, когда все сразу, всем одинаково.
Попросил заменить меня в «10 днях». Сейчас спектакль идет без меня. Грустно, когда то, что должно быть с тобой — без тебя. А что делать? Надо лечиться, надо. Пойду пополощу горло содой.
Вчера, нет, 11-го, а сегодня 14-е, я написал письмо Полоке, в котором назвал его Учителем, потому что считаю всякую встречу с настоящим талантом полезной и оставляющей борозду свою, если мы не боимся. Я замечал, что мы, актеры, во всяком случае, боимся учиться, боимся общаться, нам кажется, что мы унижаем тем самым себя. Если еще не явно, как-то косвенно учиться, ну, куда ни шло, а у своих же партнеров, у своих же рядом работающих — упаси, Господь, чему у них учиться, когда я сам с усам и гений. И теряю время на изобретение велосипеда, а в нашем деле ох как надо беречь время и стараться быть с ним на равных.
Какая прелесть наши Вишняки, все расцвело кругом, пахнет тополем и липовым цветом, а может быть, вишневым и грушевым вперемешку с яблоневым. После дождя особенно заметны преимущества хуторского житья. Все, что может расцвести, зазеленеть и вылезти из земли, все образовалось.
«Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка», — это уже Лермонтов, но что поделаешь, когда лучше и точнее сказать не придумаешь.
Обед. Репетиция по вводу новых Маяковских. Хмель летит в Италию, а Высота поднебесная может сорваться. Хочу вечером посмотреть опальные «Три сестры» — спектакль сняли, и идет последние два раза. Сняли и «Доходное место» — сегодня он идет самый последний раз. Что делается, Господи.
Говорят, Яншин сказал на труппе:
— У меня много недостатков, как у всякого человека, но в одном меня нельзя упрекнуть — я никогда не грубил женщинам. Сегодня я это сделаю в первый раз и говорю вам, Ангелина В., вы сука и пр.
Фурцева явилась с кодлой мхатовских стариков — Тарасова, Грибов, Кедров… Грибов исходил злостью, Тарасова мычала что-то невразумительное и больше о себе, как она волнуется, играя 40 лет Островского, и всегда плачет. Кедров подвел оргвывод. — В такой интерпретации спектакль идти не может. — Их больше устраивает интерпретация полупустого зала, бедный Станиславский — переворачивается в гробу от действий своих так называемых последователей.
Я стал ужасно скучать по Зайчику, нет его, и мне не по себе, раньше не было так, старею, что ли?
Люди, которые подписали письма и делали их, не будут ходить по земле.
Хоть бы скорее выйти из комсомольского возраста, чтоб не цеплялись шавки, по нонешним временам о «Живом» не может быть и речи, ноги бы унести.
А как охота играть, сволочи, знали бы!
Я увлекся «Подростком», месяц не читал, вышел из круга Кузькина и — пожалуйста, — где начинается у него поиск Бога — это и мне интересно и вообще — по-общечеловечески, так сразу и хорошо и полезно, и он это гениально умеет делать, это в «Братьях» лучше всего. Ох, сильно, ох, блеск!!!
Жизнь остановилась в принципе, еще более-менее спасает ПИСАНИНА — а так бы совсем тухло, и ненужность твоя в этом мире очень чувствуется.
Ну что такое! Я столько написал писем по разным адресам, и никто не отвечает — и хуже всего, что молчат родители… Ну что я сделал, Господи, ну почему надо до такой степени обижаться и капризничать!!! Грустно и больно, и ужасно одиноко. Господи, помоги мне любить всех и быть веселым.
Вчера был на «Трех сестрах». Я ничего не понимаю в таком искусстве. Наверняка, талантливо, но ни о чем. Какой-то маленький междусобойчик, показуха, демонстрация, играние чувств, как в плохом МХАТе. Сестры обсопливились, обревелись до тошноты, актеры, кроме двух-трех, работают плохо, неизобретательно: то шепчут, то кричат, то вдруг начнут декламировать.
При нормальном состоянии дел — через полгода он не имел бы зрителей. Спектаклю повезло, что идиоты, ортодоксы стали защищать Чехова, ругать Эфроса и тем самым создали успех спектаклю. Я не понимаю этого бесполого театра.
— Вот этот кретин живет в нашем доме. — Это сказано про меня.
Сегодня, по-моему, очень хорошо играл Маяковского, и было много цветов, но мне ни одного. Обидно почему-то.
Приехал Зайчик раньше срока, привез клубники, огурцов, раздал девочкам. Зайчик у меня щедрый, это мне нравится. Днем была Неля. Вместо двадцати дней — только 7 была их опера в Курске, дальше поехать испугались, чтобы не прогореть, вернулись в Москву и боятся, что могут дать отпуск раньше срока, а им, артистам, это не нравится.