Страница 42 из 122
Я не справил праздник «Живого» в этой весенней книге размышлений. Приходят, лезут на ум сравнения: внематочная беременность, аборт, кесарево сечение, застрял в горловине плод, обрезана пуповина и плод засыхает в чреве, в общем, черт-те что приходит на ум. Сбит темп, противник взял минутку, чтоб я засбоил, потерял ритм и уверенность. Четыре месяца дьявольского напряжения — и вот остановка, антракт, неожиданность статики разрывает аорты, прекращает сердце. Кто-то ждал хитрый, чтобы вдарить влет. В тот миг, когда я уже начал токовать и закрыл глаза от удовольствия, как глухаря, подсек опытный ствол. Не убил, но ранил всерьез, и будет ли еще звенеть так сталью голос, когда заря вернется. Всякая глупость лезет в голову, но что делать, когда это не гайки точить, которые и с похмелья можно. Но я верю, будет на моей улице праздник. Главное, помнить Бога всегда и стараться не озлиться, что бы ни случилось, какие бы козни ни строили мне люди — любить их. Тогда и Фомич мой будет христианином.
Подбиваю подать апелляцию в ЦК комсомола. Нападение — лучший способ защиты. Даже если мы ничего не добьемся, мы покажем, что нам дорога честь организации, и мы не хотим мириться с пятном, которое на нее легло.
Дупак болен. Собрание отложено до его выздоровления. 16 мая отчет комиссии на бюро райкома о работе театра.
Не надо сейчас собирать собрание, оно выльется в скандал, в склоку вокруг дирекции, а это только на руку тем, кто жаждет прекратить Таганку. Надо затихнуть, уйти в подполье, подождать, чем кончится проверка, и тогда бабахнуть.
Полмесяца нас не спасут, а хорошего скандала между руководителями достаточно, чтобы кого-то из них заменить, а это равносильно смерти театра, потому что, если что, на место Дупака наверняка придет такой жлоб, которому до фонаря все, и Петрович сам бросит все к чертовой матери, потому что и он ведь человек, а они все ведут к этому, играют на его нервах, паразиты, вместо того, чтобы в ножки поклониться славе русского театра.
КТО НЕ СУЕТИТСЯ, ТОТ НИКУДА НЕ ОПОЗДАЕТ
Несколько часов осталось жить апрелю. Вместе с ним кончается моя тетрадь, и как всегда в конце тетради я итоги подвожу. Вначале я определил условие — поменьше тоскливых, хандровых настроений — я выполнил это условие. Я подружился с Богом, еще не укрепился в нем, но несколько мгновений у меня было таких, когда я ощущал его целиком и полностью в себе, в любви, в весне, в людях вокруг, и он улыбался мне, и я был счастлив. Это главное, что помогало мне жить и делать из себя человека по его подобию.
Я читал Евангелие, изучал Толстого, Достоевского, и были эти два месяца наполнены прекрасной духовной пищей, у меня появилась любовь к размышлениям серьезным и привычка к умственной работе за столом. Это одна из главных причин, которая остановила меня от поступления в лит. институт, я хотел искусственно заставить себя образоваться, а теперь понял, что могу это делать без посторонних влияний, без нарочно созданных условий, сам, за книгой, за столом… ведь важно от этого самому получать наслаждение, а не обязательства перед другими похвалиться ученостью своей. И рад в себе этой маленькой победе. Нет ничего приятнее, как побеждать самого себя.
Еще такое решение пришло от прекрасной, истинной заповеди: не думай о завтрашнем дне, хватит для каждого дня своей заботы, так и я, — нет у меня другого дела, как на сцене, я призван в мир исполнить там Его волю, и не надо противиться этому, а делать свое дело с радостью и легким сердцем. А коль случится несчастье, так если веруешь, Он и в нем тебя не оставит и направит коленки твои по угодной ему дороге. И потом: нельзя объять необъятное. Это уже Козьма Прутков, но он прав по-своему.
Я научаюсь не суетиться и даже изобрел афоризм: кто не суетится, тот никуда не опоздает.
Дома, слава те, Господи, спокойно и любовно. Зайчик снимается, привозит чемодан овощей и денег, так что достаток полный, жаловаться нельзя. «Интервенция» все еще не вышла. Две серии так и не разрешили, я слышу, как Полока звякает ножницами, ублюдок будет, а не роль. Вот как мне не повезло, но я не жалуюсь, что ни делается, все к лучшему, так тому и быть, от судьбы не увернешься…
Почему отчество, а не матчество?
— Надо работать, а не воздух колебать, мы уже вышли из этого возраста. Каждую мысль надо записывать, потом можно все выбросить, не пригодится, но кое-что осядет.
— Вчера посмотрел на тебя молодого в «Пакете», приятно.
— Молодого, Господи, прошло два с половиной года, и многие так сказали — «на Молодого».
Я часто смотрю на живот Зайчика и думаю, неужели там ничего нет, неужели он пустой, и там не прорастает мое семя, и молю Бога, чтоб он послал мне ребеночка, хоть мальчишечку, хоть девчушечку, все равно. Умел бы — сам сделал, но не умею, не дано природой.
Вот и кончилась моя тетрадь — «Книга весны». Завтра начнется новая, как она будет называться?
Рисунок: край стола, на столе зажженная свеча.
23 ч. 25 мин.
Холодно. Дождь. Ветер.
Вчера после спектакля «Три мушкетера» отправились к Веньке. Грустно. Некоммуникабельность. Люся очень изменилась, нервная, подозрительная. Сплетни о Высоцком: «застрелился, последний раз спел все свои песни, вышел из КГБ и застрелился».
Звонок: — Вы еще живы. А я слышала, вы повесились. — Нет, я вскрыл себе вены. — Какой у вас красивый голос, спойте что-нибудь, пожалуйста.
Карижский. Вы создали оппозиционный театр и воспитали в этом духе коллектив, оппозиция никогда ни к чему хорошему оппозиционеров не приводила. (На полях: театр политической демагогии.) Вы всем своим искусством декларируете обособленность искусства от руководства партии, дескать, «не лезьте к нам со своим диктатом»… Нигилизм, отрицание направляющей роли партии…
Карижский здорово подготовился к райкому, он умный мужик, и это-то страшно. Чтобы возражать ему — надо было сосредоточиться и тщательно продумать все ходы. А когда со всех сторон кусают — мысли разбегаются… Петрович взялся за голову и полчаса молчал.
(На полях: про святость, про ремесло, про честность, про то, что нет другой жизни, и надо любить ее и уважать.)
С утра вчера закончил первую главу. Репетировал я с молодыми артистами стихи, обучал, открывал секреты, передавал штампы. Читал главу Б. Глаголину — в общем понравилось — хочется больше динамики — предполагает заявить очередь с самого начала и через нее накалять. Вечером был Гаранин[30]:
— Любимов — знамя интеллигенции.
— Повтор 47 года, талант остался, а где те люди, что лаяли?
— Страх ни к чему хорошему не приводит, не надо бояться, не те силы там и тут.
— От Дупака отвернутся все интеллигентные люди, его не будут звать даже в массовки, он не прокормит свою буфетчицу, не сориентировался, перепугался, надо было жертвовать собой и не было бы жертв.
— Там, наверху, не могут простить ему, что он бросил дочь легендарного героя.
Зайчик в Душанбе, и там землетрясение, отчего такое совпадение?
Высоцкий играл Галилея с похмелья. Снова развязывает. После сеансов Рябоконя лекарств не принимал. Обманул. Три раза выпадение текста абсолютное.
Слушал немного репетицию «Тартюфа». Ученичество. Несмелость. Шаткость. Это, конечно, первые, пристрелочные, но надо же работать.
Написал письмо Полоке. Звонил Юле[31]. Год назад появилась в дневнике фамилия — Полока.
Немного выбит из седла. На боку. Заболел и странно как-то. Так обложило горло, как не было. И всякие прочие валики тоже болят. Ночью просто невозможно спать было. Шея разрывалась болью. И тут еще десна распухает, непонятно, зуб мудрости решил меня наказать, что ли. И вот болею. А все, думаю, оттого, что выбили из колеи, выпрягся из хомута, супонь развязалась. Да, такая резкая остановка, непривычная тишина может свалить надолго. Ах, Федор, Федор… Не надо курить, не надо!!! Держаться надо!
30
Гаранин Анатолий — фотохудожник.
31
Юля Бурыгина — первая жена Полоки.