Страница 103 из 122
Понедельник. «Вишняк».
«Кто — я или они… — спросил перед репетицией у Эфроса. — Репетируешь ты, а вообще — они».
С этой шутки началась репетиция. Выяснений не было. Он останавливал, делал редкие замечания и шел дальше. Несмотря на испуг и внутренний переполох — 10 дней не брал я в руки шашек — текста Альцеста, а мне кажется, я довольно удачно культивировал и в общем остался собой доволен. После перерыва он вызвал на сцену другой состав, и я почему-то обиделся и уехал по домашним заботам… Аптека, рынок, опять заболел Сережа — нервы, слезы!
Но, может быть, он назначил другой состав, чтобы дать мне отдохнуть перед спектаклем?! Вряд ли! Это политика его: ни в ком из вас я не нуждаюсь… Это обидно… я хотел бы, да и привык, чтоб во мне нуждались, заставляли, объявляли выговора и пр.
Вечер. Спектакль прошел замечательно, еще бы — не пьяный Пищик… Он доведет Эфроса, если того можно довести…
Вторник.
Самое ужасное, что все это, все нынешние сентенции, примеры, защита и слава Эфроса, это, к сожалению, спор прошлого с прошлым, потому что, если бы было безоговорочное настоящее, спорить было бы не о чем… искусство не доказывается словами, не объясняется ими, в особенности искусство зрелищное, театральное… Он критик, театровед, а не режиссер.
Мы с ним — я придумываю приспособления, а он их замечает и критикует, вся репетиция — это теоретический спор, он отвергает мою конкретность и предлагает нечто абстрактное, под Дюка Эмингтона… И делит труд на режиссерский и актерский грубо… Если Любимов говорил: «Я вам никому не дам провалиться, вы на меня не можете пожаловаться, я вас вытащу за волосы, закрою, прикрою, но зритель не увидит, что вы не добираете»… Эфрос легко идет (или не может, скорее всего) на предательство актерское в этом смысле.
Я вчера записал — надо бы сыграть Альцеста, попытаться совершить подвиг — а сегодня 10.45 минут я положил на стол Дупаку заявление об уходе. Выходя из театра в куртке, кепке, с сумкой, столкнулся в дверях с Эфросом: — Куда?.. — Я ухожу. — Как? — Совсем. Я ухожу из театра, А.В. Я написал заявление… Не могу… — Подожди… Подожди.
Мы стояли у выхода и говорили… Я что-то лепетал про то, что не могу справиться с памятью, не хочу вам мешать, никаких претензий и заготовок…
— Ну, может быть, это нервы, ты просто трусишь… Ты прекрасно репетируешь, я восхищаюсь тобой… Но ты на неделю пропадаешь, теряешь изгибы… Подожди…
В общем, я пришел к Дупаку, тот говорит: «Что вы со мной все делаете?.. Для кого я это все строил?.. Надо налаживать дело, а вы швыряете заявление». Заявление я порвал.
В канцелярию позвонили и сказали, что Эфрос ждет меня на репетицию…
— В таком состоянии, Валера, поверь моему опыту, лучше репетировать, и ты увидишь, что у тебя будет другое настроение, а поговорить надо…
Репетировал я уж не знаю как, но только понял, что Альцеста могу сыграть.
Четверг.
Вчера был у Эфроса. Он меня ждал на улице, приехав от больного, умирающего отца. Говорили. Мало чего внятного я ему сказал, как-то все глупо, трусливо и стыдно. У него одно — я подал заявление, потому что «испугался кропотливой работы», «испугался играть». А я как бы пытался ему доказать, что играть я трушу всегда, но я бы мог найти тысячу причин, чтобы увильнуть, но причина лежит не тут, она и в быте, и во многих других местах, а в каких, так я ему и не выговорил.
Когда б у меня или у любого другого актера блистательно бы получалась такая роль, да мыслимое ли дело, что он в этот момент подает заявление. Да нет, конечно. Заявление, как щит, прикрывающий пережитое. В этом есть правда и все-таки не вся и далеко не вся. Весна, нервы… письма ветеранов, советующих мне «куражиться в „Бумбараше“», а не за свое дело не браться» и т. д.
Суббота.
1. Написал три страницы «Сказа о Ванюше» уже на листки. После переписки на листки карандашом начнется перестукивание главы на машинке. Это уже рождение — либо живым родится сказ-глава, либо мертвым.
2. Зарядка, обливание…
3. Наконец-то заполнил анкеты и написал автобиографию с перечислением ролей и заслуг.
4. Порепетировал реквием по Мейерхольду.
5. Почитал стихи В. Высоцкого, это завтра надо записать на фирме «Мелодия».
6. Помыл машину в милиции горячей водой.
Мы собираемся в Дом Кино посмотреть фильм Н. Бурляева «Лермонтов». Дай Бог, чтобы это мне понравилось, я люблю Колю.
Вот такие дела. С «Мизантропом» что? 8-го репетировал, стыдно было за себя в первой половине пьесы, потом стали попадаться живые места… Эфрос в общем похвалил, а Хвостов просто в восторге. Это они педагогику в ход пустили, поддержать дух во мне, уверенность. Надо действительно загнанного поэта играть — судьбу Осипа Мандельштама.
Понедельник.
Я как-то не пойму, чего же будет с моим Альцестом — загнанного Мандельштама играть, а как? А вообще-то, волнует меня только дикция, скороговорка не получается, вот когда сказался мой несовершенный речевой аппарат, и впрямь позавидуешь Филатову, который сейчас за границей в очередном кино. А мы с Эфросом! Как должно на это смотреть? Ведь это тоже причина моего взбрыка, когда человек один, он волен свое поведение выбирать, а так… подчинение дисциплине, производству… Да ведь хочется что-то вложить в Альцеста. Преодолеть начало, самое трудное и где я краснею за себя — это первая сцена с Филинтом. Ее надо поймать, а дальше мое чутье и судьба самого Мольера меня потащит к успеху в этом предприятии. «Подспудное штукарство… ты не доверяешь… добавляешь… шутишь… А ты ведь в жизни не такой… Ты пишешь серьезные вещи, ты думаешь… ты трогательный, ты не хочешь, а спешишь, так тебя твоя биография театральная воспитала…» — говорит Эфрос.
1. Вчера на «Мелодии» записывал стихи В. С. Высоцкого в пластинку «Друзья читают»…
2. Вечером позвонил режиссер из Киева, чтобы сняться в Политехническом…
3. А у Тамары болит печень, и она уже собирается на юг. Бедная, бедная моя жена, ей надо посвятить моего Альцеста, надо так сыграть, чтобы она признала во мне артиста безоговорочно.
4. Встал в 6 утра, потихоньку переписываю карандашиком «Сказ».
Сегодня у меня праздник!! Может быть, первая репетиция, когда я почувствовал, что смогу подобрать ключи к Альцесту, и это заметил Эфрос.
— Роль села на тебя, как костюм на фигуру… Это ты и не ты… когда происходит слияние индивидуальности и образа. Может быть, первая такая определенная репетиция и пр.
Я хожу добрый и немножко счастливый. «10 дней…» Рад и тому, что Шопен весело поздоровался со мной, как ни в чем не бывало, руку протянул… Я думал, он начнет качать права, выяснять. Нет, неужели не понял, что вылазка их была делом некрасивым, что в разговорах о личности надо принуждать себя молчать.
Фурсенко. Очень здорово… Я видел прогон, роль для вас, поздравляю. Про наш театр все…
Вот такие дела, господа присяжные заседатели… Несколько человек спрашивали: — Ты что, правда что ли, заявление подал…
— Да Боже упаси, — мой ответ.
Вторник. Поезд «Белоруссия».
Я еду в Минск на озвучивание к Полоке. И за долей радиации.
Переписываю «Сказ».
Говорил с Денисом, он хочет бросить училище, среднее образование получить в обычной школе, выиграть какой-то год… Ругались. Про какой-то маленький заработок он говорит. На музкомедию он категорически не желает, абсолютно уверен, что поступит в Щуку и пр. Говорить трудно с ним, не умею… И наглость его меня сражает. Какое-то остервенение, мне страшно. А ведь еще не оформившееся, армия хорошая хороша бы была…
Минск Г-ца «Беларусьфильм» № 7.
Сейчас все помыслы связаны с будущим спектаклем. Что мне нужно сделать с собой, чтобы кровь брызнула со сцены. Я дал обещание на предыдущей странице посвятить Альцеста жене моей несчастной Тамаре Владимировне, и репетиция была удачной. Я подал заявление, после разговора с Эфросом забрал, заявление порвал, и репетиция была хорошей. Что же… мне каждый день делать какие-нибудь заявления?! Ко дню рождения надо подготовиться Альцестом и главою «Сказ об Иванушке-Ванюшке».