Страница 11 из 24
Только что появилась миссис Неттлбед с радостным известием отом, что будет введена нормированная продажа горючего и запрещается делать большие запасы. Одно небо ведает, как мы будем возить продукты — на велосипеде до Пензанса путь неблизкий. Начнем, видно, резать уолтеровых овец!
Горю желанием снова увидеть тебя. Возвращайся как только сможешь. Мэри спрашивает, не прислать ли тебе что-нибудь из зимней одежды.
Люблю, люблю, люблю.
Лавди.
P. S. СВЕЖАЙШИЕ НОВОСТИ! Минуту назад — звонок из Эдинбурга. Папчик взял трубку у себя в кабинете. Афина и Руперт поженились. Они расписались там же на месте, свидетелями были денщик Руперта и водитель такси. В точности так, как всегда хотелось Афине. Мама с папчиком разрываются между восторгом и яростью из-за того, что не присутствовали на церемонии. По-моему. Руперт им в самом деле нравится. Когда Афина вернется к нам, неизвестно. Вряд ли это очень весело — выйти замуж и жить одной в гостинице».
Джудит сложила страницы письма и убрала его обратно в конверт вместе с экзаменационным табелем. Она не стала вставать с дивана, где так удобно пристроилась, и, устремив взгляд в окно, задумалась о Нанчерроу. Мысленно она снова была там. Представила, как расписываются в загсе Афина с Рупертом, как Мэри корпит над светомаскировочными шторами, увидела Гаса в килте, полковника с ведрами воды, Лавди в окружении квохчущих кур. И Эдварда. «Где-то в Англии». На учебной базе. Чему он там учится? Сертификат летчика у него уже есть… Ну и глупый же вопрос! Он учится сражаться, вот чему. Пикировать с поднебесья, поливать врага огнем и сбивать вражеские бомбардировщики. «Он там отлично проводит время — летает себе да попивает в столовой пиво».
С того самого воскресенья, последнего ее дня в Нанчерроу, между ними не было никакой связи, так что первые новости об Эдварде она узнала лишь теперь, из письма Лавди. Джудит не порывалась ни писать, ни звонить ему, зная, что все уже сказано и говорить им больше не о чем, и все еще содрогаясь при воспоминании о собственной наивности и о том убийственном ударе, который он нанес ей своим равнодушием. Эдвард в свою очередь тоже не писал и не звонил, да она на это и не надеялась. Он сколько мог старался быть ей преданным и чутким другом, но терпению любого мужчины рано или поздно приходит конец. Вероятно, ее торопливое бегство из Наичерроу, когда она даже не дождалась его, чтобы попрощаться, до крайности раздосадовало Эдварда и стало последней каплей. Да и зачем, с какой стати ему гоняться за Джудит? В его жизни всегда будет полно обворожительных женщин, толпами спешащих упасть к нему в объятия.
И все-таки невозможно было бесстрастно думать о нем. Вспоминать его лицо и голос, его смех и прядь волос, которая вечно падала ему на лоб и которую он то и дело отводил назад. Все в нем заставляло ее сердце трепетать.
Приехав в Девон, она изо всех сил старалась противостоять соблазну пустых мечтаний: что вот-де она услышит, как в гору поднимается машина, и это будет Эдвард, приехавший за ней, приехавший потому, что не может без нее жить. Такие фантазии бывают только у детей, которые верят в сказки со счастливым концом, но она-то уже вышла из детского возраста. Однако бессмысленные грезы вторгались в ее сны, и Джудит ничего не могла с этим поделать. В сновидениях она оказывалась в каком-то месте, где ее охватывало чувство невыразимого блаженства, ибо она знала, что Эдвард тоже где-то здесь, неподалеку, и уже спешит к ней. Она просыпалась счастливая, но счастье ее тут же испарялось, как призрак, в безжалостном свете утра.
Все кончено. Теперь при воспоминании об Эдварде ее уже не одолевало желание плакать, так что дело, может статься, шло к улучшению. Без сомнения, все могло быть хуже, а она, по крайней мере, сдала экзамены в университет… В таких житейских радостях оставалось ей пока черпать силу и утешение. Уверенность в себе превыше всего, учила ее мисс Катто, и в конечном счете «два отличия» — наивернейшее средство, чтобы хоть чуть-чуть воспрянуть духом…
Хлопнула дверь, и она услышала голос Бидди. Тетя, с «горячей» завивкой на голове, уже дома. Джудит поднялась с дивана и пошла к ней, горя нетерпением рассказать все новости.
Прошел почти весь сентябрь, прежде чем занятия стенографией и машинописью сдвинулись наконец с мертвой точки: самой Хестер Лэнг необходимо было провести определенную подготовку. У нее имелась настоящая, а не переносная, как у дяди Боба, печатная машинка — внушительный агрегат, но нужно было привести ее в порядок; в магазине в Эксетере ее почистили, заправили новой лентой и снабдили щитком, чтобы Джудит не могла подглядывать, косясь на клавиатуру. Хестер купила и парочку практических руководств: немало времени минуло с тех пор, как сама она изучала основы той и другой науки, и ей требовалось освежить память. Наконец она позвонила и сообщила, что все готово.
На следующий день Джудит спустилась по холму в город и направилась к дому Хестер. У нее было такое ощущение, будто она опять идет в школу — вернулась после каникул на рождественский триместр. В воздухе пахло осенью, листва желтела; дни становились все короче, и с каждым вечером ритуал затемнения окон происходил чуть раньше… скоро уже и чай, в половине пятого, придется пить с наглухо задернутыми шторами. Джудит скучала по тем временам, когда можно было сидеть дома у окна и любоваться долгими сумерками. Томиться же теперь взаперти при электрическом свете было все равно, что оказаться в тюрьме.
Сейчас, в девять часов утра, воздух был прозрачен и свеж, пахло дымом костра, на котором чей-то садовник жег мусор. За субботу и воскресенье они с Бидди насобирали не один фунт ежевики с живых изгородей на полях местной фермы, и тот же фермер обещал им кучу дров — обломки ствола старого вяза, поваленного бурей в прошлую зиму. Билл Дэгг привезет их на тракторе с прицепом в Аппер-Бикли и сложит штабелем, как брикеты торфа, у стенки гаража. Топка дровами поможет им сберечь запасы угля, которые, при существующем положении дел, неизвестно когда удастся пополнить.
Двухэтажный, из серого камня дом Хестер входил в ряд стандартных домов вдоль улицы, примыкающих друг к другу боковыми стенами. Соседские домики смотрелись несколько блекло и невыразительно — черные или коричневые передние двери с облезшей краской, в окнах — зеленые горшки с геранями в кружевном обрамлении занавесок. У Хестер же входная дверь была желтая, как сливочное масло, а сверкающие чистотой окна были прикрыты изнутри белоснежным тюлем. У входа, возле старой железной сетки для очистки подошв, она посадила ломонос, и он уже вовсю карабкался вверх по фасаду. Все эти прелести были призваны создать впечатление, что домик Хестер не собирается опускаться до своих невзрачных соседей.
Джудит нажала на звонок, и Хестер ей открыла. Выглядела она, как всегда, безупречно.
— А, пришла… Я так и думала, что ты притащишь с собой школьный ранец. Какое удивительное утро! Я как раз варю кофе.
Джудит учуяла свежий соблазнительный аромат.
— Я буквально только что позавтракала.
— Тогда выпей со мной еще чашечку, за компанию. Не обязательно приниматься за работу прямо сейчас. Ты ведь еще не была у меня дома, верно? Проходи в гостиную, вон туда, располагайся, а я присоединюсь к тебе через минутку.
Пройдя в открытую дверь, Джудит оказалась в длинной комнате, которая начиналась от самой передней стены дома и тянулась вплоть до задней, — стенка между двумя изначально существовавшими маленькими комнатами была разобрана. Таким образом удалось добиться ощущения пространства и обилия света. Обставлена и декорирована комната была в стиле простом и современном — ничего подобного тому, что ожидала увидеть Джудит и что она вообще могла себе вообразить. Немного похоже на артистическую студию, решила она про себя. Стены — белые, ковер — бежевый, занавески — холщовые, веревочного цвета. Обязательные светомаскировочные шторы смотрелись, конечно, как бельмо на глазу, но сейчас они были свернуты, и сквозь редко сотканную материю занавесок, словно через тюль, сквозил яркий утренний свет. Спинка дивана была покрыта восточным ковром ручной работы, а еще тут был низкий стол со столешницей из зеркального стекла, укрепленной на двух антикварных фарфоровых львах, по всей видимости, китайского происхождения. На столе грудились стопки роскошных томов, а посередине стояла современная скульптура.