Страница 73 из 78
- Это ты, Сэнбон? Пришла все-таки. Подарить тебе старую книгу?
- Очень нужно!
Я грубила, как в детстве, из чувства протеста, и странным образом ощутила успокоение. Еще не обойдя всех здешних залов, я уже была сыта по горло - захотелось обратно домой.
У деда нос и глаза - точь-в-точь, как у всех Савано; ни единой родинки, ноздри узкие - видный мужчина, одним словом.
Нынче разве что в развеселом киотоском квартале Гион помнили рецепт вкуснейшего тофу в кипятке. Дед, известный гуляка, там и научился его готовить и теперь на старинный лад сладким голосом зазывалы, улещивающего прохожих, окликал своих кухонных подмастерьев:
- Эй, Какако, детка-сестрица, не подашь ли мне чуток сои!
Но госпожа Какако, сосредоточенно морща лобик, вбегала с криком:
- Да как же можно?! Где это видано, чтобы захудалые родичи из младших семей не приветствовали нынешнего главу рода!
Она приходилась ему старшей сестрой и, хотя, выйдя замуж, жила в чужой семье, продолжала считать себя насельницей родовой усадьбы. Ей все чудилось, что младшие родичи да и прислуга важничают не по чину, и она то и дело их осаживала. Своими замечаниями она вполне сознательно изводила людей; всякое возражение вызывало ее страшный гнев. Сегодня, самоуничижаясь напоказ, она вместо красного кимоно нацепила кухонный передник.
- Нигде и никогда, даже на двухсотлетних поминках, не потерплю непочтения! Ишь, думают, они нам ровня, нос стали задирать, худородные!
Она злобно водрузила на стол бутыль с остатками сои, пошла, было, назад, на кухню, но передумала и вернулась; во взгляде ее сквозило какое-то затаенное желание. Чинно усевшись напротив женщин, притаившихся на своих местах, она вдруг состроила гримасу, точно готовясь отпустить сальную шутку, и заговорила, обращаясь ко мне:
- Правду сказать, семейка твоя хороша! Сколько мы вас поддерживали, собственного сыночка в местную школу отдали, а ваш - гляди-ка! - в Токийский университет поступил. Да и должок за вами остался! И землю у нас после войны отобрали… А что сын ваш важничает, так за то извиняться не надо, пусть его. Мне-то что? Так, к слову пришлось, считай, пошутила я. Подходящая шутка для двухсотлетних поминок, правда?
Я поднялась, собираясь уйти. Моему терпению пришел конец. Но тут вбежал молодой хозяин. Похоже, он все слышал и всерьез рассердился.
- Опять ты за свое, Какако!
Та вскинула, было, брови, но потом смиренно потупилась. Но молодой хозяин продолжал бушевать:
- Да, ради двухсотлетних поминок я поистине терпелив. Мне принадлежит замысел этого празднества. Пусть все эти дальние родичи - дурачье дурачьем, но я себя сдерживаю. А ты что себе позволяешь?! Вышла замуж в чужую семью, значит, нам уже и не вполне родня. А злиться нечего! Накажу тебя за дурные замашки, ты будешь птицей, Какако!
Он никак не мог остановиться, этот глава рода.
- Птицей, ты станешь птицей, Какако! На следующее двухсотлетие изволь прилететь в обличье пернатой. А до празднества тебе и дела нет, мне все приходится устраивать самому. Вот в кафе, что возле школы в Каникамомэ, специально пригласил феминистов, чтобы народ развлечь. Говорят, они нынче в моде, феминисты. Нанял троих, заплатил им как следует. Позвал и депутата городского собрания, велел ему напудриться да накраситься, точно девке; он настоящим феминистом смотрелся.
Бедная Какако пыталась что-то возразить, но только вскрикивала и брызгала слюной.
- А что тут особенного - депутаты и без того придут. В главном доме вместе с невестками почитай тринадцать голосов наберется. И не только на двухсотлетие, на любую панихиду припрутся!
К совсем потерявшей разум госпоже Какако подбежала молодая женщина и поднесла ярко-красные ангельские крылья. Было в ней что-то такое, что невозможно подделать - движения, манера говорить, - всем напоминала она молодую жену. Но во время двухсотлетних поминок ни за что нельзя поручиться, даже за подлинность родства. А тут еще сотенная толпа ворвалась, разбрасывая творог тофу и вопя:
- Птицы, птицы, птицы! Кар-кар-кар!
Сотни людей, вдохновившись «Птичьей сутрой», устроили сумасшедший танец, обмениваясь выкриками «вот выходит птица: кар-кар» и «отдайте нам птицу!».
Издавна ходили слухи о превращении людей в птиц. Будто если во время двухсотлетних поминок, кто-то, нарушив запреты, заговорит о самом обыденном, нерадостном, его следует сделать птицей и отправить в полет, иначе двухсотлетие придется праздновать дважды за три дня, и весь род - главная ветвь и боковые - разорится вчистую. Чтобы избежать всеобщего краха, приходилось приносить в жертву даже самых дорогих родичей, обращая их в птиц; то-то дядюшка, великий шутник, подбивал устроить птичьи похороны, самое настоящее птичье погребение.
Я никак не могла понять, как себя вести. Кругом продолжали кричать птичьими голосами, потом высоко подняли ярко-красный соломенный плащ и зонтик того же цвета, совершенно скрыв от меня госпожу Какако. Тело ее странно обмякло, съежилось под красной тканью, от которой, впрочем, тоже остался один лоскут, а соломенный плащ и зонтик вовсе исчезли, В тот же миг совершенно безмолвно возникла ярко-красная фигура молодого главы рода, и спокойный голос произнес:
- А теперь давайте посмотрим, как будет улетать обернувшаяся птицей Какако.
Размышляя о причудах отношений брата и сестры, что связывали молодого господина и Какако, я вместе с толпой оказалась в саду. Вскоре в зарослях бамбука на окраине сада что-то зашуршало, потом, почудилось, мелькнул коричневый коршун, но нет: птица, ростом с человека, взмахнула крылами, на миг взлетела, а потом, с трудом переставляя лапы, двинулась к колодцу и скрылась в его зеве.
И тотчас молодой хозяин закричал не своим голосом, обхватил голову руками и притулился на корточках возле колодца.
- Вот так, господа, я превращусь в камень, за то, что сестру свою сделал птицей.
В его голосе не слышалось ни ноты живого чувства, он трясся всем телом, словно впавший в истерику капризный ребенок.
- В связи с возникновением острой потребности, тетушек, известных как «запевалы», срочно доставить сюда в наемном автомобиле!
Жена молодого хозяина с явным напряжением принялась давать соответствующие поручения, послала кого-то вызвать по телефону машину. Вскоре от ворот донесся звук подъехавшего автомобиля. Из красного «Порше» одна за другой посыпались старушки, которых я встретила на станции. Со счастливыми лицами они продолжали обмахиваться веерами. Молодой хозяин все еще держался руками за голову, но уже не выглядел таким отрешенным, даже на прибывших «тетушек-запевал» соизволил взгляд бросить. Они же окружили господина, разом словно бы зачерпнули веерами что-то в воздухе и разлили вокруг себя, а потом дружно захлопали в ладоши,
- Радость-то какая! Вот так радость!
Птиц больше нет! Птиц - как не бывало!
В тот же миг молодой хозяин резко выпрямился, лицо его оживилось - завершился обряд избавления от напасти, и возгласил:
- Так посмотрим же, как осуществится наш финальный замысел! Порушим это дурацкое родовое гнездо! Ха-ха-ха!
В одночасье сооруженный дом, распростерший свои восемь крыльев, оказался незаметно окружен странными приспособлениями, напоминавшими огнетушители. Какие-то люди, облаченные в плащи-дождевики, перевернули свои аппараты и нажали на рычаги. Белая пузырящаяся клейковина, похожая на противопожарную пену, натужно растекалась, будто разом лишившись напора. Почему-то не пахло никакими химикатами. Из недр странной жидкости скорее сочился аромат сои, а, может, яичного белка, Все двигались с подчеркнутой серьезностью, как на пожарных учениях. Время от времени доносился с трудом сдерживаемый смех зрителей.
Мало- помалу клейковина ровным слоем укрыла весь дом. Плотная и тяжелая, не чета противопожарной пене, она лежала на крыше, тягуче стекала с закраин кровли, точно живое существо, обволакивала стены, так что дом оказался заключенным в кокон.
Несущие стены, которые я приняла за деревянные или бетонные, внезапно начали вибрировать и гнуться, местами утончились до полной прозрачности, и сквозь них проглянуло внутреннее убранство - светло-коричневые полосы, желтый узор, - так проступает пейзаж за окном в дождливый день. Да и сам дом вдруг оказался огромным рыбным пудингом, изготовленным из фарша и теста.